Джон Кристофер - Смерть травы. Долгая зима. У края бездны
— Итуно очень славный, — говорил младший. — И никакой не хвастун. А ведь он — сын вождя.
— И Акки такой же, — подхватил старший. — Он пригласил меня к себе на следующие каникулы. У них огромный домище рядом с Ифе. — Мальчик смущенно хихикнул. — Я даже сморозил глупость: думал, что они йоруба, потому что там живет это племя, а они — собо…
— Трудно во всем этом разобраться. Он действительно пригласил тебя погостить?
— Да, на неделю. Я сразу написал об этом папе. У них бассейн в сто футов длиной!
Даже не сами их слова, долетавшие до слуха Эндрю, а скорее их тон заставил его вспомнить детство, школу, площадку для игры в «пятерки» и разговор мальчиков–евреев, который ему однажды довелось подслушать, — в нем сквозила точно такая же неуверенность и хвастливая претензия на допуск в общество, которое все равно отвергнет их, и мальчики это знали. Эндрю было тогда тринадцать лет, и он уже умел смотреть в корень, не обращая внимания на внешние обстоятельства, однако тогда ему не хватило сострадания, чтобы не почувствовать презрения к этим изгоям.
Эндрю вспомнил про свой помятый костюм и стоптанные башмаки. Мальчики все еще не замечали его. Он побрел прочь.
Мадлен получила новое письмо от Дэвида, столь же краткое, ободряющее и бессодержательное, как и первое. Эндрю не знал, ответила ли она ему; она ничего не говорила об этом. Дэвид, как и Кэрол, был очень далеко от них — и географически, и во всех прочих смыслах. Эндрю никогда прежде не представлял себе, что между двумя людьми может существовать близость, подобная той, что возникла между ним и Мадлен. В былые времена он отнесся бы к подобной перспективе с сомнением, даже брезгливостью, однако действительность была такова, что каждый день проходил у него в предвкушении момента, когда она вернется в их лачугу и они снова будут вместе. Иногда он начинал раздумывать о том, что произойдет, когда к ним присоединится Дэвид, поскольку казалось весьма маловероятным, чтобы Кэрол поступилась ради него благами, которые ей удалось приобрести. Однако эти мысли не вызывали у него беспокойства: он завоевал Мадлен и не сомневался, что сможет сохранить ее. Даже в тяжелейших обстоятельствах, когда каждый день приносил дополнительные подтверждения его неспособности хоть как–то изменить положение, грозившее полным физическим истощением, это заставляло Эндрю с надеждой взирать в будущее. Иначе он давно бы уже поддался черному отчаянию.
Дождь лил почти без перерыва; им негде было искать убежища от всепроникающей духоты. Район превратился в топкое болото, испускающее невыносимое зловоние, которое усугублялось невыносимой влажностью. Эндрю почти все время проводил в хижине, выскребая пол и стены и стараясь придать комнатушке хотя бы отдаленное сходство с цивилизованным жилищем. В редкие моменты, когда сквозь обложные тучи проглядывало солнце, он выбирался наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и слонялся среди напоминавших пещеры прилавков, уходивших в дурно пахнущие недра трущоб по обеим сторонам превратившихся в реки улиц.
Как–то раз Эндрю забрел на рынок Идумагбо. Он уже давно приобрел привычку бродить босиком, с закатанными до колен штанинами; это спасало обувь и облегчало чистку одежды после прогулки. Местные негры, у которых он перенял эту практику, не обращали на него ни малейшего внимания; более того, Эндрю замечал, что и другие белые, живущие неподалеку, поступают так же. Он шатался по рынку, разглядывая водопады белых и голубых тканей, разноцветные бусы, присыпки и пудру на многочисленных прилавках, сам не сознавая, зачем ему это нужно. Остановившись у очередного прилавка с амулетами и уставившись на аккуратную пирамиду обезьяньих черепов, он вдруг почувствовал, как кто–то тронул его за плечо.
Человек, проявивший к нему интерес, оказался нигерийцем в белоснежном одеянии; на вид ему можно было дать лет двадцать пять, он был высок, широк в плечах, его лицо лоснилось от здоровья и уверенности.
— Простите, сэр, — начал он, — нельзя ли с вами побеседовать?
Незнакомец говорил по–английски почти без акцента, но очень певуче. Эндрю почувствовал себя польщенным: его назвали «сэром» и проявили безупречную вежливость.
— Конечно. Можете располагать мною.
— Я представляю нигерийское телевидение. Мы делаем регулярную программу. Рубрика называется «Ежедневно». Вы наверняка ее смотрели.
— Нет, — сознался Эндрю, — не смотрел.
