По следам Александра Великого - Александр Петрович Харников
Лекур… Лекурб… Где-то я слышал эту фамилию. Вроде бы она упоминалась в книге о Суворове и о его Швейцарском походе. Я понукал свои извилины, пытаясь вспомнить, где и как пересеклись пути нашего прославленного полководца и этого генерала. Все! Вспомнил!
– Очень рад познакомиться с вами, генерал, – ответил я. – Вы прославились обороной Чертова моста, Урзернской дыры и Сент-Готарда. Правда, войска Суворова сумели прорваться через горные проходы Альп, а ваш непосредственный начальник, генерал Массена, был разбит при Муттене. Вы же, генерал, попали в плен. Впрочем, фельдмаршал Суворов оценил ваши способности военачальника и во время размена пленных подарил вам розу, велев передать ее вашей супруге…
Лицо Лекурба, внимательно слушавшего мой монолог, дрогнуло.
– Мсье Андре, я до конца своей жизни буду с благоговением вспоминать великого полководца, который сумел прорваться через заснеженные горы и вывести из окружения свою армию. Я помню, что проклятые австрийцы бросили ее фактически на произвол судьбы. Поверьте мне, я счастлив сражаться рядом с такими храбрецами, какими оказались русские солдаты. И я рад, что вы теперь не наши противники, а наши союзники.
– Вот и отлично, – кивнул Наполеон. – Генерал, вы можете быть свободны, а с вами, мсье Андре, я бы хотел еще немного поговорить.
Дождавшись, когда за Лекурбом закроется дверь кабинета, Первый консул вопросительно посмотрел на меня.
– Скажите, Андре, вас удовлетворил мой выбор?
Я вспомнил, что в нашей истории Лекурб во время службы в Рейнской армии подружился с генералом Моро – соперником Бонапарта. Вполне вероятно, отсюда и та легкая неприязнь, которую Наполеон даже не пытался скрыть, представляя мне Лекурба.
С другой стороны, как мне помнилось, Лекурб по праву считался одним из лучших генералов Франции, имеющих опыт горной войны. На Мальте его способности нам могли бы пригодиться. И наверняка они понадобятся во время захвата Гибралтара. Кстати, там Лекурбу уже удалось повоевать – в 1777 году, будучи рядовым королевского Аквитанского фузилерного полка, он участвовал в осаде Гибралтара.
Я оценил здравомыслие Наполеона, который сумел оказаться выше своих симпатий и антипатий, сделав правильный выбор. А что касается Моро – я не собирался лезть во взаимоотношения между республиканскими генералами, решившими заняться политикой. Хотя следить за всем происходящим надо было – французы почувствовали вкус к политическим игрищам, а наличие под рукой штыков вызывало соблазн сковырнуть своего более удачливого соперника и вскарабкаться на освободившееся место.
Видимо, о чем-то похожем думал и Бонапарт. Он вздохнул и произнес:
– Ах, Андре, если бы вы знали, насколько нынешняя армия не похожа на ту, которая была при якобинцах. Конечно, тогда легко было потерять голову в случае военной неудачи – находились у нас слишком бдительные граждане, которые обвиняли проигравшего сражения генерала в измене. С другой стороны… Я вспоминаю Итальянскую армию, которой мне пришлось командовать во времена Директории. Интенданты бесстыдно разворовывали военное имущество, некоторые части месяцами не получали жалованья. Мне пришлось применить жестокие наказания к таким ворам. Многих из них расстреляли. Но, несмотря ни на что, солдаты рвались в бой. Они писали жалобы, заявляя, что другие части чаще, чем они, участвуют в сражениях. Эх, какие это были люди! Французы – прирожденные воины. Надо только правильно ими командовать. Тогда они проявят то, что у нас называют «элан виталь» – всепобеждающий порыв. Для них не будет существовать никаких преград.
– Да, но ведь война – это не только штыковые атаки под звуки «Марсельезы», – заметил я. – Мы, русские, считаем, что это каждодневный труд. Кровавый, опасный, когда надо просто удержать свое место в строю и не бежать, увидев многочисленного и сильного врага.
– Знаю, Андре, знаю, – вздохнул Наполеон. – Когда надо, мои храбрецы стояли насмерть, отражая атаки австрийцев, пруссаков, турок, мамлюков. Да и атаки ваших солдат, Андре, им тоже приходилось выдерживать.
– Я полагаю, что части, которыми будет командовать генерал Лекурб, будут сражаться так же стойко, как и русские.
– Вы правы, Андре. Французы любят соревноваться в доблести со своими союзниками. Думаю, что и на этот раз все произойдет именно так.
17 (29) сентября 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок. Дарья Иванова, бывшая студентка, а ныне кавалерственная дама
Я, кажется, начинаю понимать папу. Не зря он все время говорил мне: «Там, где ты, Дашка, там жди неприятностей!» Может, он и в самом деле прав? Действительно, получается, что я, словно магнит, притягиваю к себе бандитов, налетчиков и прочие приключения на филейные части моего тела?
Взять хотя бы сегодняшний случай. Ну, пошли просто погулять по Летнему саду в весьма приличной компании. И погуляли… Стрельба, поножовщина и окровавленные злодеи. Слава богу, что никто из наших не пострадал. А ведь запросто мог. Вот только Варьку долго еще трясло – я даже испугалась, что для дамы на сносях такие вещи явно противопоказаны и могут привести к выкидышу. Но все вроде обошлось.
Зато по возвращению в Михайловский замок всем нам досталось по первое число. Сначала от моего отца, потом от генерала Баринова, а потом все пошло по нарастающей. Кончилось же все тем, что все мы (за исключением Барби) оказались пред лицом разгневанного императора, который дал волю своим чувствам. Правда, ногами он не топал и не орал, как оглашенный. Но разных неприятных слов нам всем пришлось выслушать немало. Влетело по первое число Саше Бенкендорфу, Герману, ну и мне, конечно.
Правда, когда гнев самодержца достиг апогея, в кабинет Павла вошел Василий Васильевич с результатами предварительного допроса пойманных бандюков. И многое стало нам понятно.
Как оказалось, причиной нападения в Летнем саду с целью захвата моей особы стала болтливость кое-кого из царских слуг. Эти обормоты в золоченых ливреях прислушивались к тому, что мы обсуждаем, не обращая внимания на окружающих. Слуги же потом пересказывают услышанное другим, изрядно добавляя от себя то, о чем и речи не шло.
Помнится, что с неделю назад в разговоре с дядей Димой я подсказала ему идею использовать во время зимнего перехода через Ботнический залив буера. Эти незамысловатые и простые парусные яхты на полозьях были хорошо известны и во времена императора Павла Петровича. Правда, пока они больше похожи на обычные суденышки, скользящие по льду под парусами. В России их начали строить еще при царе Петре Великом, который обожал все голландское (буера – чисто голландское изобретение).
Но вот такие суденышки, управляемые парусами и развивающие немалую скорость на льду, в годы Великой Отечественной войны активно использовали для ведения боевых действий на Ладоге и Финском заливе. Разгоняясь до скорости 60–80 километров в час, буера
