Андрей Земляной - Тактик
Гордо, победно выли моторы. Америка — Великая Свободная Америка! — шла в бой за демократию, за Pax Americana [207], за всемогущий доллар, за весь мир, который навсегда станет верным рабом дядюшки Сэма…
Дайса Кендзобуро с каменным лицом выслушал доклад о приближающихся американских самолетах, спокойно отдал приказания своей полубатарее зенитных орудий и, ничем не выказывая охвативших его тревоги и волнения, потребовал связь с командованием двенадцатого хикодана [208]
— Дайса Кодзиро? Я почтительнейше склоняюсь к вашим стопам и униженно прошу вас оказать нам помощь… — начал Кендзобуро, но его собеседник Кодзиро Мацумура [209] грубо оборвал его вежливую речь:
— Если нужна авиаподдержка, то попроси ее у кого-нибудь другого! У меня сейчас нет ни одной исправной машины, за исключением учебного чутая [210] … — Тут командир хикодана вдруг замолк, а потом Кендзобуро явственно расслышал, как Кодзиро обозвал себя идиотом.
Воспользовавшись паузой, он начал вежливо объяснять авиатору, что в воздухе свирепствуют заокеанские варвары-наемники, и если все же отыщется возможность оказать хоть малую помощь…
В этот момент совсем рядом со штабным блиндажом рванула первая двухсотфунтовая бомба. Часто-часто залаяла двадцатимиллиметровая зенитка, ее заглушил новый взрыв…
— Кендзобуро-сан, много ли американцев сейчас в воздухе? — спросил Кодзиро, прекрасно слыша звук разрывов. — Все что у меня есть в готовности — это восемнадцать истребителей. Вы сможете справиться сами?
Кендзобуро подумал и честно ответил:
— Сможем, Кодзиро-сан, но это будет стоить нам очень дорого.
Кодзиро Мацумура гулко вздохнул:
— Продержитесь минут сорок, досточтимый. Мы вылетаем…
…Логинов видел, как двадцатимиллиметровка Тип 98 [211], вокруг которой суетились фигурки артиллеристов, дотянулась дымными нитями трассеров до кружащих точно стая стервятников самолетов, один из них вдруг резко клюнул носом и огненной звездой устремился к земле. Из пламени вдруг вылетела какая-то черная черточка, распалась на две части, и снова скрылась в догнавшем ее сгустке яростного огня.
Японцы тут же крутанули зенитку куда-то в бок. Снова дробный перестук, словно бригада кровельщиков со всей дури лупит молотками по крыше, снова пухлые, точно из некрашеной шерсти нитки трассеров, и еще один штурмовик, разваливаясь на части, ухнул вниз. Майор прикусил губу: молодцы япошки! Слаженности работы расчета любая армия позавидует, а уж наводчик и вовсе — молодчага! Вот только долго одна пушка против такой воздушной оравы долго не продержится. Навалятся с разных сторон и — привет, пишите письма!
То ли американцы подслушали его мысли, то ли они и сами были ребята не промах, но сразу же после того, как к земле, кувыркаясь, помчался третий самолет, они именно разделились и кинулись вниз, бешено паля из всех пулеметов. Майор стиснул кулаки, когда один из артиллеристов, бежавший к орудию с ящиком патронов, вдруг замешкался, как-то неестественно вскинулся, вскрикнул подраненным зайцем и упал ничком, закрывая собой так и не донесенные боеприпасы. И почти сразу же вслед за этим взвизгнул тот, что сидел на маленьком сидении наводчика. Он схватился рукой за бок, затем поднял ее к глазам, разглядывая окровавленную ладонь, и снова впился в рукоятки зенитки. Мчавшийся прямо на нее штурмовик вспух облаком разрыва и осыпался на землю огненным дождем.
Логинов проводил взглядом сбитый самолет, а когда вновь посмотрел на зенитку, то увидел, что наводчик, скрючившись, лежит рядом с орудием, а последний уцелевший номер расчета ожесточенно крутит маховики наводки, одновременно зажимая подмышками три полных магазина. Откуда-то раздался гортанный выкрик, и к пушке бросился немолодой офицер в очках. Он очень спешил, но так и не успел добежать: на земле вспенились фонтанчики пулевых попаданий, задрожали, и словно живые метнулись к офицеру. Тот с размаху упал назад, и Логинову показалось, что сквозь весь этот ад и грохот он слышит, как голова японца ударилась о жесткую пыльную землю…
— Шадрин! К пулемету! — рявкнул майор, соскальзывая внутрь бронированного исполина. — Связь, живо!
И когда в его руку ткнулся гладкий эбонит микрофон, закричал, срывая голос:
— Отражение воздушной атаки! Двойка, тройка, четверка! Отражение воздушной атаки! Огонь — по готовности!
