Александр Антонов - Кодекс звезды

— И что, амударьинские казаки настолько лояльны к центральной власти, что не хотят выделения Туркестана из состава России? — спросил Вавилов.

— Уже сделали вывод из перепалки с Акгозель? — улыбнулся Жехорский. — Поняли, откуда ноги растут? Всё так и есть, Николай Иванович! Кстати, эта самая Акгозель до отъезда на учёбу в Москву была лидером молодёжного крыла «красноисламистов» Туркестана.

— Насчёт перепалки я с вами не соглашусь, я бы назвал это небольшим диспутом, — сказал Вавилов, — да и ноги у девушки растут оттуда, откуда надо, и не будем эту тему развивать! Лучше скажите, вы-то сами что думаете по поводу её слов?

— Начну с того, что девушка по-своему права. С её колоколенки всё выглядит именно так, как она сказала. Число образованных людей в расчёте на душу населения в Туркестане самое низкое на всей территории СССР. А процент выходцев из трудового народа среди этих образованных просто ничтожен. К слову сказать, Акгозель – единственная представительница трудящихся Туркестана, кто учится в МГУ. Остальные, как вы их назвали, «товарищи» – дети туркестанской знати или, в лучшем случае, тамошней интеллигенции. Так что если смотреть, повторюсь, с колокольни таких, как Акгозель, то нам действительно не следует отпускать Туркестан на вольные хлеба…

«Как же, «больше не повторится», — вздохнул Вавилов. — Вот любит Михаил Макарович пересыпать свои речи всякой шелухой – и всё тут! Одно слово, горбатого могила исправит! Тьфу ты! Вот и я туда же…»

— Но мы-то с вами, Николай Иванович, сидим много выше, — продолжал меж тем Жехорский. — Нам-то с вами известно, что чиновничьи кадры для нового Туркестана куются совсем не в кузне МГУ, верно? И мы твёрдо уверены, что на ключевых постах окажутся «наши» люди. С другой стороны, пора поставить многослойные фильтры на пути растущей трудовой миграции из Туркестана в другие регионы СССР, и это требование не только российских республик. Да и деньги Туркестану нужны свои, пусть и жёстко привязанные к рублю, а то уже вся мелочь туда ушла. Что касается экономики Туркестана, то с 17-го года она достаточно окрепла, чтобы не опасаться отцепить эту шлюпку от российского корабля – не утонет, да и мы по-прежнему рядом!

— Хорошо, Михаил Макарович, — остановил дозволенные речи Вавилов. — С девушкой мне теперь всё ясно, а убеждать меня в том, в чём я давно убеждён, далее не следует. Ответьте лучше вот на какой вопрос: Турани и Буриханов в новом правительстве Туркестана, видимо, могут рассчитывать на более высокие посты?

— Могли бы, когда бы захотели, — ответил Жехорский.

— Поясните! — попросил Вавилов.

— Турани, честно говоря, никуда двигать и не хочется. Уж больно хорошо он смотрится в кресле руководителя КГБ республики. Для пущей важности сделаем его ещё и заместителем председателя КГБ СССР, думаю, это устроит и нас и его. А вот Буриханов… — Жехорский посмотрел на Вавилова. — Он ведь после расформирования ТуркВО останется как бы без должности. Так мы ему предлагали подумать о самой высокой должности в республике. Подумал – отказался. Тогда предложили пост наркома обороны Туркестана – отказался! Назначьте меня, говорит, на должность командующего ударными силами Союза на территории Туркестана.

— Это он что, на понижение просится? — удивился Вавилов.

— Да нет, — ответил Жехорский. — Повышением это точно не назовёшь, но и серьёзным понижением, пожалуй, тоже…

— Так, может, удовлетворим просьбу заслуженного генерала? — предложил Вавилов.

В отличие от Анны-Марии Жехорской, которая – исключительно по дороге в школу и если пребывала в одиночестве – любила тихонько насвистывать, Эрих Кох в грехе воспроизводить мелодии посредством выпускания воздуха через вытянутые в трубочку губы замечен не был. Что, спросите, общего между московской школьницей и германским чиновником? Так, мелочь, пустяк… Просто в те погожие осенние деньки, когда новенькие туфельки Анны-Марии мерили дорогу от дома до школы, начищенные до блеска сапоги обер-президента Пруссии Коха мерили расстояние от трапа самолёта до ожидающего его автомобиля. Оставим на время Анну-Марию, пусть девочка спокойно учится, и сосредоточим всё внимание на событиях, в эпицентре которых вот-вот окажется… да нет, уже оказался, Эрих Кох.

