Владимир Прягин - Волнолом
- Благодарю, - произнес хозяин, когда Генрих умолк. - Это был поистине королевский подарок. О таком мечтает любой историк, но повезло только мне. Может, я просто самый достойный? Шучу, конечно.
- У вас, наверно, будут вопросы? Я говорил сумбурно...
- О, у меня десятки вопросов, сотни! Но я не буду их задавать. Иначе, спросив об одном, перескочу на другое, потом на третье, и этому не будет конца. А у нас ведь еще осталось незавершенное дело.
- Я не могу, - сказал Генрих.
- Можете. Доставайте свой накопитель.
Дрожащими пальцами Генрих извлек из кармана стеклянный цилиндрик, купленный в лавке. Сжал его в кулаке, как рукоять ножа. Поднялся, обошел стол и пробормотал:
- Я должен начертить руну.
Историк молча кивнул. Руна тиваз, которую Генрих вывел над его переносицей, в старшем алфавите была семнадцатой. Символ борьбы и победы, отождествляемый с Тюром - воинственным обитателем скандинавского пантеона. Генрих мельком подумал, что ассоциация более чем уместна. Чтобы одолеть Сельму, потребуются поистине сверхчеловеческие умения.
Цилиндрик в кулаке замерцал. Темный свет, стекая с него, твердел, будто лезвие из обсидиана. Генрих поднял глаза.
- Смелее, - сказал старик.
Генрих с размаху вогнал лезвие ему в грудь.
ГЛАВА 16
Клинок вошел в тело почти без сопротивления. Судорожно всхлипнув, старик застыл с полуоткрытым ртом. Вместо крови из-под ножа начало расползаться пятно мерцающей изморози. Мертвец, вцепившийся в подлокотники кресла, терял человеческие черты, превращаясь в безликую чернильно-ледяную фигуру. Только глаза-стекляшки неприятно белели в сумерках.
Генрих попытался выдернуть нож, но тот не поддавался - вмерз намертво. Пальцы соскальзывали. Генрих вцепился крепче и ощутил, как цилиндрик меняет форму, подлаживаясь под изгибы ладони и удлиняясь. Теперь это была уже не безделушка из лавки, а добротная кинжальная рукоять.
Вдохнув поглубже, он дернул изо всех сил.
Раздался стеклянный хруст. Тонкие трещины, прихотливо ветвясь, метнулись по поверхности изваяния. На миг повисла звонкая тишина, а потом глыба льда рассыпалась на осколки, будто вместе с лезвием Генрих выдрал тот невидимый стержень, на котором она держалась. Будто он, Генрих, забрал у мертвеца его суть.
Осколки дробились, падая на пол. Резкий запах заполнил комнату. Казалось, где-то рядом сгнила охапка чертополоха, а потом ее прихватил мороз.
Вонь эта повлияла на восприятие Генриха, как дурман. Перед глазами все подернулось рябью, и кабинет стал пещерой с высоким сводом. Ледяное крошево на полу сменилось тлеющими угольями. Шкафы и кресла исчезли, а стол трансформировался не то в громадную наковальню, не то в алтарь с железной плитой. Из всех предметов на нем осталась лишь рукопись.
Угли с каждой секундой светились ярче. Генрих знал, что от них идет нестерпимый жар, но сам почему-то его не чувствовал, словно был бестелесным духом. Плита раскалилась в считанные секунды. Бумага вспыхнула, листы чернели и съеживались. Отсветы ложились на стены. Повинуясь наитью, Генрих сунул клинок в огонь. Темное лезвие, принимая в себя сгорающую историю, наливалось багровой злостью.
Когда рукопись догорела, воздух над 'алтарем' колыхнулся, и очертания пещеры расплылись. Генрих опять стоял в кабинете, а вместо клинка в руке был зажат стеклянный цилиндр, наполненный темным светом. Кресло, где прежде сидел хозяин, письменный стол и паркет вокруг были покрыты слоем золы.
Защитные символы на коже у Генриха жгуче саднили, и это радовало - боль немного отвлекала от осознания того факта, что он только что убил человека. Наверно, лишь благодаря этим рунам он до сих пор умудрялся сдерживать приступы тошноты.
Взяв со стола бутылку, Генрих с облегчением обнаружил, что там что-то еще осталось, и присосался к горлышку. Допил, перевел дыхание и шагнул за порог. Теперь надо было найти слугу и сделать так, чтобы тот забыл визитера.
Потом он долго брел по вечерним улицам - без всякой цели, не глядя по сторонам. Холодный ветер хлестал его по щекам, пытаясь привести в чувство, а луна подглядывала в просвет между туч.
Очнулся он лишь после того, как рядом - буквально над ухом - заржала лошадь. Генрих вздрогнул, отпрянул в сторону и сообразил, что, переходя дорогу, не заметил извозчичий экипаж, кативший куда-то порожняком.
- Что же это вы, сударь? - укоризненно спросил кучер. - Прямо под копыта бросаетесь. Не дело это...
- Стой, - сказал Генрих. - Хорошо, что ты мне попался. Свободен ведь?
- Ну дык.
- Тогда поехали.
- Куда ехать-то, сударь? Улицу назовите.
