Цеховик. Отрицание - Дмитрий Ромов
— Я за себя всегда отвечаю, — говорю я, прямо глядя ему в глаза. — Ты кто такой, урка, что такие слова некрасивые кидаешь? Сам-то ответишь за свой понос словесный? Тебя кто послал вообще? Чего тебе надобно, старче? И подожми ты щупальце своё, пока ещё одной конечности не лишился.
Я говорю негромко и спокойно, но в груди всё клокочет. Вот же сука блатная! Да я таких как ты, как вшей поганых давил.
Он тяжело дышит и ничего не отвечает, прожигая меня взглядом.
— Язык что ли свой поганый проглотил? — добавляю я и резко отбиваю его руку. — Ещё раз увижу, поедешь туда, откуда выполз, осознал, академик?
Мне кажется, что он прямо сейчас на меня бросится, и он, наверное очень хочет это сделать, но в последний миг меняет решение. Быстро посмотрев по сторонам, он отступает.
— Увидишь! — скрипит одноногий. — Я тебя увидел, и ты меня увидишь. Теперь ты мой, фраерок.
Он поворачивается и медленно хромает прочь.
Какого хрена? Что за цирк? Это ещё один наезд Кахи? По идее, больше некому. Но в чём смысл? Зачем это вообще? Хотел бы грохнуть или отметелить, не стал бы так тупо себя презентовать. Если что задумал, зачем светиться? Если это типа вендетта какая-то, почему не назвался? И за что мне можно мстить? За Джагу и за Каху. Можно ещё за Ширяя. В теории. Но только всё это выглядит очень странно.
Ну что же, в конце концов, одной странностью больше, одной меньше… Какая разница? Вот такая философия возвращения…
Когда я захожу домой, и заношу на кухню свой трофей, родители сидят за столом. Кажется, моё появление прерывает важный разговор. Ну, ничего не поделать, подумайте пока, завтра продолжите, или, пока с собакой буду гулять.
А ещё ведь надо уроки делать. Блин, как-то эта часть жизни не очень мне нравится, но школу-то закончить необходимо. Сбросить уже это ярмо с шеи. Я быстро ем, вывожу Раджа и берусь за физику с химией. Честно говоря, даже не знаю, как буду экзамены сдавать. Спрашивать же будут не за половину десятого класса, а за все бесцельно прожитые годы. Мда…
Засиживаюсь допоздна. Родители, посидев у телевизора, разбредаются по постелям, а мой молодой организм, требующий сна, напрягается над решением интеллектуальных задач. Кончив тем, что засыпаю за столом, я прекращаю бдение, выключаю настольную лампу и крадусь к раскладушке. Крадусь, чтобы никого не разбудить.
Всё проходит тихо, но когда я опускаюсь на своё ложе, вся квартира оглашается невероятным скрипом. Но ещё более невероятно то, что никто от этого не просыпается. Ну ладно. Спокойной ночи. Спокойной, да… Только вот почему-то покой никак не наступает и вместо того, чтобы немедленно отрубиться, я ворочаюсь и не могу заснуть.
Что же это получается, как так выходит, что в магазинах творится такой беспредел? Или это только у тёти Любы такие аферы с Платонычем? Ага, щас… Можно подумать, я не знаю, как работала система, все эти дела «Океанов», меховых производств и прочее, и прочее. Только не работала, а работает прямо сейчас. И именно, что система, это не разовые нарушения. И участвуют в ней деляги из всех эшелонов власти.
Списания, приписки, фальшивые накладные, левак… Целые производства! И всё мимо кассы, в карманы тех, кто потом придёт, разграбит и разворует остатки, уже официально и с чувством собственной значимости под трубы демократических маршей. А после станет новым хозяином мира, не вором, но героем.
Да вот только хозяин, готовый ради своих тридцати серебряников, раздербанить, расколошматить и поджечь собственный дом со всеми соседями, согласный выкачивать из этих соседей последние соки, лишь бы самому жить припеваючи, мне не нравится.
Очень не нравится… И видится мне в моём воображаемом ютубчике Миша Елизаров, исполняющий свой «Вот бы справить мне костюм себе из Сталина…»
Ладно, надо спать…
Но сплю я плохо и просыпаюсь совершенно невыспавшимся за пятнадцать минут до будильника.
Уроки проходят спокойно. К доске меня не вызывают, домашку не проверяют. Я даже получаю удовольствие от неспешного хода событий и чувства счастливой безмятежности, что приходит во время перемен. Не тех, Цоевских перемен, а перемен между уроками.
После последнего урока я в сопровождении Рыбкиной иду к выходу и наталкиваюсь на Крикунова Андрея Михайловича, заместителя по воспитательной работе. Это прямо злой рок.
— Брагин, — говорит он сурово сдвигая брови, — куда опять? Я не понимаю, тебя за шиворот всё время хватать надо? А ну-ка быстро на комитет комсомола.
Блин, да что это за хрень! А жить когда?!
— Я сейчас, Андрей Михайлович, через минутку приду, девушку провожу и сразу прибегу.
— Я тебе провожу сейчас, паяц! Быстро за мной, или родители, взыскание в личное дело, неудовлетворительное поведение и характеристика.
— Извини, Наташа, — обращаюсь я к Рыбкиной, — ставки взлетели до небес. Так что придётся мне здесь задержаться ненадолго.
— Надолго или нет, не тебе решать, — сурово гнёт свою линию Крикунов. — Марш в комсомольскую комнату.
Когда мы с ним заходим, в комитете царит гомон и галдёж. Юля Бондаренко, послужившая объектом для дикой Рыбкинской ревности машет мне рукой и улыбается.
— Так, — приветствует всех Крикунов. — Тихо. Всем здравствуйте и давайте начнём. Раньше сядем, раньше выйдем.
Все рассаживаются. Крикунов занимает место во главе стола, где в прошлый раз сидел белобрысый комсорг Яворовский.
— Замолкаем, — недовольно говорит наш руководитель. — Давайте не забывать про рабочую дисциплину. Как вы знаете, Ян Яворовский с родителями переехал в другой город. Что из этого следует?
— Что он дурачок, — шепчет кто-то и все начинают ржать.
— Тихо! Следует из этого то, что нам нужно выбрать нового секретаря.
— Мы уже выбрали! — раздаются голоса.
— Кого? — удивляется Андрей Михайлович.
— Брагина! Единогласно.
— Чего?! — восклицаю я. — Алё, меня нельзя! Вы придурки что ли? Я инвалид и у меня амнезия. Вон Бондаренко давайте. Ей ещё два года учиться.
Я называю её, потому что больше никого здесь по именам ещё не знаю.
— Эй! — кричит она, — Ты чего! Я против тебя голосовала, а ты! Так не честно!
— Так, замолчали все! Какого Брагина! Он безответственный!
— Андрей Михайлович, — обращается к нему некрасивая и почему-то очень высокомерная девочка. — Во-первых, у вас нет права голоса. А во-вторых, я уже протокол заседания составила и мы его подписали, так что можем смело расходиться по домам.
— Домой! — кричат пацаны помладше. — Ура!
Крикунову приходится оправдывать свою фамилию, чтобы остановить вопли и беспредел.
— У меня самоотвод! — не сдаюсь я. — Мне по состоянию
