Владимир Прягин - Волнолом
В дом не пустила. Спать велела снаружи, благо погода летняя. Одеяло преподнесла от щедрот. Днем я воду таскал с ручья, обед на костре варил (припасы, кстати, у нее покупные). Ели во дворике - пенек заместо стола. Спросила как-то - чего ты, Йохан, тощий такой, да хлипкий? Кормили, говорю, плохо. Думал, опять засмеется, а она головой качает. Не должно, заявляет, такого быть, чтобы человек с даром концы с концами едва сводил. Чернильное зрение - это, дескать, похлеще любого титула.
Я смелости набрался и спрашиваю - чего ж она с даром в лесу сидит, будто знахарка деревенская? Дурак ты, говорит, Йохан. Рассуждаешь, как эти бараны на факультете... Да, герр вахмистр, вот прямо так и сказала. И добавила - знахарки, они тоже много чего умеют. Это, мол, тот же дар, только не в зрение пошедший, а в чувства. Другая сторона силы, ага. Нет, герр вахмистр, 'ага' - это я уже от себя. А она еще много чего плела. У меня тогда, если честно, подозрение появилось, что ей просто поболтать не с кем, потому меня и оставила. Авось, думаю, наиграется и отпустит. Вроде ж не злая, просто трехнутая слегка...
Но все по-другому вышло. Я, герр вахмистр, забыл сказать - там у нее жила еще дворняжка приблудная. Забавный кобелек, ласковый, но глупый просто на удивление. Не скалится, не рычит, только хвостом виляет. И вот на третий день, значит, решил я дров еще наколоть. Заняться-то больше нечем. Кабысдох этот рядом крутится. И вдруг в голове у меня - будто шепот чей-то. Повторяет - убей собаку, убей, заруби сейчас же... Я, как во сне, топор поднимаю. А пес безмозглый вместо того, чтобы деру дать, глазенки доверчивые таращит. Поплохело мне под этим взглядом, да так, что топор уронил и на землю сел, потому что ноги не держат. Пот градом катится, тошнит, зато шепот в голове прекратился. А минут через пять хозяйка из дома кличет - Йохан, зайди!
Ох, думаю, не к добру. Раньше-то не звала ни разу. Зашел и вижу - пол исцарапан, светится, и руны мелом начерчены. Запах странный стоит. Вроде приятный, сладкий, как от чертополоха, а принюхаешься получше - гнильца. Ведьма мне велит - ложись на спину, Йохан, и не волнуйся, пальцем тебя не трону. Дернулся я, конечно, да толку-то? Тело будто чужое. Лежу на полу, а она надо мной склонилась и шепчет - убей собаку, убей... Как пять минут назад, слово в слово. И кажется мне, что в болото чернильное погружаюсь. Но сознания не теряю, просто лежу.
Потом замолчала она, поднялась и вышла. Вернулась через минуту, села на лавку и тоскливо в стену уставилась. Кабысдох за окошком тявкает. Вздохнула Сельма, на меня поглядела и говорит - значит, не убил все-таки. Как же, спрашивает, ты устоял? А вот так, отвечаю. Не хотел - и не убил. Точка. Да, кивает она, тут с тобой не поспоришь, Йохан. Нужен другой, который захочет. Время - оно такое, с ним иначе никак...
Ну все, думаю, бредит ведьма. Да еще, вижу, кровь у нее сочится из носа, стекает на подбородок. Перестаралась, видать, со своими фокусами. Она утерлась, прилегла, а мне говорит - поднимайся, Йохан, можно уже. Я так и сделал. Стою над ней. Она улыбнулась как-то... ну, растерянно, что ли... и говорит мне - это ведь, Йохан, несчастные пять минут, а какое сопротивление! А представляешь, если двадцать пять лет?
Нет, герр вахмистр, не знаю, что это значит. Просто запомнил. Дальше? Глаза у нее закрылись, лицо разгладилось - спит. Думаю - придушить ее, и дело с концом. Но не решился, ясное дело. Там и насечки у изголовья, и амулет у нее на шее. Сунешься - как бы самому коньки не отбросить. Да и не такой я человек, герр вахмистр, чтобы бабу во сне душить, будь она хоть трижды черная ведьма. Я, вон, даже свою, на которой женился сдуру, до сих пор еще не прибил.
Вышел я за порог, рукав закатал. Смотрю - царапины, что ведьма тогда чертила, уже зажили совсем. Соскреб я корочку аккуратно, остались шрамики тонкие. То есть не шрамики даже, а так - полоски розовые на коже. Крови не видно. Ага, думаю, это уже другой разговор. Похватал свои вещи и припустил оттуда, пока ведьма не очухалась в домике. Поначалу идти трудновато было - к каждой ноге будто гиря привязана, а воздух плотный, тугой, норовит назад оттолкнуть. Но ничего, притерпелся я, а там и полегче стало. Иду и думаю - нет, ребятушки, сюда я больше не сунусь, хоть серебром осыпьте...