- Будет тебе улица. Погоди...
Он пошарил в кармане. Вчера Ольга оставила ему адрес - записала на бумажке перед тем, как уйти. За ее домом, скорей всего, наблюдают, но с этой проблемой он как-нибудь разберется. Податься-то больше некуда.
Найти полноценное убежище на ночь, где можно спать без потери памяти, на этот раз не получится. В посольство его, конечно, пропустят, а вот выпустят ли обратно - большой вопрос. С конторой - та же самая ситуация. Остается самый простой, но при этом самый нежелательный способ. А именно - бодрствовать до утра. Проблема в том, что разум, подвергшийся перегрузкам из-за интенсивного применения дара, сейчас нуждается в отдыхе, иначе возможен срыв. Лишив себя сна, он, Генрих, идет на риск.
Но выбора действительно нет. Поэтому - к Ольге.
Кучер, следуя указаниям, не стал подъезжать к парадному входу - остановился на поперечной улице, за углом. Генрих вылез и, озираясь, пошел по тротуару к нужному дому. Зажатый в кулаке латунный кругляш (амулет невидимости, как его обозвали бы шарлатаны) налился обжигающим холодом, отводя чей-то зоркий взгляд. Где именно сидит наблюдатель, Генрих определить не сумел. Скорее всего, в одном из домов напротив. Контора в таких случаях не стесняется.
Перед Ольгиным домом стояла чья-то карета. Кучер на козлах поминутно глядел в сторону крыльца - явно кого-то ждал. Генрих забеспокоился, что хозяйка собирается уезжать, но тут же вспомнил - она предпочитает локомобиль. Значит, у нее гости, которые скоро отправятся восвояси.
Генрих решил не спешить - и не прогадал. Минут через пять входная дверь отворилась, и на крыльцо вышла незнакомая дама в сопровождении пожилого полноватого господина. Следом выглянула и сама фройляйн Званцева - без шубы, закутанная лишь в тонкую шаль.
- И не забудьте, - сказала Ольга, - в субботу вечером я вас жду.
- Ах, Оленька, - гостья остановилась на ступеньках и обернулась, - мы непременно, обязательно постараемся! Но вы же знаете, как это бывает...
Полноватый господин закатил глаза - трескотня подружек ему, похоже, осточертела. Взяв спутницу под локоток, он взмолился:
- Пойдем, дорогая. Ольга замерзнет.
- Ой, в самом деле, Оленька, здесь так холодно! Ступайте скорее в дом!
- Да-да, - поспешно подтвердил господин. - Всего наилучшего.
Приподняв на прощание шляпу, он потянул свою спутницу к экипажу. Генрих быстро прошагал им навстречу. Парочка, едва взглянув на него, отвернулась, как по команде. Хозяйка уже закрывала дверь, но Генрих успел проскочить в проем и деактивировал амулет, чтобы снова стать 'видимым'.
Глаза у Ольги стали огромными от испуга, но взвизгнуть она не успела - Генрих мягко зажал ей ладонью рот. Подумал мельком, что романтичнее было бы, как выражаются стихотворцы, запечатать ей уста поцелуем, но вряд ли это получилось бы с достаточной ловкостью.
- Это я. Не кричи, пожалуйста. Не будешь?
Она помотала головой, и Генрих убрал ладонь.
- Ты соображаешь вообще? - спросила она сердито. - У меня чуть сердце не выскочило!
- Прости. Ты одна?
- Как видишь. Ты почему вчера не приехал? Не позвонил?
Генрих прикинул - она, похоже, не знает, что он в бегах. Значит, посол ничего ей не рассказал. И ребята из 'тройки' к ней не совались, наблюдают издалека. Держат ее в неведении, чтобы она не спугнула Генриха, если тот решит ее навестить.
- Вчера я не мог, - сказал он. - Честное слово. Ситуация усложнилась.
- Это да, - принюхалась Ольга. - Что пил?
- Настойку, - солидно ответил Генрих. - Но это не относится к делу.
- Ладно, пошли уже. Или будем на пороге стоять?
- Оля, - он придержал ее, - у меня к тебе одна просьба. Если вдруг позвонит посол, не говори, что я у тебя.
- А что?
- Просто не говори. Обещаешь?
- Ладно, ладно! Чего вцепился?
- Не буду больше. Веди.
- Голодный, наверно?
- Нет, не голодный. Устал. Посижу немного. Буквально пару минут...
Он рухнул в мягкое кресло. Ольга, приглядевшись к нему, нахмурилась:
- Генрих, что с тобой? Генрих!
- Ничего, - сказал он. - Хороший был дед... Ты пойми, нельзя было по-другому. Он сам так захотел, сам! В здравом уме, в твердой памяти... Вы, говорит, молодой человек, не спорьте... Это я-то - молодой человек... И, главное, так четко все разложил по полочкам... Методы, мол, надо применять те же самые... Умник, пес бы его подрал, теоретик хренов... Сам бы попробовал, когда вот так, в глаза глядя... Дергаешь, а он рассыпается... Это что - нормально, по-твоему? Пещера... Клинок, понимаете, закалился... Сказки народов севера...
