Александр Ачлей - Палач. Нет милости к падшим
Невысокий щуплый капитан Бенетти уткнулся в необъятную грудь голубоглазой красавицы, будто сошедшей с картин Кустодиева, и зарыдал навзрыд. Из его бормотания, которое прерывалось то возгласами восторга, то мольбами к Мадонне, то ругательствами в адрес начальства, можно было понять, хоть и с трудом, что он никогда не был так счастлив; что он никуда не собирается уезжать; что лучше ему умереть прямо здесь и сейчас, на этом, самими богами созданном, благоухающем источнике наслаждения и блаженства. Судя по всему, Наташенька (так звали девицу) его понимала и жалела, как могут жалеть только русские женщины, гладила по курчавой голове и успокаивающе похлопывала по спине. От каждого ее прикосновения несчастный еще больше терял голову, все глубже зарываясь в женское естество, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не команда «По коням!». Но итальянцы возвращаться на корабль решительно отказывались, настаивая на необходимости дальнейшего укрепления только что налаженных связей, что, безусловно, должно быть понято их командованием. Некоторые готовы были отправиться даже в сибирскую ссылку, лишь бы их не разлучали с сердечными подругами, к которым они успели основательно прикипеть.
Справедливости ради, надо сказать, что и нашим дурехам заезжие соколы понравились. Да и как не понравиться, если они обращались к ним на журчащем языке Данте, изобилующем мягкими и нежными переливами, к которым так неравнодушно девичье сердце? Привычные к грубоватой речи и мозолистым рукам местных парубков, эти, не избалованные лаской и комплиментами, прелестницы тоже немножко разомлели, хотя и держались достойно, в соответствии с установкой, полученной накануне на инструктаже в райкоме комсомола, где их учили не поддаваться соблазнам внешне притягательного, но гнилого изнутри «запада». Некоторые безоговорочно поверили заморским принцам, да и как было не поддаться огненному темпераменту южан?!
Итальянцев провожали следующим утром, как полагается, с военным оркестром, толпой восторженных одесситов, разноцветными ленточками и прочими атрибутами прощальных церемоний. На пирсе Дин увидел Наташу (сложно было не заметить статную блондинку в узких джинсах и обтягивающей блузке, подчеркивающих соблазнительность ее форм), которая с улыбкой на устах и слезинками в глазах провожала своего Лу, помахивая платочком в сторону готового к отплытию крейсера. Проследив ее взгляд, Дин увидел на палубе щуплую фигуру натовского морячка, который носился из стороны в сторону, посылая то ли просьбы, то ли проклятия небу. Его поведение явно не соответствовало морскому уставу. Поскольку оркестр играл громко, а толпа шумела, невозможно было понять, что кричал несчастный влюбленный. Да никто и не обращал особого внимания на происходящее. Дин же сразу догадался, куда так рвался Луиджи и куда его не пускали: тот всей душой стремился к своей возлюбленной, которая лучезарной улыбкой пыталась успокоить его, как бы говоря: «Не волнуйся так, любимый. Все будет хорошо!» Луиджи успокаиваться не хотел, всякий раз, вырываясь из цепких объятий сослуживцев, он подбегал как можно ближе к краю палубы и что-то кричал Наташеньке. Но вот произнесены последние речи, дан сигнал к отплытию, и красавец-крейсер стал потихоньку удаляться от причала, где стояла восхитительная русская женщина, способная своей красотой нанести военно-морским силам НАТО гораздо больший урон, чем мощь ракетных катеров.
Года через два Луиджи неожиданно позвонил Дину. Ссылаясь на прежнее знакомство, он просил о содействии и помощи. Оказывается, все это время он переписывался со своей пассией и теперь был полон решимости жениться на ней. Благо, развал Союза и последовавшие изменения политического устройства вновь образовавшихся государств, позволили ему добиться разрешения у своего начальства на этот брак. Но он, будучи не в курсе новых украинских и российских реалий, просил Дина о помощи. И тот его выручил, хотя для этого надо было бросить все дела, уехать в Одессу, помочь Наталье с оформлением всех необходимых документов для выезда в Италию. Со временем Луиджи, в том числе благодаря наличию русской жены, сделал карьеру в системе военно-морской разведки Италии, а затем и возглавил «русский отдел» в главной спецслужбе страны. Отслужив положенное, он вышел в отставку и устроился в частную структуру. Теперь пришла очередь Дина просить его о помощи. Правда, он не знал, чем точно сейчас занимается Луиджи, но был абсолютно уверен в том, что у «них», как и у «нас», отставных разведчиков не бывает.