ГЛАВА 15
Генрих отложил книжку и ошалело повертел головой. Ну дает Сельма! Отметилась даже в запретной зоне. Хотя, надо признать, для ее затей Жженый Лог (Кострище на жаргоне проходчиков) подходит как нельзя лучше. Готовый испытательный полигон, да еще и с постоянным притоком подопытных 'добровольцев'. Если бы несчастный Йохан там сгинул, власти только развели бы руками - сам виноват, раз нарушил строжайший запрет и полез за изгородь.
Итак, что мы узнали по существу?
Во-первых, текст подтверждает, что Сельма экспериментировала со временем. А именно - пыталась воздействовать на сознание людей в прошлом. И убедилась, что принудить человека к чему-либо таким способом - чрезвычайно трудно.
Теперь бы еще понять, как она обошла это препятствие в Дюррфельде.
Во-вторых, 'фаворитка' уважительно отзывается о деревенских знахарках. Это неожиданный штрих, если учесть, что те не владеют светом. Сельма, правда, обмолвилась, что знахарское искусство - это 'другая сторона силы'.
Общий вывод - история проходчика Йохана интересна и имеет отношение к нынешней ситуации, но ответов, к сожалению, не дает.
Да, и вот еще что.
Книжка, как и рукопись, описывает события, произошедшие в старом мире. В том, где Сельма - не жена барона, а ведьма.
Количество реликтов из той реальности, скопившихся вокруг Генриха, настораживает. Служебный жетон, рукопись, теперь книжка. Такое ощущение, что он их прямо-таки притягивает.
Кстати, а ведь действительно...
Пыльная тишина висела в библиотеке, книги дремали на стеллажах, Анна за своей стойкой листала какие-то каталоги, время от времени украдкой поглядывая на Генриха, а он хмурился и обдумывал мысль, которая только что его посетила.
Если разобраться, главный реликт - это он сам, непрошеный гость из другого мира. Чужак с неправильной памятью, ходячая аномалия. И эту неправильность он, судя по всему, распространяет вокруг себя, как заразу.
Да, вот именно. Вещи вокруг него 'заражаются' старым миром. Поэтому служебная бляха очутилась в кармане, как было и в той реальности. А книжка и рукопись вернули себе прежнее содержание.
Гм. Если так, то Генрих сам себе помешал прочесть исправленный вариант...
Этот вывод почему-то показался ему забавным. Боясь, что Анна примет его за психа, Генрих мучительным усилием сдержал смех. Он боролся с собой, как гость на поминках, вспомнивший анекдот. Скулы и челюсти онемели. В конце концов, он не выдержал - выскочил в коридор и, опершись рукой о стену, с минуту трясся в приступе беззвучного хохота.
Успокоившись, распрямился, достал платок и вытер лицо. С досадой подумал, что нервы расшатались вконец, и вернулся в библиотеку.
Ему пришло в голову, что с рукописью не все безнадежно. Если нельзя прочесть ее в новой версии, то почему бы не побеседовать непосредственно с автором? Пусть вспомнит, что ему рассказал барон.
- Фройляйн Майреген, вы не подскажете адрес Вернера Хирта? Ведь он тоже, наверно, ваш абонент.
- Одну минуту. Да, вот - Аллея Доблести, 112.
- Спасибо большое. Вы очень мне помогли. Книжку вам возвращаю, а рукопись забираю с собой. Она мне может еще понадобиться.
- Но позвольте...
- Простите, Анна.
Чувствуя себя сволочью, Генрих применил руну феху. Наклонился к библиотекарше и, глядя ей в глаза, произнес:
- Это разговор вы забудете. Я к вам не приходил и ничего не брал.
Повернулся и вышел.
Особняк на Аллее Доблести оказался весьма неплох - если и победнее, чем у хрониста, то ненамного. Вышколенный слуга проводил Генриха в кабинет на второй этаж и с поклоном ретировался.
Хозяин поднялся из-за стола. Он был стар, а точнее - дряхл. Домашний сюртук болтался на его иссохшем теле, будто на вешалке, лицо казалось приклеенной пергаментной маской, но взгляд оставался ясным. Последнее обстоятельство Генриха несколько обнадежило.
- Герр Хирт, спасибо, что согласились принять.
- Ну что вы, коллега. Я рад и даже, признаться, заинтригован. В последнее время меня не часто балуют деловыми (как, впрочем, и дружескими) визитами.
- Я, с вашего позволения, хотел бы поговорить об одной из ваших работ. А конкретнее - вот об этой.
Генрих протянул рукопись старику. Тот, полистав ее, удивленно хмыкнул:
- Надо же. Я был уверен, что она безнадежно погребена в архивах.
- Так и было до сего дня. Но я попросил ее отыскать.
- Вот как? Любопытно. С какой же целью?
- Меня интересует глава, которая касается Роберта фон Вальдхорна. Кстати, а почему рукопись не опубликовали?
- Так уж сложилось, - хозяин дома вяло махнул рукой. - Момент оказался неподходящим. В политическом смысле. Некоторые из тех, про кого я тут написал, не то чтобы попали в опалу, но, скажем так, перестали считаться образцами для подражания. Роберт, впрочем, в их число не входил. Что вы хотели о нем узнать?
