Объективная реальность - Влад Тарханов
Глава двадцать четвертая
Москва, как много в этом звуке
Москва. Дом на Набережной. Квартира Михаила Кольцова, 11 октября 1932 года
Как хорошо выспаться в своей кровати! Помотало меня по Европе (в основном, по Германии!). Конечно, выспаться так просто мне не дадут, вот-вот кто-то завалится. Вообще-то я грешил на Артузова, но это оказался брат Боря. Артур Христианович, все-таки или более совестливый товарищ, или просто занят так, что вырваться не может, а вот Борис возник и завис!
— Мишка! Сукин сын! Пропал, ни слова никому! У тебя совесть есть? Мы за тебя переживали, особенно я!
Ага, это на него переживалка так действует, стал шариться у меня на кухне, но там еды шаром покати, нет даже чайной заварки. Пусто! Даже дубль пусто!
— Боря, а ничего, что я только-только с поезда и спал всего… (посмотрел на часы) шесть с половиной часов? Дай мне поспать еще часика четыре, а потом уже и тормоши, хорошо?
— Ладно, спи, сонь бесчувственный!
Из сна я вывалился через три часа с той же половиной. И только потому, что с кухни умопомрачительно несло чем-то вкусным. Ёксель-моксель, ну как на Борика будешь бочку гнать? Он за это время проявил недюжинные организаторские и кулинарные способности: благо магазин был в нашем же доме — только в другой подъезд войти, а можно и по переходу, вообще из дома не выходя. Вот он, скорее всего, и не заморачивался. Но накупил всего. На сковороде шкварчала поджариваемая картошка, скорее всего он туда накрошил колбасы — самое то, чтобы под картошечку, а если догадался лучок, то вообще пальчики оближешь. Жареную картошечку брат Боря готов кушать три, а то и четыре раза в день, это у него аппендикс холостой жизни. Сейчас фиг получишь! Супруга на страже его здоровья! Но у меня брат отрывался. Точно, вот и чесночок нарезанный, он его забросит в сковороду только когда картоха будет совсем уже готовой. А на столе уже нарезанный салат, а еще маринованные огурчики и бутылочка «Столичной».
— Мишка! Садись и рассказывай, я пока чайник поставлю. Ты понимаешь, как мы перепугались, когда от тебя так долго ни слуху, ни духу, хорошо, что ты из Ташкента открытку прислал, немного успокоились, а то думали, что тебя того…
Бориска трещит без умолку, но при этом продолжает осуществлять вполне целенаправленные действия: вот и чайник с водой на плите, греется, и из кулька достает свежий чай, а вот этот рафинад мой, точно, должен был остаться. В общем, картина на столе начинает приобретать более-менее картину сплошной натюрморды.
— Ты же понимаешь, Мишка, мы же волновались… после всех этих… неприятностей, и тут ты пропадаешь, надолго. Что нам думать прикажешь? Потом хоть узнали, что все в порядке. Ну как в порядке, Миша, понимаешь, что тут от тебя многие отвернулись, но я-то не могу так, мы братья. И ты мне должен всё рассказать!
Всё! Готово! Мы рассаживаемся за столом. У брата рот не закрывается, интересно, как это он хочет что-то от меня узнать. Если у него просто рот не закрывается и мне слова вставить некуда? Лана, лана. Я не в напряге, это даже хорошо, мне меньше надо будет языком молоть. Получилось у меня весьма нервное возвращение домой — в Бухаресте пришлось отсиживаться на конспиративной квартире три дня, вроде как Сигуранца стала к моей личине присматриваться. Отсиделся, сменил документы, выбрался в Болгарию. Оттуда кораблем в Одессу, а уже из Одессы-мамы поездом в Москву. На вокзале меня ждал чемодан с совсем другими вещами, чтобы все воспоминания о европейском вояже остались в том же багажном отделении: режим секретности у меня был высочайшим. А в чемодане были вещи, которые говорили о моей поездке по Средней Азии и Дальнему Востоку. Когда мы поели, выпили по маленькой за моё удачное возвращение, за встречу и за товарища Сталина, хорошо закусили это дело, тогда и пошел рассказ про мою командировку. Ташкент, Казахстан, Киргизия — я привёз брату тюбетейку на голову, чтобы он не зазнавался, может носить, тем более, что головной убор был с замысловатым узором, этакой вязью, нет, однозначно красивая вещь, чтобы замаскировать отсутствие дыни (а быть в Ташкенте осенью и дыню не купить — глупость) рассказал о поездке по Дальнему Востоку, только предупредил, что часть поездки была по военным частям и обо всем говорить не могу, а вот о театре во Владивостоке — могу, и рассказывал, у меня даже были две программки, так что с битый час заливался, как соловей.
Тут Борис очнулся и быстро помчался — он опаздывал в редакцию «Крокодила», показал мне пару новых карикатур на политические темы, сказал, что еще вечером забежит, если успеет. Примерно, через минут двадцать, как Боря растворился в московском тумане, из оного вынырнул не ежик, ребята, ни-ни, нарисовался из него Артур Христианович собственной персоной, довольный, как дикая собака Динго.
— Отсыпаешься? — несколько вежливо поинтересовался, сграбастав меня в объятия.
— И отъедаюсь! У меня жареная картошка осталась, брат Боря готовил, будешь?
— Ну, это давай! Я тебе кофея прихватил, так что давай, заваривай, о! И водочка есть. Тогда разливай…. Повод есть!
— Какой?
Я насыпал в тарелку всю картошку, наготовил Бориска с размахом! Разлил по рюмкам водочку, вопросительно посмотрел на Артузова.
— Вот, свежайшие новости, Миша, свежайшие! Небезызвестный тебе Адольф Гитлер выехал сегодня рано утром из Мюнхена в Эрфурт. Почему-то выбрал дорогу не через Нюрнберг, а через Регенсбург. Недалеко от Швандорфа на его машину произошло нападение. Алоизыч не перенес переизбытка свинца в организме, кроме него погиб водитель, Гиммлер, Гесс, Геббельс, восемь охранников из СС, которые сопровождали фюрера на избирательный митинг своих сторонников в Эрфруте.
— Так что Миша, поминать эту мразь мы не будем, а вот за успех твоей миссии выпить надо обязательно!
Мы выпили.
— Артур, думаю, за этим стоит Геринг, но постараются свалить это на коммунистов.
— Не получится у них, Миша, там исполнителей арестовали. Они из СА. Летающий боров может быть и отмажется, представив все как внутренние разборки между СА и СС, но по имиджу и рейтингам партии нанесен такой удар, что до выборов они из себя решающей силы представлять
