Муля, не нервируй… Книга 3 - А. Фонд
— Но вы же не просто так хотите помочь мне? — прищурился я.
— Извините, — пробормотала она, впрочем, безо всякого раскаяния и сразу добавила, — я роль хочу, Муля. Любую. Не обязательно в вашем этом проекте. Мне хоть где-нибудь. Но только чтобы в кино. Я так люблю кино! Я готова ехать ради этой роли хоть даже в Киргизскую ССР!
Я усмехнулся, вспомнил ещё кое-кого, кто намылился ехать в Киргизскую ССР. Мёдом им там, что ли, намазано?
Рина Зелёная, заметив, что я уже улыбаюсь, просияла:
— Так мы договорились, да?
Я кивнул, со вздохом, и спросил:
— Как мне вас называть? Екатерина Васильевна? Или Рина Васильевна?
Она невесело усмехнулась:
— Называй меня Руина Васильевна, Муля, — ответила она.
В общем, я засадил всю банду придумывать и писать мне сценарий. Фаина Георгиевна, Рина Зелёная, Белла и Муза были отправлены в комнату Беллы с категорическим напутствием, поменьше болтать, и чтобы до вечера черновой набросок сценария был готов. Если они хотят ролей, конечно же.
А сам я, пока работа работается чужими руками, с чистой совестью отправился в театр Глориозова на разборку.
Но только я вышел из квартиры, как вспомнил, что забыл на работе акты, которые нужно отдать Глориозову под подпись. Поэтому чертыхнулся и пошел обратно в Комитет искусств за чёртовыми бумажками. Хорошо, хоть крюк небольшой получался. Хоть Москва и огромный город, но так-то всё тут рядышком.
У проходной я увидел… Валентину. Она смирно стояла чуть сбоку и с надеждой провожала глазами каждого выходящего из помещения.
— Валентина, здравствуй, — удивлённо сказал я, — что ты здесь делаешь? Случилось что?
— Муля! — просияла она, а я ещё больше удивился.
Оба раза, когда я её видел в домашней обстановке, её больше интересовала еда, а в третий раз она пришла больше из вежливости и чтобы не огорчать Анну Васильевну и Надежду Петровну.
Теперь же человека словно подменили. Во-первых, одета она была в строгий тёмно-серый костюм, который удачно скрывал всё лишнее. Сразу видно, что портной не из дешевого ателье. Лицо Валентины было слегка подкрашено, волосы уложены как-то совершенно по-другому, даже красиво.
— Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал я и, на всякий случай добавил, — хорошо выглядишь.
Валентина зарделась.
— Это моя мама придумала, или твоя? — тем временем продолжал допрос я, — ты им в следующий раз скажи, пусть хоть погоду учитывают! Я вообще сегодня весь день должен в другом месте быть, на выезде с проверкой. Если бы я акты в кабинете не забыл, то ты бы тут весь день простояла…
Валентина вздохнула.
А я посчитал, что хватит читать девушке нотации, она и так озябла, хоть и апрель, но ветерок прямо недобрый такой, колючий. И поэтому сказал:
— Пошли к нам в столовую, чаю горячего выпьешь и расскажешь, что стряслось?
Валентина отрицательно замотала головой:
— Нет, Муля, не хочу тебя от работы отрывать. Я буквально на минуточку! Мама и Надежда Петровна ничего не знают…
— Вот как? — я еле сдержал, чтобы моя челюсть слишком сильно не отпала.
— Да понимаешь, ты тогда выступил, в пятницу, на комсомольском собрании. Рассказал это всё. И у меня словно глаза открылись! Я больше не хочу быть той Валентиной, которой я была! Я хочу стать новым человеком, и самой выбирать свою жизнь!
Она посмотрела на меня горящим взглядом, и я мысленно застонал — ещё одной Греты Тунберг только нам не хватало.
А вслух ответил:
— Тогда зачем пришла?
— Я хочу понять, что мне дальше делать! — с энтузиазмом воскликнула Валентина. — Подскажи мне, Муля!
И тут мне в голову пришла хорошая мысль:
— Валентина, ты же бухгалтер? Вроде так твоя мама говорила?
— Всё верно, — кивнула она, — последний курс доучиваюсь.
— Тогда давай поступим так: ты поможешь мне, а я помогу тебе. Идёт?
Валентина закивала головой с таким энтузиазмом, что я уже забоялся, что гвоздики вылетят и её закрученные в кольца косы отвалятся сейчас от макушки.
— А ты секреты хранить умеешь?
Судя по одухотворённому лицу девушки, Валентина умела.
Я нисколечко не сомневался, что хранить она будет примерно также, как и Белла, как и Фаина Георгиевна. Но всё равно утечка уже произошла, так что терять мне было нечего.
— Тогда пошли со мной в кабинет, я покажу, что надо делать.
Я потащил её внутрь. В кабинете, игнорируя удивлённые и заинтересованные взгляды коллег, я торопливо вытащил несколько старых черновиков со сметами и показал Валентине, как они делаются.
— В общем, набросай смету на советско-югославский фильм. Съемки будут идти около года. Точнее от двух месяцев до года. Состав актёров примерно тридцать человек. Но наших будет хорошо, если с десяток. А массовка вся югославская будет. Снимать будем и там, и у нас. Вот примеры, как считали для других фильмов. И не мелочись. Примерная сумма такая — я написал на листочке цифру и у Валентины округлились глаза.
Затем я вручил ей все бумажки и выпроводил домой писать мне смету.
Утром договорились встретиться на том же месте.
Валентина ушла, а я, прихватив нужные акты, с чувством глубокого удовлетворения, отправился в театр к Глориозову.
А в театре был бедлам. Во всяком случае, другого слова, чтобы охарактеризовать это, у меня не нашлось, невзирая на мой лексикон.
Шла репетиция. Насколько я понял, это было литературное наследие великого Грибоедова в интерпретации тщедушного мужичка с большими гусарскими усами и длинными волосами.
Его я видел в первый раз.
Поэтому стал в уголочке, чтобы не отсвечивать.
Тем временем мужичок пытался решить, удастся ли Александру Андреевичу Чацкому противостоять всему фамусовскому свету или конец его пути неотвратим. Актёры были задействованы практически в полном составе. Одетые в белые балахоны они изображали хрен пойми что. Между ними яростно метались статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза. Все они почему-то были в алых корсетах и мужских кальсонах. А Софья Павловна держала на вытянутых руках самовар.
Но более всего меня поразило то, что роль Александра Андреевича Чацкого исполнял небезызвестный Серёжа. Он был одет в оранжевую атласную косоворотку, синие штаны, красный пиджак и зелёный шарф. Впечатление было просто убойное.
Особенно, когда он подскочил к стоящему на сцене роялю и принялся играть собачий вальс. А статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза взялись за руки и водили вокруг него хоровод.
Я схватился за голову.
— Я тоже не в восторге, — раздался сзади голос Глориозова.
Я обернулся и холодно сказал:
— Я принёс вам акты на подпись.
— Иммануил Модестович! — расцвёл Глориозов, и голос его моментально сделался сладко-сиропным, — конечно же,