Увы Николаю Ежову! Его надеждам увидеть председателя Государственного комитета иностранных дел Виноградова в роли провидца (помните заявление дипломата насчёт того, что нацисты никогда не придут к власти?) в конце января 1933 года пришёл кирдык. Маразматик Гинденбург трясущимися руками повесил цепь канцлера Германии на шею Адольфа Гитлера, тем самым наложив на великую нацию страшное проклятие, избавляться от которого ей придётся через кровь и страдания, и ладно бы только свои…

Но в тот день скорбно покачали головами разве что наши попаданцы. Остальной мир и ухом не повёл, кроме, разумеется, немцев, которые почти поголовно радовались, правда, по разным поводам. Ну, чему радовались сторонники Гитлера – понятно, а чему радовались остальные, те же коммунисты, например? Вот слова, сказанные во время митинга на одном из кёнигсбергских заводов лидером немецких коммунистов Эрнстом Тельманом. «Товарищи! Приход нацистов к власти лишь приближает нашу победу! Трудно найти для Германии более несостоятельное правительство. Очень скоро это станет ясно всем, и тогда власть естественным путём перейдёт в руки левых сил во главе с коммунистами!» Сомневаетесь, что он такое говорил? Ну не говорил, так думал, какая разница? Главное, что теперь, нервно расхаживая по кабинету в ожидании прибытия наместника Гитлера, министр-президент Пруссии Эрнст Тельман был настроен далеко не столь оптимистично.

«То, что Эрих Кох ещё и гауляйтер – не страшно. В нашем Гау как раз сторонников Рот Фронта в разы больше, чем нацистов. И это несмотря на то, что в последнее время на улицах города крепкие парни подозрительной наружности стали попадаться гораздо чаще, чем хотелось бы. Понаехали! Казалось бы, граница с Польшей наглухо закрыта, побережье патрулируется, а они лезут и лезут!»

Граница Пруссии с Польшей – вообще отдельная история. После войны 20-го года Польша получила выход к морю западнее Данцига, тем самым не только прирезав кусок Западной Пруссии, но и отрезав оставшиеся под надзором России прусские земли от остальной Германии. Если до этого «Польским коридором» называли разрешённый для поляков проход через немецкие земли к Данцигу, то теперь так стали именовать новые польские владения, отделяющие прусский прибрежный анклав от остальных германских земель. Полякам представилась отличная возможность поквитаться со своим извечным врагом за прежние унижения. Запретить сообщение между частями Германии они (поляки) не могли: не дозволял договор с Россией. А вот досматривать все грузы и запрещать транзитным пассажирам покидать вагоны на всём протяжении, пока поезд шёл по польской территории – это они вполне могли себе позволить.

Германию лихорадило. То в одном, то в другом месте левые, подстрекаемые Коминтерном, пытались захватить власть – и всякий раз неудачно. Побитые, из тех, что не были схвачены или убиты, частью рассеивались, а частью устремлялись в единственную германскую провинцию, где их товарищи пребывали у власти, придя к ней когда-то вполне законным путём. Полякам на соседские дрязги было плевать, они неплохо наживались на транзите. Так продолжалось до тех пор, пока пограничный переход контролировали «спартаковские» отряды. Когда же бои разгорелись вблизи границы, поляки тут же транзитную ниточку (с одобрения России) перерезали, от греха подальше. Теперь сообщение между анклавом и не-анклавом осуществлялось частично по воздуху, а в основном по морю. Население Пруссии прирастало преимущественно за счёт оппозиционеров, что раз за разом обеспечивало Рот Фронту устойчивый перевес на выборах всех уровней. Российские заказы обеспечили анклаву экономический рост, тогда как остальная Германия барахталась в кризисе. В Пруссию вслед за левыми потянулись и те немцы, что были далеки от политики, в основном квалифицированные рабочие, деятели культуры, инженеры, учёные. Властям Германии такое перераспределение людских ресурсов не нравилось. Они пеняли Польше – поляки разводили руками. Они пеняли России – русские разводили руками. Они пеняли Лиге Наций – весь мир разводил руками. Пруссия – часть Германии, отвечали немцам поляки, русские и Лига Наций. Миграция населения внутри страны – ваше внутреннее дело.

Немцы, и так на весь мир обиженные, стали обижаться на него ещё сильнее. Гитлер, придя к власти, пообещал нации обиду эту привести в исполнение. Начал новый канцлер с того, что вывел Германию за рамки Лиги Наций.