Нэпман 2. Изящная комбинация - Алим Онербекович Тыналин
— Auf Wiedersehen, — буркнул Книспель, проходя мимо. Его помощник, молодой Вайсброд, торопливо семенил следом, прижимая к груди папку с чертежами.
Сорокин вежливо кивнул. За два дня пребывания в Златоусте он успел изучить их распорядок. Книспель всегда уходил ровно в семь, а через час возвращался проверить печи.
Вайсброд же больше не появлялся до утра, спешил к невесте из заводской бухгалтерии, которую нашел здесь. Все никак не мог намиловаться до отъезда.
— Герр Книспель, — окликнул Сорокин. — Можно вас на минуту? У нас проблема с термопарой на третьей печи.
Немец недовольно поморщился:
— Завтра. Сегодня я должен подготовить отчет для Берлина.
— Но температура растет, — Сорокин изобразил тревогу. — Боюсь, к утру можем потерять плавку.
Книспель раздраженно вздохнул, но профессиональная добросовестность взяла верх:
— Gut, показывайте.
Они направились к печам. Краем глаза Сорокин заметил, как Осипов, молодой чертежник, незаметно проскользнул в коридор технического отдела. Все шло по плану.
— Seltsam, — бормотал Книспель, изучая показания приборов. — Вчера все работало…
Сорокин начал длинное объяснение про возможные причины сбоя, намеренно путая технические термины. Немец морщился, поправлял, вдавался в подробные разъяснения. Время шло.
Через полчаса, когда они добрались до последней термопары, в цех вбежал запыхавшийся Вайсброд:
— Herr Knispel! Срочный звонок из немецкого представительства!
Книспель заторопился к телефону. Сорокин проводил их взглядом и быстро направился к техотделу. У двери его ждал Осипов, возбужденно размахивая стопкой синек:
— Александр Владимирович, мы успели! Все главные чертежи сфотографировали. Симонов сейчас проявляет пленки в заводской фотолаборатории.
— Тише, — Сорокин огляделся. — А документация по термообработке?
— В сейфе, — Осипов понизил голос. — Но я видел, как фрау Кестнер, их секретарша, прячет ключ в цветочный горшок на подоконнике. После семи она уходит.
Сорокин взглянул на часы. Без четверти восемь. Скоро вернется Книспель.
— Ждите здесь, — шепнул он Осипову и быстро двинулся по полутемному коридору к кабинету секретарши.
Массивный фикус в кадке отбрасывал причудливые тени. Ключ действительно оказался там, старомодный, с витиеватой головкой. Руки чуть подрагивали, когда он открывал сейф.
Толстая папка с грифом «Streng geheim» («Совершенно секретно») лежала на самом верху. Сорокин быстро пролистал страницы. То, что нужно. Полные расчеты режимов термообработки, графики, таблицы…
— Симонов! — негромко позвал он.
Фотограф появился словно из ниоткуда, с неизменным «Фотокором» наготове. Его пальцы летали над затвором с удивительной быстротой.
Внезапно в конце коридора послышались шаги. Характерная тяжелая поступь Книспеля.
— Быстрее, — прошипел Сорокин, торопливо возвращая папку в сейф.
Щелкнул последний кадр. Симонов растворился в темноте. Сорокин едва успел запереть сейф и вернуть ключ на место, когда в коридоре показалась грузная фигура немецкого инженера.
— А, русский коллега, — Книспель прищурился. — Что вы здесь делаете так поздно?
— Искал вас, герр Книспель, — спокойно ответил Сорокин. — Хотел сообщить, что с термопарой все в порядке. Видимо, временный сбой.
— Ja, ja, — рассеянно кивнул немец, отпирая свой кабинет. — Ваша техника устарела, много проблем.
Выйдя на заводской двор, Сорокин глубоко вдохнул морозный воздух. В нагрудном кармане кожанки лежала записка от Симонова: «Все снято. Начинаем проявку».
Завтра утром копии секретной документации будут уже на пути в Москву. А еще через неделю немецкие спецы могут хоть все с собой увезти. Самое важное останется у нас.
В темном весеннем небе над заводскими трубами загоралась первая звезда. Где-то в мартеновском цехе с грохотом выпускали плавку.
* * *
Столовая «Немецкий дом» на Мясницкой славилась квашеной капустой и домашним пивом. Здесь собирались германские специалисты, работавшие в Москве, инженеры, техники, представители торговых фирм. Вечерами звучала немецкая речь, из кухни тянуло ароматом жареных колбасок, а официантки в некогда белых фартуках ловко лавировали между столиками.
Я занял место в дальнем углу, откуда хорошо просматривался весь зал. На столе потертая клеенка в красно-белую клетку, пузатая пивная кружка и свежий номер «Berliner Tageblatt». Ровно в семь появились те, кого я ждал.
Вальтер Штрассер, ведущий специалист по мартеновским печам, грузный мужчина лет пятидесяти с окладистой рыжеватой бородой. И его коллега Курт Майендорф, высокий сухощавый инженер в пенсне, признанный эксперт по термообработке стали. Оба работали на заводе Круппа, пока их не пригласили в СССР по контракту.
— Guten Abend, — приветствовал я их по-немецки. — Не ожидали меня здесь встретить?
Штрассер настороженно поправил крахмальный воротничок:
— Herr Krasnow? Вы следили за нами?
— Что вы, — я улыбнулся, делая знак официантке в сером форменном платье. — Просто знаю ваши привычки. Милочка, — обратился я к ней, — для моих друзей лучшее пиво и фирменные колбаски.
Майендорф присел, аккуратно положив на стул потертый кожаный портфель:
— Если вы хотите обсудить наш отъезд, это бесполезно. Решение принято в Берлине.
— Знаю, — я закинул руку на спинку стула. — И догадываюсь, кто за этим стоит. Но я здесь не поэтому. У меня есть предложение лично для вас двоих.
Принесли пиво, темное, пенное, в тяжелых стеклянных кружках. Штрассер сделал большой глоток, утер пену с усов:
— И какое же?
— Вы оба — лучшие специалисты в своем деле. Такие люди нужны не только Круппу. Как насчет личных контрактов? Напрямую со мной, в обход всех ограничений.
Майендорф нервно протер пенсне:
— Но наши семьи в Германии… Фрау Штрассер болеет, моя дочь учится в Гейдельберге.
— Именно об этом я и хочу поговорить, — я понизил голос. — Вашей супруге, герр Штрассер, нужно лечение в Швейцарии? Будет. Вашей дочери, герр Майендорф, требуется оплата обучения? Не проблема. Плюс квартиры здесь, в центре Москвы. И, — я выдержал паузу, — счета в швейцарских банках на ваши имена.
Официантка принесла горячие колбаски с капустой. Аромат восхитительный, но немцы, казалось, даже не замечали еды.
— Сумма? — деловито поинтересовался Штрассер.
Я написал цифру на салфетке. Майендорф едва заметно присвистнул.
— Это в месяц?
— В месяц. Плюс премии за внедрение новых технологий. И главное — полная свобода технического творчества. Никакой бюрократии, никаких согласований с Берлином. Только чистая инженерная работа.
Штрассер задумчиво намазывал горчицу на колбаску:
— А если в Германии узнают?
—
