Егерь: Назад в СССР 2 - Алекс Рудин
«ЛГУ» Серёжка произнёс важно, явно подражая Дмитрию Николаевичу.
— Хорошее дело, — одобрил я. — Это настоящая профессия, интересная.
— Ну, вот! А её мать уговаривает после восьмого класса в железнодорожное училище идти! У матери зарплата маленькая, говорит, что не сможет потянуть учёбу. Что делать?
Я посмотрел на брата — он, действительно, ждал от меня ответа.
— Пойдём, — сказал я. — подброшу тебя до дома.
Мы сели в машину. Брат умоляюще посмотрел на меня, намекая, что ему хочется за руль. Но я был непреклонен.
— Не в городе же! Вот приедешь ко мне — накатаешься всласть.
— Да когда мне? — пробурчал Серёжка. — Сейчас учёба начнётся. А по выходным надо в деревню ездить бабушке помогать с картошкой. И Таня...
Последние слова он произнёс чуть слышно, почти шёпотом.
Я завёл двигатель, но трогаться не стал.
— Это — взрослая жизнь, Серёга. Когда ты сам выбираешь между «надо» и «надо».
— Хреновый выбор, — критично заметил брат.
И настороженно посмотрел на меня — стану ли я ругать его за это выражение.
Я только хмыкнул.
— Нормальный выбор. На учёбе думай об учёбе. Почему? Потому что иначе не поступишь, куда хочешь, и придётся идти туда, куда возьмут. Понимаешь разницу?
— Понимаю, — неохотно протянул Серёжка.
— И бабушке помочь надо. Но ты ведь у неё не один. Значит, вместе поможем. А Таню можно в гости пригласить на выходные, к нам в деревню.
— А отец с матерью что скажут?
— Нормально всё будет. Я с ними поговорю. Так всё и решается — нужно только захотеть и немного подумать. В общем, захочешь — сообразишь. Не сообразишь — у меня спросишь, я подскажу. Ладно, поехали! Как раз к обеду успеем.
— А у тебя с Катей серьёзно? — спросил брат, когда я вырулил с вокзальной площади и повернул на улицу Дзержинского.
— Серьёзно, — кивнул я.
— У меня тоже, — насупившись, сказал он.
Я ничего не ответил. Что здесь говорить? Время покажет. Я могу только постараться, чтобы первая влюблённость пошла брату на пользу.
— Голодные? — спросила мама, встречая нас в прихожей. — Сейчас я борщ разогрею!
Она исчезла на кухне, откуда доносилось шуршание газеты и покашливание отца. В падающих из окна солнечных лучах переливались перламутровые дымные клубы.
— Здорово, батя! — сказал я, входя на кухню. — У тебя завтра выходной?
— Ну.
Отец поверх газеты посмотрел на меня.
— А ты чего в городе забыл? У тебя же там сезон, охота.
— Я ненадолго. Катю провожал на учёбу.
— Что за Катя? — заинтересовался отец.
— Я же тебе говорила, — вмешалась мама. — Это девушка, которая приезжала с Андреем. Забыл?
— Погоди, мать!
Отец аккуратно свернул газету и положил её на стол.
— Пусть сам расскажет.
Краем глаза я поймал сочувственный взгляд брата.
— Дай ты ребятам поесть спокойно! — возмутилась мама.
Я улыбнулся.
— Ничего, мам. И правда, лучше прямо рассказать. Мы с Катей собираемся пожениться. Но не сейчас, а когда я окончу институт и получу распределение. Катя пока учится на медика, а там будем решать с переводом. Зависит от того, куда меня распределят.
— Ну, это ещё вилами по воде писано, — протянул отец. — Ты доучись сперва.
И насмешливо вскинул подбородок, ожидая, что я начну спорить.
— Это верно, — согласился я. — Доучусь, там и видно будет.
Брови отца удивлённо приподнялись.
— Знаешь, что я тебе скажу, батя? — улыбнулся я. — Поехали-ка завтра к бабушке — картошку покопаем втроём. Глядишь, за день и управимся.
Отец только кашлянул и потянулся за папиросой.
— Поехали, бать! Вместе оно веселее будет. Не всё Серёжке одному в грядках ковыряться.
В прихожей зазвонил телефон. Мама сняла трубку.
— Алло? Сюзев? Какой Сюзев? Ах, Сюзин? Да! Конечно, помню. Здравствуйте, Дмитрий Николаевич! Андрей? Да, дома. Сейчас позову!
Вставая с табурета, я услышал, как мама положила трубку возле аппарата.
— Андрюша! Тебя к телефону! Это Дмитрий Николаевич, археолог из Старой Ладоги.
Серёжка выскочил за мной в коридор.
Я взял его за плечо, наклонился к уху и прошептал:
— Колись, что натворил?
— Ничего! Честное слово!
Брат дёрнул плечом.
— Пусти!
Я отпустил его и взял трубку.
— Здравствуйте, Дмитрий Николаевич!
— Добрый день, Андрей! — услышал я в трубке голос археолога. — А я звонил вам в Черёмуховку, но мне сказали, что вы уехали в Волхов. Ничего, что я звоню вам домой?
— Ничего страшного, Дмитрий Николаевич! Что-то случилось?
Я снова покосился на брата, который стоял рядом, напустив на себя равнодушный вид.
— Вот какое дело, Андрей! — сказал Дмитрий Николаевич. — Наша экспедиция заканчивается. До весны мы консервируем раскопы и уезжаем в Ленинград. А что будет в следующем году — неизвестно.
Он помолчал. Я слушал, не задавая вопросов.
— Понимаете, Андрей, я с юности терпеть не могу неоконченных дел. Если что-то недоделал — прямо ощущение застрявшей в зубах жилки. Пока не вытащу — не успокоюсь.
— И что вас беспокоит? — спросил я, на секунду ощущая себя доктором.
— Колдун, — ответил Дмитрий Николаевич. — Помните, когда мы ехали на озеро, вы расспрашивали меня о колдуне. У меня сложилось стойкое впечатление, что вы что-то знаете об этом. Но я тогда не успел вас расспросить. Эти бандиты, и всё, что было после...
При этих словах у меня в памяти снова встал тот день, когда мы задержали на базе «чёрных копателей». Избитый, окровавленный Трифон. Стеклянный взгляд сгорбившегося рыжего парня, чьи тощие запястья туго обхватили наручники. Обыск до поздней ночи. Тогда милиционеры перевернули всю базу вверх дном — искали другие тайники, кроме того, который Жмыхин устроил в погребе.
Досталось мне и на допросе. Следователь всё не мог поверить, что я за месяц пребывания на базе так и не нашёл тайник Жмыхина. А оно мне надо было? Я и в погреб-то не спускался с тех пор, как жена Жмыхина увезла оттуда все банки с соленьями и компотами.
— Андрей, вы меня слушаете? — переспросил в трубке Дмитрий Николаевич.
— Да-да, — ответил я, выныривая из воспоминаний.
— Через два дня я уезжаю в Ленинград. Мы не могли бы с вами встретиться до
