Борис Батыршин - Мартовские колокола

Кстати — вот, к примеру, для чего им может горючка пригодиться. А что? Развести мыло в керосине, сахару добавить — и всё, готов эрзац–напалм! Уж кто–кто, а Дрон наверняка в курсе. Правда, на Майдане, насколько мне известно, в качестве загустителя использовали пенопласт, растворённый в ацетоне — но идея та же. А уж мыла здесь достать — ни разу не проблема…

Следующий пункт повестки дня — Вильгельм Евграфович Евсеин, во исполнение решения наконец отправлен в Берлин — поработать в тамошнем Королевском Музее. Что–то им с отцом срочно понадобилось там уточнить, касательно перевода манускрипта… Сёмка со товарищи обеспечили доставку багажа и охрану доцента на вокзале, Николка самолично проследил. Мне оставалось только завидовать — снова обошлись без меня, как и в поездке в Питер. Ну да ничего, мы и тут оттянемся.

Далее. Каторжные работы по перетаскиванию барахла через тоннель в нашу мастерскую, а оттуда по трём точкам — сюда, в контору, в казармы к Фефёлову и в клуб Корфа, — в–основном, завершены. Следующие несколько дней мадемуазель Ольга будет комплектовать медицинские наборы для доктора Каретникова — первый следует отправить уже через неделю — она сама решила отвезти его в Питер, вопреки прямому запрету доктора покидать Москву. По мне — так пусть едет; нам командиров меньше. Ромка же — малый толковый, с ним всегда можно договориться, да и подгонять да опекать без особой нужды не будет. Тем более, что он занят — сейчас, на зимних гимназических каникулах у «кружка разведчиков» обширная программа действий — это помимо сегодняшнего веселья на Стромынке. Здорово всё же, что у нас есть эти «волчата» — а иначе как бы мы сами справились? А так — ну идёт ватага гимназистов по своим делам… ну решили ни с того ни с сего в снежки поиграть.. ну выбили пару стёкол.. Чего с них взять? Хулиганье, да и только…

И объяснять ребятам ничего не потребовалось. А что? Сказали отцы–командиры — то есть Ромка и я — значит, нечего болтать и вперёд! Нет, хорошая всё же штука — скаутская дисциплина и спайка. Один только Серёжка Выбегов, Варин брат, как–то странно посмотрел, когда услышал, что за шкода нам предстоит. Ну, оно и понятно — кадет всё же, не гимназист, белая кость… но и он не стал отказываться, сработал на раз, только держись…

А пойду–ка я сейчас и устрою ПХД[57] Яшиному — то есть нашему с Яшей, — арсеналу! Ну люблю я с огнестрельным железом возиться! Тем более, что в витрине, в конторе, пылится без толку почти десяток разномастных винтовочек и карабинов — и винтовки Генри, и армейские «Бердан №2» с продольно–скользящим затвором, и пара «лебелей», вроде папиного, только без оптики, и даже редкая револьверная винтовка «Модель 320» Смит–и–Вессона. В наше время за такое чудо можно получить на аукционе тысяч сто — и отнюдь не белорусских рублей. Я увидев это произведение искусства в лавке у Биткова, немедленно кинулся к Яше, занимать семьдесят три рубля, и теперь оружие это украшало стену над письменным столом хозяина конторы. Никелированный ствол, приклад и цевьё из редкой древесины грецкого ореха — мечта коллекционера, да и только!

Имелся в коллекции и десяток револьверов; с некоторых пор тут хранился и мой стимпанковский Галан, а с собой я предпочитал носить всё же карманный Бульдог или вообще Дерринжер. Короче, меня ожидало развлечение не на один час — неспешное, медитативное, не отвлекающее от мыслей о вечном. Разобрать, покрыть смазкой, протереть, собрать… запах ружейного сала, любовно ухоженной стали, лака… красота!

Кстати, не забыть — Николка заявил, что девчонки (это, если кто не понял, Варя с Маринкой) зовут нас на следующее воскресенье покататься на коньках на какой–то «гордеевский» каток на каток, на Чистых прудах — там, оказывается, уже год как устроено электрическое освещение. Форма одежды — соответствующая. Не исключено присутствие гимназических подруг, а потому — велено не ударить в грязь лицом.

А я, как назло, на коньки уже два года как не вставал….

— А знаешь, Русакова, я порой жалею, что живу не в пансионе. — сказала Марина, складывая книжки в папку–портфель, какие гимназистки носили вместо ранцев, принятых в мужских гимназиях. — Вот ты счастливая, хоть год, а пожила вместе с другими девочками! Весело, наверное, было?

— Да уж, весело… — Варенька скорчила недовольную мину. — Ты, Овчинникова, нашла, чему завидовать! Всё по колокольчику, всё под присмотром… за столом, и то громко не заговори — сразу бонна заметит. И хорошо, если выговором обойдётся, а то ещё стоять заставит! А уж сколько раз я без передника ходила…[58]

— Да, в младших классах мы все были шалуньями. — вздохнула Марина. — Хорошие были деньки…

— И ничего хорошего! — фыркнула Варя, на которую, похоже, напал бес противоречия. Нам бонна как–то во втором классе заявила, что за год девочкам, жившим в пансионе, двадцать семь раз снижали балл за поведение — за «дерзкое отношение к воспитателям и подругам; а также за хладнокровный обман». Нет, ну ты подумай! Что ни скажешь — всё им дерзость!

— Да, ты у нас покорным нравом не отличаешься, Русакова. — заметила Марина. — Пожалуй, даже и почище чем в начальных классах — тогда–то мы все ещё боялись наказаний, да на старших смотрели, открыв рты, как птенцы…

— А вечерами? — продолжала Варенька, которую слова подруги и прелестях пансионной жизни, похоже, задели за живое. — Ну ни минутки, чтобы посидеть со своими мыслями, заняться чем–то, что сама хочешь. Сразу за рукоделье посадят — как же, у нас выставка благотворительная на носу, или ещё какая–нибудь пустяковина! А потом стой, как дура, со своими салфеточками- скатёрками, улыбайся гостям, — всем этим надутым купцам первой гильдии и отставным полковникам с жёнами, — и прикидывайся паинькой, чтобы они именно твою безделку купили! А бонна всякий раз рядом — и медовым таким голосом рассказывает, какая ты примерная да послушная. А глаза злющие….

Марина пожала плечиком:

— Ну, ты и сейчас не больно–то и примерная…

— Как и ты. — отпарировала Варенька. — кто, скажи–ка на милость, ту выходку с «Федотом–стрельцом» на литературном вечере устроил? Вике–глисту, небось, до сих пор икается…

— Так ему и надо — усмехнулась Марина. — А ты, Русакова — нашла кого защищать, он же к тебе всё время цепляется! А сказку ту вовсе не я представлять придумала, и ты это прекрасно знаешь. А вовсе даже твой замечательный Ванечка–американец!

— Ну вот, опять ты, Овчинникова… — возмутилась девочка. В последнее время Марина, и без того не отличавшаяся кротким нравом, не упускала случая подколоть подругу на предмет ее тайной симпатии. Впрочем, какой там «тайной» — после бала по случаю дня рождения гимназии, все девочки шептались насчёт кавалера Вари Русаковой. Шептались — и отчаянно завидовали, особенно после того, как Иван, в перерыве между танцами, собрал вокруг себя кружок слушательниц и рассказывал о поездке в Сирию, о перестрелках с бедуинскими разбойниками, об уличных боях в Басре и плавании по древнему Евфрату. А какие фотографические снимки показывал! Среди них нашлось даже несколько цветных, невероятной чёткости и яркости — ничего общего с теми раскрашенными дагерротипами, которые продавались в писчебумажных лавочках. Варе льстила столь откровенная зависть подруг — хотя количество подколок, порой даже и недоброжелательных, росло, как на дрожжах.

— Да, Иван с Николкой — они выдумщики. — кивнула меж тем Маринка. — Вон, вчера, что в Сокольниках учудили — помнишь, Серж рассказывал?

Кузен Вареньки, Серёжа Выбегов, всерьёз увлёкся новой затеей мальчиков — «кружком разведчиков» — и не пропускал ни одного занятия, получив на это особое соизволение начальства кадетского корпуса. По этому случаю Серёжа стал даже чаще бывать дома — раньше его отпускали из корпуса лишь по воскресеньям, а теперь он старался зайти домой, на Спасоглинищевский, после каждого занятия с «разведчиками» — то есть еще раза три в неделю. И всякий раз подробно рассказывал родителям и кузине о событиях в кружке. Впрочем, вчера он ограничился только Варенькой и её подругой — вряд ли Дмитрия Сергеевича и Нину Алексеевну порадовал бы рассказ о безобразном эпизоде со снежками и дымовыми бомбами, который»волчата» учинили на Стромынке. Да и девочки, признаться, удивились — уж очень не вязалась эта выходка, достойная обычных уличных сорванцов с Иваном и Николкой.

Тем более, что Серёжа усиленно намекал на то, что у этой истории имелось какое–то второе дно. Объясняя товарищам, что предстоит сделать, двое заводил не сообщали подробностей, сказав только, что дело это важное и одним им не справиться. Серёжа не стал расспрашивать — захотят, скажут, — но некоторую обиду затаил. Уж он–то мог, кажется, рассчитывать на бóльшую откровенность — как–никак всё же кадет, а не гимназист, военный человек, понимает, что такое товарищество и умеет хранить секреты…