Борис Сапожников - Наука побеждать
— Палить на станции, — усмехнулся невысокий. — Не станешь, офицер. Тут псы кругом, и все наши, прикормленные.
— Нападение на офицера во время войны, — покачал головой я, — это компетенция не станционных полицейских. Вами займутся военные аудиторы. Если будет кем заниматься.
— Лады, — пошёл на попятный парень. — Забирай солдатика, но он нам звона стоил. Кто вернёт?
— Ты чего-то не понимаешь, — сказал ему я. — Сейчас мы с Жильцовым уходим.
— Эт ты не въезжаешь, офицер, — окрысился парень, став похож на зверька. — Я сейчас кликну своих лбов, и они из тя калеку сделают. Рядом со своим солдатиком сядешь.
— Вторую руку перешибём, — заржал как конь второй громила.
Я выхватил из кобуры пистолет и, без колебаний, всадил пулю ему в голову. Громила дёрнулся, покачнулся и осел на мостовую. Собравшаяся вокруг нас толпа зевак, раздалась в стороны с совокупным охом.
— И чё терь делать будешь? — по-крысиному оскалился коротышка. — Без пистоля?
Я спокойно вложил пистолет в кобуру и погладил корзину палаша.
— Прекратить безобразия! — прогремел зычный голос городового. Во главе небольшого отрядика из троих станционных стражей он прокладывал себе дорогу через толпу. Люди просто расступались перед ним. — Расходитесь! Разойтись! Нечего тут стоять!
Подойдя к нам, попутно практически разогнав толпу, он спросил, вроде бы ни к кому не обращаясь:
— Что тут твориться? Кто стрелял?
— Я стрелял, — ответил я. — Штабс-капитан Суворов, командир гренадерской роты Полоцкого пехотного полка. Нахожусь в отпуске.
— По какому поводу стреляли? — не дал сбить себя с толку и ошарашить званиями городовой.
— Эти трое, — я указал на невысокого и двух — живого и мёртвого — громил, — напали на меня, наверное, с целью грабежа.
— Федька! — крикнул на коротышку городовой. — Совсем страх потерял?! В арестантские роты захотел?!
— Да вы что, Иннокентий Феофилактович, — голос невысокого Федьки разительно изменился (и как он только выговаривал отчество городового?), — ничего такого. Они к нашему солдату прибодались, мы ему, того, объяснить хотели, что к чему. А они сразу за пистоль, сразу — бах! — и Копыту голову прошибли.
— Правильно сделал, — одобрил мои действия городовой. — Копыто твой, Федька, совсем с головою не дружил, вот и потерял её.
Он рассмеялся своей неказистой шутке. Федька поддержал его.
— В общем, иди отсюда, Федька, с глаз моих долой, — отсмеявшись, сказал ему городовой. — И Копыту забирай. Нечего ему тут валяться.
А когда уголовники покинули поле боя, городовой обратился ко мне:
— Забирайте своего солдата, господин штабс-капитан, и проваливайте как можно скорей. Федька — мелочь, малёк, но верховодит у нищих человек страшный. Ему надо имя своё, renommИe, сохранить, а за ради этого он, на что угодно пойдёт. В уголовной среде имя — это всё, потеряешь имя, потеряешь и власть.
— Для чего вы мне всё это говорите? — поинтересовался я у городового. — Могу вас уверить, что мне это совершенно неинтересно.
— Понимаю, господин штабс-капитан, — кивнул городовой. — А говорю вам всё это не для того, чтобы, Боже упаси, напугать вас. Нет. Я к тому, что они ни перед чем не остановятся. И на убийство пойдут.
— Я вполне могу за себя постоять, — ответил я.
— Ничуть не сомневаюсь в этом. Но, я вижу, у вас рука на перевязи, а солдат ваш и вовсе не боец уже. Трудненько вам будет совладать с Грачём и его бандой.
— На помощь полиции рассчитывать не стоит? — усмехнулся я.
— Ну, это как сказать, — пожал плечами городовой.
— Да никак, — отмахнулся я. — Жильцов, за мной!
Из-за происшествия на станции, на дилижанс я, конечно, опоздал. Поэтому, передав Жильцову часть своего нехитрого багажа, направился в первый же, более-менее приличный, трактир. Половой попытался было не пустить Жильцова, крича, что нищим в приличное заведение ходу нет.
— Это не нищий, — ответил я, — а заслуженный солдат и мой денщик. Вопросы?
— Знаем мы этого заслуженного, — буркнул половой, низко кланяясь мне. — Он тут гулять начинал.
Мне захотелось врезать ему по холёной физиономии, но опускаться до мордобоя, да ещё и на трезвую голову — mauvais ton. Мы с Жильцовым прошли через всё заведение к дальнему столу, сопровождаемые взглядами посетителей, по большей части, неприязненными, а то и откровенно презрительными.