— Сегодня мы пришли с камерами на рынок. Нам хотелось бы снять что–нибудь интересное, чтобы привлечь внимание телезрителей. Вот как тут… Европеец — англичанин? — перед прилавком с амулетами — в этом что–то есть, понимаете?
— Да, — сказал Эндрю, — понимаю.
— Англичанин, — повторил телевизионщик, — тем более знавший… м–м… лучшие дни… Если бы вам захотелось нам помочь, просто позволить вас снять — как вы, к примеру, делаете покупку…
— Я не могу себе этого позволить, — покачал головой Эндрю.
— Разумеется, на наши деньги. И кое–что сверх того лично вам, как бы «деш». Обычно это стоит десять шиллингов, но для европейца фунт — вас устроит?
— Спасибо, — сказал Эндрю, — вполне устроит.
— Может быть, вы позволите задать вам несколько вопросов? Смею вас уверить, в них не будет ничего унизительного для вас.
Эндрю дождался камер. К первому африканцу присоединился его коллега, и завязался спор, что именно Эндрю станет покупать. Выбор был широк: тушки птиц, сушеные крысы, летучие мыши, надутые желудки и пузыри, кишки и лапки. Наконец они остановились на каком–то малопонятном зеленоватом предмете.
— Это наиболее подходящая вещь для англичанина при данных обстоятельствах, как вы понимаете, сэр. Говорят, она приносит счастье.
На их лицах появились льстивые улыбки, заставившие Эндрю заподозрить, что здесь не все чисто и что покупка, несмотря на все их заверения, выставит его в смешном свете. Однако они уже заплатили ему фунт плюс пять шиллингов за покупку, и этого было вполне достаточно. Он попозировал перед камерой и успел заметить, что оператор заснял его босые ноги. Затем наступил черед интервью.
Эндрю имел дело с профессионалами; у него было достаточно опыта, чтобы понимать, что к чему. К нему обращались с должным почтением, однако не обошлось без насмешек и подмигивания собравшейся публике, только и дожидавшейся сигнала, чтобы расхохотаться. Будучи режиссером, организовавшим в свое время сотни подобных интервью, он с иронией и удовлетворением отнесся к необходимости выступать в роли жертвы. Эндрю сделал все, что от него требовалось, и даже больше. Отвечая на вопрос о своей былой профессии, он не стал скрывать правду и порадовался, увидев, что телевизионщиков его ответ застал врасплох. Однако интервьюер быстро оправился и ограничился шуточками насчет смены общественного статуса, заставив Эндрю признать про себя, что даже он не смог бы выпутаться из затруднительного положения с большим достоинством.
По дороге домой он купил еды и приготовил ужин. Вернувшись с работы, Мадлен принюхалась и вопросительно посмотрела на него:
— Мясо?
— Будем праздновать мою новую карьеру на телевидении. — Он увидел, как расширились ее глаза, и заторопился с объяснением, пока у нее не успела зародиться надежда, чреватая разочарованием. — Меня поймали на рынке телевизионщики. Я заработал «деш» за сотрудничество с ними. Целый фунт!
— Я рада, — улыбнулась Мадлен. — Но не лучше ли было бы сэкономить? — Она подошла к нему за поцелуем. — Нет, не лучше. Тебя надо подкормить.
— И тебя.
— Вдруг Кэрол посмотрит эту передачу…
— Вот уж не знаю. Я старался не выглядеть слишком жалким.
Она подтолкнула его к столу.
— Зато теперь выглядишь. Я довершу начатое тобой.
— Еще я купил плитку шоколада. Для пудинга.
Она деланно рассмеялась:
— Безумие! Ладно, не важно. Хоть раз пошикуем в этой короткой жизни.
Спустя два дня, примерно через час после того, как Мадлен отправилась на работу, в дверь хижины постучали. Эндрю был занят починкой плетеного стула, зиявшего дырами.
— Открыто! — крикнул он. — Входите!
Он ожидал увидеть кого–нибудь из местных обитателей, хотя они обычно просто врывались в комнату и стучали только в случаях, если дверь удерживала задвижка. Однако в распахнувшейся двери стоял незнакомец — африканец в шелковой рубашке и ладно скроенных брюках. На его ногах были элегантные туфли из телячьей кожи, забрызганные местной грязью. Он был среднего роста, коренаст, на его носу красовались черные очки в дорогой толстой оправе. Он не сразу разглядел в полутьме мерзкой конуры ее хозяина.
— Это вы, Эндрю? — позвал он.
Стоило ему заговорить, как Эндрю все вспомнил: перед ним стоял негр из группы стажеров, в свое время заблудившийся в их лондонской студии, которого он угостил ужином в своем клубе. Припомнилось и благодарственное письмо откуда–то из Африки — в то время обратный адрес не сказал ему ровно ничего. Сперва у него было намерение ответить на письмо, но потом он решил, что это будет пустой тратой времени.