За всеми этими размышлениями Дин не заметил, как пролетело время. Вежливый голос попросил приготовиться к посадке, проснувшаяся Лана потянулась и слегка хриплым спросонья голосом спросила: «О чем ты все думаешь?»
— О настоящей пасте, большой тарелке спагетти в густом томатном соусе и бокале красного вина.
— Так прозаично?
— Ты себе даже не представляешь, как это вкусно! — мечтательно произнес Дин и пристегнул ремень безопасности.
Глава XXXIV
Перевал
Услышав ржание коня и человеческий крик, Али молниеносно соскочил с лошади и рванул к краю ущелья. Евгений Викторович висел над крутым обрывом, ухватившись за какой-то выступ, оплетенный корнями кустарника. В тот же момент послышался мощный всплеск. «Жаль Балкана», — подумал Али. Но горевать было некогда, в его помощи нуждался Труваров. Али подвел своего коня к месту происшествия и бросил вниз поводья: «Хватайся и ничего не бойся!» Послушный четвероногий друг через мгновение вытянул не успевшего что-либо понять Евгения Викторовича на спасительную твердь горной дороги. Он сидел на камне и тупо смотрел перед собой.
— Дальше ехать опасно. Темнеет. Переночуем здесь. Неподалеку есть грот. — Али помог Труварову подняться, усадил его в седло, а сам, взяв коня под уздцы, спокойным шагом направился в сторону предполагаемого убежища. Там он быстро развел костер, расстелил бурку, усадил на нее Евгения Викторовича, достал из дорожной сумки лаваш, сыр, вареное мясо, зелень и красивый кожаный мешочек, который привлек внимание Труварова.
— А что у вас там? — поинтересовался Евгений Викторович.
— Здесь я храню толокно, которое мы, цахурцы, называем «кьавут». Готовится оно очень просто: ячменные зерна обжаривают, после этого топчут, чтобы снять шелуху. Затем мелют и получают толокно. Его едят с кислым молоком, сыром, медом, вареньем. — Али высыпал в протянутую ладонь Труварова немного ячменной муки. Тот поднес ее ко рту и попробовал на язык: «Вкусно!»
— И удобно. Запас еды на неделю занимает совсем немного места. Это было одной из причин высокой мобильности армии Шамиля. — Али, увидев, что Труваров поперхнулся толокном, снял с пояса солдатскую фляжку и, плеснув немного содержимого в крышку, протянул ему: «Выпейте! Это поможет». Уже через десять минут Евгений Викторович пришел в себя, отдышался, огляделся, как бы пытаясь понять, где он находится и почему, после чего выпалил первое, что пришло в голову:
— А мы опять перешли на вы?
Али улыбнулся, вспомнив, как бесцеремонно отдавал команды этому иностранцу:
— Балкан чего-то испугался: либо сурок выскочил ему под ноги, либо птица какая-то резко взмахнула крылом перед мордой, а поскольку поводьев не чувствовал, неудачно рванулся и упал в пропасть. Вам повезло, не знаю как. Наверное, ваша неопытность помогла, горец никогда бы не выпустил поводья, да к тому же вы умудрились за что-то зацепиться. — Али острым ножом нарезал сыр и мясо, разломил хлеб и жестом пригласил Труварова к трапезе.
— Может показаться смешным, но на самом деле — это кольцо помогло, — в отблесках костра Али разглядел на безымянном пальце левой руки своего теперь уже товарища перстень необычной формы. — Когда я падал, оно зацепилось за какой-то корешок, и я инстинктивно ухватился за выступ. А тут и вы подоспели. Спасибо вам.
— Меня благодарить не за что. Это все — промысел Всевышнего. Аллах Акбар!
«Воистину Акбар!» — неожиданно для самого себя подумал Труваров и трижды перекрестился, что не ускользнуло от наблюдательного гида.
— Вижу, вы тоже верите. Это хорошо. Хорошо, когда человек верит. Неважно, как он при этом называет то, во что верит. Главное, чтобы это совпадало с такими понятиями, как честность, порядочность, верность данному слову, храбрость и щедрость души.
— Да вы, как я погляжу, философ, — вполне серьезно заметил Труваров.
— У нас в горах все философы. Близость к небу помогает видеть то, что другим в суете мирской не заметно. А что это за кольцо?
Труварову не очень хотелось в очередной раз пересказывать историю семейной реликвии, и он, желая сменить тему разговора, сказал: «Говорят, оно волшебное, досталось мне от предков. А почему я не увидел на вашем подворье детей?» Труваров сразу понял, что его вопрос задел Али за живое.
