Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв
Там, в полутьме, оно и лежало, завернутое в мешковину.
Более всего оно напоминало куколку майского жука, только величиной со свинью. Среднюю свинью.
— Вот, господа. Даже и не знаю, что, собственно, это такое, — сказал архитектор.
Мы наклонились. Янтарь? И очень может быть.
— Как искусно сделано, — сказал Перовский.
— Сделано? — удивился архитектор.
— Ну, а как же?
— Я полагаю, что это древняя окаменелость. Настоящее насекомое в метаморфической стадии куколки. Слышал, что их изредка находят, но только слышал. Никогда сам не находил.
— Окаменелость? Да, в древности насекомые были крупнее, но чтобы настолько? Хотя много ли мы знаем о древности… Удивительно!
— Обыкновенно считают, что янтарь — это окаменевшая живица, смолка хвойных деревьев, хотя никто не смог воспроизвести этот процесс, — сказал я веское слово. — Сам Ломоносов считал, что потребно время, миллион лет или около того. В подтверждение он приводил находки в янтаре мелких насекомых: мол, летели, на дерево сели, прилипли к смолке и через то сохранились навеки.
— Вот видите! — это Перовский архитектору.
— Но есть сторонники и животного происхождения янтаря, — продолжил я. — Правда, они считают, что это некие выделения морских существ. Конечно, это не так красиво, как застывшая смолка. В любом случае, эта находка заставит учёных поломать голову.
— Вы хотите предъявить учёным эту находку? — в голосе Штакеншнейдера я расслышал сомнение.
— Ну, а кому же ещё?
— Набегут, станут мешать, задерживать работы…
— Не набегут, — утешил его я. — Нет у них такой возможности — набегать. Кто они такие, чтобы набегать? Но если что найдется при устройстве путей ли, строений — то пусть изучают. Только аккуратно и не мешкая. Вы же сами сказали — рыли в стороне от плана.
— В стороне, — подтвердил Штакеншнейдер.
— Ну, пусть в стороне и покопаются. Немножко. Вдруг что и отыщут. Но нет у них бюджета на раскопки. Не сами же учёные будут рыть, на то они не пойдут. Нет, мы эту находку отнесём князюшке, а он уж пусть сам решает.
— Князюшке? — спросил Алексей.
— Дондукову-Корсакову. Он в Академии Наук хочет подвиг совершить, так пусть совершает.
— Я, господа, должен вас оставить. Дела, — видя, что разговор зашел на темы, его не касающиеся, уведомил Штакеншнейдер.
— Разумеется, Андрей Иванович, разумеется. Но сначала вот что, — я достал бумажник, а из бумажника — несколько «красненьких». — Вы тех, кто вне плана копал, верно, наказали?
— Непременно, — ответил Штакеншнейдер.
— Это правильно. Но за находку, будьте добры, наградите их от своего имени. Вдруг у них особое чутье на необычное? Ну, и вообще, вдруг ещё какую диковину сыщут, так вот чтобы не закопали обратно, а вам несли, — и я протянул архитектору купюры.
— А почему ты его Андреем Ивановичем зовешь, если он Генрих? — спросил Алексей, когда архитектор вышел.
— Когда говорим по-русский, он Андрей Иванович, а когда по-немецки, то Генрих. Так уж повелось.
— Интересно, — Перовский задумался. — История: Некто, будучи архитектором — нет, лучше доктором Иваном Ивановичем, является добропорядочным, честным человеком, прекрасным семьянином и тому подобное. А в ипостаси, к примеру, Генриха Баумгартена — это злодей. Иван Иванович и не догадывается ни о чем, просто иногда удивляется, отчего это на его сюртуке вдруг пятна крови появляются?
— Так напиши повесть, друг мой, напиши обязательно.
— Да вот как выкрою время, тогда… Ведь журнал!
— Это верно, журнал. Но подыщи толковых товарищей, и рутину делегируй им. Ты генерал, стратег, а не каптернамус.
— Краевский закидывает удочки, — осторожно сказал Перовский. — Не складывается у него с Пушкиным.
— Тебе решать. Краевский — лошадка рабочая, борозды не испортит. Хочешь взять в журнал — бери. Хоть коренником. Ты не тащишь коляску, ты правишь. Сколько у нас подписчиков?
— Две тысячи двести пятнадцать, по последней бухгалтерии. За последнюю неделю сто шесть человек подписались, — не без гордости сказал Перовский.
Что ж, неплохо для начала. Даже хорошо. Даже очень хорошо. Бесплатная рассылка пилотного номера, реклама Булгарина — всё это должно окупиться. У «Телескопа» число подписчиков превысило полторы тысячи, что приемлемо. Для начала. А у Пушкина — не достигает тысячи, это я знаю наверное, поскольку «Современник» печатают в моей типографии. И Краевскому надоело работать за невнятные обещания. У Перовского же Краевский получит хорошее жалование, и должность можно придумать звучную, «исключительный редактор», «премьер-редактор» или что-то вроде. Не жалко. А захочет стать пайщиком — милости просим.
Мустафа стал колдовать у печи. Кофий готовить. Воду он привёз с собой, ладожскую, в бутылке. И помолотые утром зерна. И всякие специи. И чашки фаянсовые. Не фарфоровые, нет. Только фаянс, толстый, прочный фаянс. Держит тепло.
— А потом сядем мирком да ладком на яхту, и поплывем вокруг Европы, — начал я рисовать манящие горизонты. — Шотландия, Англия, Франция…
— У меня Алёша, племянник…
— И племянника возьмём, ты ему отпуск выхлопочешь, для поправки здоровья. Места хватит, яхта хорошая, двухмачтовая шхуна. Есть музыкальный салон, а в нем рояль. Библиотека. И многое другое, без чего немыслимо сегодня познавательное путешествие. И на берегу будем встречаться с замечательными людьми. С Папой.
— С Римским Папой?
— Именно. Климентом Двенадцатым. Очень современный Папа, у нас, бразильянцев, с ним прочные деловые связи. И с Вселенским Патриархом повидаемся, с Григорием, Шестым своего имени. Если удержится до лета.
— А что, болеет?
— Англичанка гадит.
— Они ж не православные.
— Вот именно. Англия, брат, она… Она Англия! С ней ухо востро держать нужно!
Так мы рассуждали о мировых проблемах, запах кофия витал по шатру, и тут…
И тут куколка взорвалась. Не очень громко, словно пистолет выстрелил. И тысячи осколков картечью разлетелись по шатру, опять же не слишком быстро, не пробивая ни ткани, ни нашей кожи. Так, слегка царапая.
На рогожке восседало нечто, похожее на богомола. Только величиной с человека средних размеров. Хитиновый покров твердел на глазах.
Однако!
Чем питаются богомолы?
Видно, эта мысль пришла в голову и существу. Оно приготовилось прыгнуть, выбирая ближайшего. То есть меня.
И прыгнуло — но не очень ловко. ещё не заматерело, древнее насекомое.
Но с ног меня сбило. Сумело. Тяжелое, пуда на три. А если вырастет?
Не вырастет. И я вывернулся, и Мустафа не оплошал: начал сабелькой махать, да аккуратненько, чтобы меня не задеть.
Нашинковал.
Я встал, отряхнулся. Брызги, что летели от существа, кожу не раздражали, одежду не жгли, и на том спасибо.
Перовский смотрел на нас потрясенно. Привыкай, с нами поведёшься, чего только не увидишь.
Но вслух этого не сказал
В шатер прибежал Штакеншнейдер — на шум.
— Оно
