Михаил МЕДВЕДЕВ - КОНТРОЛЬНОЕ ВТОРЖЕНИЕ
— Стреляйте! – заверещал Бартони и бросился к завесе. – Стреляйте в него!
Я прицелился в спину старика и нажал на курок. Лучемет ответил жалобным писком. На рукояти латиницей замигало гадкое красное словцо: «блокед». Я отшвырнул кусок пластика, бывший недавно оружием, и настиг беглеца уже по ту сторону перехода. Два солдата бросились к нам. Я схватил Бартони за шею и начал пятиться назад, отгораживаясь от врагов невесомой тушкой заложника. Мне удалось снова пройти через завесу.
Солдаты, не особенно спеша, но и не медля, преодолели переход вслед за мной. Их догнали еще двое. Вчетвером они легко окружили меня. Теперь я вынужден был крутиться на месте, и все равно моя спина была не защищена.
— Что у тебя, Ломакин? – участливо поинтересовались по мобильнику.
Только его мне не хватало для полного счастья. Уж лучше бы молчал, скотина, если помочь не может.
— Подыхаю, – честно ответил я.
— Береги голову. Тебя уже засекли. Идут по прямой. Через сто десять секунд начнут стрелять.
Враги двинулись в атаку. Получив приказ, они одновременно убрали лучеметы и, выставив вперед руки, пошли на меня. Похоже, их хозяева все еще рассчитывали отбить Бартони. Их тщетным надеждам не суждено было сбыться. Я выхватил нож и зигзагом три раза рассек голову старика. Луч легко разрезал железный шлем, с шипением испарил твердые кости черепа и неощутимо мягко раскромсал мозг. Всё закончилось раньше, чем я успел досчитать до одного. Обмякшее тело, внутри которого я когда-то впервые осознал себя, осело на грунт. В моей руке остался только кусок шлема, внутри которого, как капустный кочан в кастрюльке, болтался обрезок головы.
Опасный для Человечества мозг был уничтожен. Человечество спасено, атавистический мир, неряшливо оставленный нами в параллельном пространстве, исчез. От него остались только четыре солдата, которые застыли на месте, будто я приласкал каждого хорошим милицейским парализатором. Я с радостью подсчитывал выигранные у судьбы секунды. Все равно не хватало. Я – один. Без оружия. И у врагов больше нет причины медлить.
Через завесу переправилось еще четыре бойца. Титов ошибся! Враждебный мир не исчез! От ужаса у меня остановилось сердце. Когда оно забилось вновь, мне почудилось, что сейчас у меня треснут ребра, так сильны были его удары.
— Свет? – испуганно-радостный голос Туманы прозвучал в моих ушах как живой.
Прошла очень долгая доля секунды, пока до меня дошло, что я всего лишь принял вызов по обычному мыслетелефону. Глупая девчонка! Она же мертва! Совсем мертва. Я ясно помню, что ее убили.
Оправившиеся от потрясения враги начали сжимать кольцо.
— Свет, ты где?
Мистика. Почему она появилась именно сейчас? Не могла подождать пару минут, пока меня убьют, и тогда уже на законных основаниях поприветствовать меня в загробном мире?
— Свет, у меня не срабатывает определитель координат. Ты где? Тебя спасли из плена?
Понятно. Тэн надул наивного простачка Светозара. Никакую Туману они, конечно же, не искали, не ловили и не пытали. Эти твари просто просканировали мозг Ломакина, отыскали в нем самый дорогой для него образ и сгенереривали картинку жестокой казни, а для того чтобы он поверил в фальшивку, они по-настоящему, расправились с Татьяной Грозной.
— С тобой все в порядке? – буднично и спокойно спросил я, прекрасно зная, что по сравнению со мной с ней все абсолютно нормально. – Как малыш?
Окружившие меня враги на время перестали существовать, они словно вернулись в иное пространство. Сейчас для меня не было ничего важнее Туманы, последнего живого человека, с которым мне суждено было говорить.
— Растет, Свет. Растет. Это будет мальчик. А ты где? Вначале меня уверяли, что ты погиб при защите Ленинграда. Потом сказали, есть шанс на твое спасение, что ты будто бы в плену, – Тумана захлебывалась от счастья.
— Я в плену, крошка, – мне совсем не хотелось ей врать. – В плену. Эти олухи не сообразили, что иногда связь срабатывает и отсюда. Сейчас я отключусь, но ты не волнуйся. Все будет хорошо.
Я не сводил глаз с черных дыр лучеметных стволов. Они смотрели мне прямо в лицо и казались такими огромными, будто засасывали в себя весь мой мир. Если бы я упал или встал на колени, то у меня было бы еще несколько лишних секунд, чтобы закончить разговор, чтобы дать десантникам самый последний шанс открыть огонь и успеть спасти меня. Мне безумно хотелось прожить эти секунды, но я физически не мог унизиться перед теми, кого ненавидел и с кем воевал всю жизнь. Я стоял в полный рост и не пытался бежать.
