Андрей Дай - Поводырь в опале
Вскоре из Санкт-Петербурга пришло подтверждение опасений начальника приграничного округа. Государь согласился с мнением Дюгамеля и повелел «воздержаться от прямого вмешательства в борьбу между маньчжурами и дунганами и употреблять наши войска только в том случае, если потребует сего безопасность и спокойствие наших пределов».
Параллельно с обращением к сибирским властям Илийского наместника, за военной помощью к России обратилось и центральное циньское правительство. Видный маньчжурский сановник Вэнь-Сянь, вступил в переговоры с посланником Империи в Китае, полковником Александром Георгиевичем Влангали, с просьбой оказать осажденным в Кульдже маньчжурам военную и продовольственную помощь. В крайнем случае — прислать в провинцию Синьцзян оружие и инструкторов.
Будь воля Влангали или Колпаковского, уже в начале лета 1865 года несколько рот русской пехоты, при поддержке батареи пушек и нескольких сотен казаков, очистили бы окрестности Кульджи от бесчинствующих бунтовщиков. Кочующие туда-сюда, через границу и обратно, казахские роды, доносили вести о состоянии дел в Синьцзяне. О том, как уйгуры, именем Аллаха, вырезают не мусульманское население западно-китайских городов. «Нельзя отталкивать Китай полным во всем отказом, — писал в донесении правительству русский посланник. — При тех крайних обстоятельствах, в которых оказалась маньчжурская династия в Синьцзяне, она высоко оценит протянутую ей руку помощи».
Александр Второй, как всегда, в таких ситуациях, вместо решительных и явно полезных для Империи действий, стал искать никому уже не нужный компромисс. Середина на половину. Войсковую операцию на Китайской земле запретил, а обучение китайских солдат в Сибири и продажу в Синьцзян продуктов питания частными лицами — разрешил. А чтобы Илийский наместник под видом рекрутов не вывез из полыхающей провинции гражданское население, военный министр Милютин отправил Дюгамелю самые подробные инструкции.
В начале июня из Кульджи в Верный с письмом от Илийского цзяньцзюня к Колпаковскому прибыли очередные посланцы с просьбой возобновить торговлю и отправить в осажденную цитадель купеческие караваны. На случай возможных провокаций со стороны повстанцев — с надежной охраной. Посланцы уверяли русские власти и купцов, а особенно находящегося в крепости кульджинского консула Павлинова, что у маньчжур есть чем рассчитаться за поставки продовольствия. Кроме того, люди Мин Сюя просили пропустить их дипломатический караван через территорию Империи в Кобдо. Наместник хотел спасти обширный архив туземной администрации, и забрать хранящееся у Кобдинского амбаня серебро.
Консул Павлинов от имени Российской Империи выписал эмиссарам наместника сопроводительные документы, а военные власти выделили казаков в сопровождение. Я же получил телеграмму из Омска, что часть пути циньцы намеренны проделать по землям моей губернии. Через Семипалатинск и Барнаул, на Бийск, и дальше, новым Чуйским трактом в Кобдо.
И тут — на тебе! Из Бийска приходит срочная депеша за подписями Южноалтайского окружного начальника Потанина и полицейского исправника Седачева, что из Кош-Агача в Бийск выдвинулся богатый, не менее трехсот вьючных лошадей, купеческий караван. А при командире торгового отряда находится письмо Кобдинского амбаня, адресованное лично губернатору Томской губернии Герману Густавовичу Лерхе.
Где Верный, а где Томск! Интерес китайцев к установлению какой-никакой связи с отрезанным от метрополии наместником в Кульдже можно было понять. Но причем тут я? Торговать с Синьцзяном я не собирался, и, не смотря на настоятельные рекомендации консула Павлинова, томских купцов от такой авантюры отговаривал. На месте приграничных с Илийским краем русских властей, я бы все-таки отправил в китайцам купцов, но под таким конвоем, что это здорово бы смахивало на частичную оккупацию. И не выводил бы «охрану», пока торговцы не вывезли бы из полыхающего Синьцзяна все сколько-нибудь ценное. Еще и древние, уже десятки лет, наверное, со времен Отечественной войны 1812 года, хранящиеся в арсеналах дульнозарядные фузеи нашим добрым соседя бы продал. Эти ружья все равно куда лучше того страха и ужаса, которым вооружены «знаменные» китайские войска.
Ну да не мое это дело. Мне бы с вдруг заинтересовавшимися северным губернатором «купцами» разобраться — и то ладно. Если даже простофиля — Герочка не верил, что караван из Монголии ползет просто чтоб торговать, то чего уж про жандармов говорить? Кретковский, которому я весточку с юга показал, аж скривился весь. У него тут польский бунт, в который Мезенцев не верит, назревает, а еще эти, с невыясненными целями, ползут. Лишние хлопоты и волнения.
Донесение о нежданном «подарке» из сопредельного государства я немедленно отправил в Омск, полковнику Кройерусу. Подумал полчасика, и продублировал сообщение для директора Азиатского департамента МИД Стремоухова. Мало ли. Вдруг под личиной купцов ко мне очередные просители едут, и с политическими вопросами приставать начнут. Не верил я, что китайцы за сопредельными державами не присматривают. И о новом, обладающим определенным весом в столице, Томском губернаторе не ведают. Надо же, в конце концов, знать каким именно образом нынче положено «нет» говорить. Идти против общей политики государства у меня желания не было. Хотя, чего уж тут скрывать, наладить надежные торговые связи с купеческой элитой Китая было бы здорово.
Официального ответа мне пока не было, а сам Аксель Самойлович рекомендовал с пришлыми торговыми людьми встреч избегать, пока не станут известны их действительные намерения.
Вместе с письмом Кроейеруса, с почтой из Омска я получил весточку от Морица. Отец все-таки вывез Гериного брата из Верного, и намерен был, как только полковник слегка оправится от трудной дороги, продолжить движение на запад. Сам Мориц утверждал, будто бы достаточно крепок, чтоб ехать, но Густав Васильевич, в обычной своей манере, не воспринимал никаких доводов, кроме собственной уверенности.
Большую часть письма от брата занимало описание случившегося, наконец, в начале июня успешного штурма Ташкента. Теперь, наученный горьким опытом, ставший, кстати, генерал-майором, Черняев начал готовить завоевание богатейшего в Средней Азии города еще с зимы 1864 года.
В декабре в ставку Черняева прибыл бежавший из Ташкента сановник, бывший управляющий восточной частью города, Абдуррахман-бек. Он справедливо рассудил, что русские, оскорбленные издевательствами над телами погибших под стенами солдат, в покое Ташкент уже не оставят. И что, победители, а Черняев твердо был намерен победить, неминуемо накажут виновных. Поэтому решил, что в момент падения города, безопаснее всего находиться при штабе генерал-майора. Для этого и нужно-то было всего лишь быть полезным командиру русских войск.
К тому времени, даже прежде не видевший необходимости в захвате Ташкента, военный министр Милютин, вынужден был согласиться с доводами сторонников штурма. Немаловажную роль, кстати говоря, тут сыграл Иван Давыдович Якобсон, составивший докладную записку на Высочайшее имя с обоснованием немедленного захвата важнейшего политического, логистического и торгового центра региона.
От перебежчика стало известно об узком месте обороны огромного для тех краем города. В тридцати верстах от Ташкента, возле крепости Ниязбек начинались оросительные каналы, питающие водой горожан. Достаточно было перерыть водоотвод из реки Чирчик, и Ташкент остался бы без капли влаги под безумным южным солнцем.
С другой стороны, с помощью «цивилизованного мусульманина», известного торговца Мухаммеда Саатбая, в течение зимы-весны 1865 года в Ташкенте была организованна про-русская партия. Многие купеческие семьи жили за счет торговли с северным соседом, еще больше горожан опасались мести русских за глумление над телами погибших.
Не ведая о настроениях в кулуарах власти, генерал-майор отправил в столицу прошение о рекомендациях на случай, если «в Ташкенте произойдет бунт, и жители обратятся с просьбой о помощи». О том, как эту просьбу они с Саатбаем намерены были организовать, командир благоразумно умолчал.
Тем не менее, войск у Черняева было настолько мало, что прямого штурма он все еще опасался. О том, что вопрос с присоединением города к Империи уже решен, и что из Верного выдвинулись две роты пехоты, пять сотен казаков и батарея пушек, генерал не знал. Но опасался, что пришлют какого-нибудь другого военачальника, который на всем готовом овеет себя славой завоевателя ускользнувшего из рук Черняева города.
Поэтому, не дожидаясь вестей с севера, в последних числах апреля, с десятью ротами солдат, полком казаков и двадцатью орудиями, назначенный военным губернатором Туркестана, генерал-майор Черняев приступил к стенам Ниязбека. На следующий же день, гарнизон крепости сдался. Оросительные каналы были перекрыты.