Над головой уже басовито рокотал ДШК, пытаясь прикрыть японское орудие. Тут ИС ощутимо тряхнуло — где-то поблизости рванула авиабомба не самого малого калибра, пулемет, было, поперхнулся, но тут же снова зашелся яростным лаем.
Логинову не было слышно других пулеметов, но он точно знал: сейчас все четыре ЗСУ и все зенитные пулеметы танков, бронеавтомобилей и бэтээров от всей души лупят в зенит, ловя в прицелы силуэты вражеских самолетов. Ну, б…, подлетайте!..
Шеннолт от души костерил и себя и своих подчиненных за глупость! Надо же: так хорошо проработать передний край обороны и так попасться в огневую ловушку над самой основной целью! Суки желтолицые так ловко замаскировали свои чертовы зенитные пом-помы [212], что обнаружить каждый следующий можно было не ранее, чем он успевал сбить штурмующий самолет. А то и не один!
— Парни! Всем вверх! Хватит быть сидячими утками! Медные лбы Made in China в очередной раз облажались по полной! Нам обещали чистую цель, а тут того и гляди — схватишь чертову луковицу [213] в задницу! Набрать высоту восемь тысяч!
«Летающие тигры» рванулись на спасительные восемь тысяч футов, выходя из-под обстрела зенитной артиллерии, и закружили там, словно воронья стая выбирающая добычу. А потом подошли отставшие, было, «Мартины».
Неторопливо, похожие на раздутых икрой рыб, блестя на весеннем солнце обоими фонарями, они скользнули над японскими позициями и высыпали первую партию двухсотфунтовых бомб. Шеннолт из своего Р-40 наблюдал за встающим и опадающими султанами разрывов и испустил восторженный воинственный клич, чем-то похожий на знаменитый Rebel Yell [214] конфедератов, когда внизу вместо очередного султана вверх взметнулся огненный столб. Попали!
Сто тридцать девятые, неторопливо прошли вперед, развернулись и вышли на второй заход…
Подполковник Степан Супрун [215] давно не чувствовал себя так уверенно и спокойно. Обучение японских товарищей на новые самолеты — дело, конечно, важное и нужное, но уж больно хлопотное. С этими ихними китайск… тьфу ты! — японскими церемониями: ты им объясняешь, а они — давай кланяться. И как заведенные: вперед-назад, вперед-назад… А поняли или нет — догадайся сам!
Правда, пилоты они неплохие, хотя, как говорится, бивали мы и не таких. Товарищ дайса Кодзиро вообще крестником оказался! В районе Чунцина в тридцать девятом пересеклись воздушные пути-дорожки, тогда-то и свалил Степан Палыч Кодзиро Мацумуру с китайских небес на китайскую же землю [216]. Честно говоря, Супрун и знать не знал об имени своего крестника, да вот китайские това… от же, окаянствие! Какие ж они теперь товарищи, когда насквозь — империалистические гоминьдановцы?! Вот от этих пленных гоминьдановцев японские товарищи и узнали: кто это такой умелец, который ихнего аса на землю определил? Товарищ дайса Кодзиро в первый же день Степановой командировки явился уважение выразить, да еще бутылку своей водки — саке, с собой притащил. Ну, водка японская название свое полностью оправдала: только и слава, что водка, а так саке — саке и есть, и как бы еще — не лошадиные!
И с пайком у японских товарищей — примерно, как с водкой. На завтрак летчикам — чашка вареного риса в который сырое яйцо размешали, и все! Все!!! А ребятам потом петли и бочки в небе крутить! Нагрузки там — ого-го! Из иного полета вернешься — как будто вагон с песком разгрузил. Мокрый — как мышь, руки-ноги трясутся, а тут жрать не дают нормально! Нет, его-то как раз по нормам КВФ кормят — слова не сказать, но ведь за мальчишек же страшно делается!
Супрун усмехнулся, вспомнив, как он ругался со своим «крестником» из-за дохлых пайков японских истребителей, как заставил однажды, как говорится, «личным примером», щуплого тюи Курое [217] съесть целую банку тушенки. Тот жалобно лупал своими раскосыми глазенками, но покорно ел, запихивал в рот мясо, жир, желе, смешно зажав в кулаке ложку, и часто-часто дышал, если вдруг раскусывал горошину перца. Зато потом, в полете на учебной спарке, Супрун прогнал Курое через настоящие, «взрослые» перегрузки, от которых даже у самого Степана нет-нет, да и темнело в глазах. Любой другой японец спекся бы уже в самом начале воздушного цирка, а Курое стоически перенес все — только кровь из носа пошла. Вот тогда-то Супрун и осознал: отчего и почему у японских самолетов такие свирепые ограничения по высшему пилотажу. Чуть круче в пике войдешь, чуть «перештопоришь» — тут-то крылья и отвалятся! А чего огород городить, повышая прочность машины, если сам летчик такого пикирования не выдержит?