— Ты не волнуйся, крошка. Главное, не волнуйся. Береги малыша.
— Свет, ты вернешься?
— Я постараюсь, Тумана. Я очень постараюсь.
Первый же выстрел разворотил мне грудь. Я немедленно отключил связь, чтобы девушка не услышала предсмертного бормотания умирающего мозга. Все перевернулось. Перед тем как тьма поглотила мое сознание, я увидел три Бэ-Эм-Дэшки, рушащиеся с рыжего марсианского неба. Весьма рискованный маневр, но пилоты боевых машин очень спешили. Спешили мне на помощь, и я подумал, что ранение в грудь не повод, чтобы умирать. Особенно если живешь в мире, где можно вообще не умирать.
Глава 7.
Мексиканская чума
Древние утверждали, что когда жизнь человека заканчивается, душа его отправляется путешествовать по миру. Она может поселиться в дереве или камне, выбрать себе обличье животного или рыбы, а может обосноваться в тельце новорожденного ребенка. Ученые доказали, что приблизительно так оно и происходит на самом деле. Личностная матрица действительно способна бесконечно долго бродить в пределах магнитосферы, а потом воплощаться вновь. Вот только посмертная амнезия делает сие приятное событие совершенно бессмысленным. После смерти вся накопленная информация теряется, так как ее материальным носителем является такая неустойчивая структура, как головной мозг.
Основные черты характера и обрывки воспоминаний иногда сохраняются при новом рождении, но не более того. Поэтому, чтобы продлить жизнь, медики производят сложнейшие операции по пересадке и омоложению нервных клеток, протезированию погибших нейронов и даже добавляют дополнительные объемы памяти, дабы человек не забыл ни одной подробности своего долгого и поучительного существования. Моя жизнь была короткой, поэтому, даже если мое тело и было распущено, хирургам не пришлось слишком долго возиться со стандартными настройками моего серого вещества.
Пожалуй, с ними за несколько часов мог бы справиться и не самый расторопный робот.
В первые мгновения после возвращения сознания мне почудилось, что я снова оказался в плену. Едва слышно шелестели невидимые вентиляторы. Пахло нержавеющей сталью, кровью и лекарствами. Я буквально на полмиллиметра приподнял веки. Мягкий свет коснулся зрачков, и туманное пространство медленно трансформировалось в фиолетовый прямоугольник потолка, а спустя минуту в параллелепипед больничной палаты. Никаких сомнений, я – в нашем госпитале.
В Солнечной Системе принят глобальный стандарт на бактерицидное освещение в лечебных учреждениях.
Наверняка у врагов не может быть такого восхитительно фиолетового потолка. Успокоившись относительно своего текущего статуса, я ощупал рукой грудь. Похоже, мне повезло. Заштопали. Решили обойтись без замены тела. Сэкономили мне целую жизнь. Вот и славно, ведь количество операций по замене тел ограничено.
Я слегка приподнял руку, проверяя силу тяжести. Где я? На Марсе или на какой-нибудь орбитальной станции? Скорее всего, Марс. Орбитальная станция с марсианской силой тяжести только одна – «Буй-43», но она очень старая, и там нет госпиталя. В этом я был уверен на сто процентов, потому что провел на сорок третьем два нескучных года, выслеживая банды последних маринеров. Помню, мы замораживали раненых и возили их на «Глаз орла», который тогда крутился около Сатурна. «Какой „Глаз орла“? – потрясенно спросил я самого себя. – Его же сбросили на Юпитер за сто лет до моего Рождения». Меня затошнило. Я никак не мог вспомнить, когда это я охотился на маринеров. Их ведь всех перебили давным-давно. Или нет? Но ведь я абсолютно Ясно помню, как своей собственной рукой перерезал глотку Эрику Аронсону. Но я не мог этого сделать! Я про него в детстве в кино смотрел. Он умер давно.
Просветление было внезапным и очень неприятным. Моя кожа стала шершавой от пупырышек и покрылась холодным потом, волосы встали дыбом, а во рту пересохло. С перепугу я попытался вызвать кого-нибудь по мобильной связи, но, к счастью, несущая отсутствовала. Осознание того, что мой возраст не двадцать три года, а гораздо больше и на самом деле я являюсь не тем, кем считал себя всю свою короткую жизнь, оказалось очень тяжелым. Больше часа я почти ничего не соображал, с отвращением впитывая поток хлынувшей из подсознания визуальной, звуковой, тактильной, обонятельной и прочей информации. Увешанный старомодным оружием, я полз к передовой где-то под разбомбленным Сан-Франциско и спустя мгновение еле переставлял ноги по лунной пыли, волоча на спине мертвого, как потом оказалось, товарища. Еще секунда, и на меня прут мутанты нью-йоркской подземки. Почти сразу Байконур, мучимый жаждой я слизываю густую кровь с собственной иссеченной ножом руки. А вот я стою над могилой своей жены, погибшей от информационного вируса в черном 2272 году. Мы прожили с ней вместе больше девяноста лет. Вирус сжег ей мозг. Врачи были бессильны.