— Ты когда в последний раз нормально ел? — спросил я у Жильцова, когда мы сели за стол.
— Не помню уж, — пожал плечами тот. Нищенские привычки снова взяли верх, сидел он, сильно сгорбившись и опустив глаза. — Давно.
— Человек! — щёлкнул я пальцами. — Человек!
Половой подошёл к нам с явной неохотой, но куда денешься — работа такая.
— Чего изволите-с?
— Еды простой, главное, побольше, — заказал я. — И пива. Некрепкого.
— Понял вас, — кивнул половой, делая вид, что записывает в свой блокнот.
— Ну, рассказывай, Жильцов, — сказал я, — как дошёл ты до жизни такой?
— Как списали меня с ваших денщиков, — начал он, — на дирижабле, значит, в Вильно доставили. Выдали, честь по чести, выходное жалование. А куда мне идти? Ни дома, ни семьи, един, как перст. Вот и покатился. Покуда деньги были — пил, гулял. Друзей завёл по всему Вильну. Как деньга кончилась, друзья пропали, почти все. За деньги тех, что остались — пил дальше. Уже по-чёрному. Потом оказалось, что я всем должен и много должен. И усадили меня эти друзья на паперти, христарадничать. Сказали, нынче время военное, солдат — в цене, много подавать станут.
Посреди рассказа принесли еду, однако Жильцов, не смотря на плотоядные взгляды на дымящиеся тарелки и горшки, сначала рассказал обо всём по порядку, и только после этого приступил к еде.
Пока он рассказывал, а потом ел, в трактир прибыла весьма внушительная делегация местного уголовного элемента. Как только они вошли в трактир, большая часть посетителей нашла неотложные дела, и поспешила расплатиться и уйти. Остались только завсегдатаи и какие-то горькие пьяницы, не отвлекающиеся от своих стаканов со скверной водкой.
Возглавлял делегацию, видимо, сам Грач — броско одетый человек с зализанными волосами и напомаженными, как у завзятого модника усами. Сопровождали его пятеро, в одежде и манере поведения старавшихся копировать своего главаря. Усач прошёл через трактир, скрипя сапогами и плюхнулся на стул, так что тот затрещал и, казалось, готов развалиться под его весом. Пятёрка сопровождающих остановилась за его спиной, встав полукругом, взяв в полукольцо наш стол.
— С кем имею честь? — поинтересовался я.
— Грач, — представился усатый, протягивая мне руку. Я сделал вид, что не заметил этого жеста. Грач нахмурился — беседа начиналась не так, как ему бы хотелось.
— И что у вас за дело ко мне, господин… Грач?
— За хрустами, — ответил бандит, — или звоном. Как хошь.
— Вы, Грач, не у себя, а в приличном обществе, — сказал ему я. — Так что извольте разговаривать на русском, хотя бы на том, каким владеете, а не на том языке, на котором говорите сейчас.
— Я, кивер, базлаю так, как хочу, — сквозь напускной лоск пробился хищный зверь. — И не учи меня, не дохтур. — Связи между учёбой и докторами я, лично, не видел, однако для моего собеседника она, похоже, была вполне очевидна. — Мне солдат хрустов должен, две тыщи. На паперти отрабатывает.
— Вы, Грач, никогда не видели двух тысяч рублей, — усмехнулся я такой откровенной наглости уголовника. — Не стоит начинать знакомство со столь наглой лжи.
— Не мне должен, — решил уточнить Грач, — а обчеству нашему. Я от него, обчества, и пришёл. Солдат наш. Он нам должен.
— Подите прочь со своим обществом, — я не мог столь чудовищно коверкать русский язык и потому произносил слова правильно, — или я приду к вам.
— Пугать нас вздумал, кивер! — заорал Грач, окончательно теряя терпение и вскакивая на ноги. — Пуганые! Не таких, как ты, кивер, жрали! И тебя сожрём!
— Я, господин Грач, не съедобен, — усмехнулся я. — А, кроме того, у меня в подчинении рота гренадер. Как вы думаете, что с вами будет, когда они придут к вам? Много ли от вас останется?
Похоже, эта перспектива весьма впечатлила Грача, и даже изрядно напугала. Он замер, сжимая кулаками край стола, ответить ему на это было нечего.
— Раз вам более нечего сказать мне, — сказал я ему, — я вас более не задерживаю. Жильцов, идём. Нам ещё квартиру в городе искать. Человек, счёт.
Руки у полового, когда он принимал у меня ассигнации, явственно дрожали. Его пробил холодный пот, он боялся стоявшего в полушаге от него Грача и всего его уголовного общества, но, кажется, ещё больше он боялся меня. Офицера, открыто бросившего вызов преступникам.
Мы прошли мимо замерших уголовников, не смевших пошевелиться, пока главарь их стоит, как истукан. Лишь один из них тронул его за плечо и сказал:
