Варяг I (СИ) - Иван Ладыгин
— Наклон! — скомандовал я, сам делая упражнение. — Руки в стороны! Плавно, чувствуйте мышцы спины!
Они, красные от натуги и смущения, повторяли эти странные, на их взгляд, телодвижения. Утренняя зарядка. Для них, привыкших к разминке с мечом или топором, это было дико. Кто-то кряхтел, кто-то ворчал, что лучше бы уже взяться за настоящее дело. Но — делали. Потому что приказал тот, кто вытащил их с того света. Кому они были обязаны жизнью.
И я видел, как это работает. Как стираются последние невидимые границы между «ими» и «мной». Как они, посмеиваясь, подтрунивая друг над другом, поправляли товарищей. Для них я уже был не чудаком-чужеземцем с непонятными знаниями, а полноценным другом.
Я был уверен, что эта спайка, эта общая пролитая кровь и пролитый пот, куда крепче любых клятв, данных под давлением. Это был мой главный и нетривиальный козырь. И я готовился разыграть его на предстоящем тинге. Чем больше у меня будет друзей, тем легче я выбью всю дурь из башки Сигурда.
А зарядка… Зарядка полезна для здоровья! Она отлично способствует реабилитации после ран…
— Тащи его сюда! Крепче держи, Брани! Давай-давай! — мой голос хрипел от утреннего холода, разрезая тишину у ручья.
Мы возились с огромным, прямым и невероятно тяжелым бревном — идеальным для оси будущей мельницы. «Хлебная толчея» — самое безумное и самое важное мое начинание.
Воинам, привыкшим рубить и крушить, а не созидать, эта затея казалась дикой. Особенно — после зарядки. Но они видели мой запал и мою уверенность. Видели уже готовые инструменты, что я успел выковать в своей крошечной, но уже работающей кузнице из того самого кричного железа. Не абы что, а добротные, надежные гвозди, скобы, топоры с продуманными, удобными рукоятями.
— Рюрик, да это же… это же лучше, чем у моего отца было! — один из них, тот самый Брани, покрутил в руках новый топор с неподдельным удивлением и зачарованным уважением.
В этом и был секрет. Прогресс начинается с малого. С удобного топора. С ровной, прочной доски. С веры в того, кто ведет вперед, а не тащит назад.
Поздним вечером я зашел в сенник. Вернее, в то, что я постепенно превращал из вонючего хлева в подобие человеческого жилья для своих раб… Для своих людей.
Старик сидел на чистой соломе, опираясь спиной о стену. Его дыхание уже не было хриплым и прерывистым, ребра потихоньку срастались. Юноша молча, с неожиданным усердием, чинил порванную сеть.
Я поставил между ними деревянную миску с дымящейся похлебкой из ячменя и вяленой оленины и две кружки с легким березовым соком.
— Как вас зовут? — спросил я просто, опускаясь на корточки перед ними.
Они вздрогнули, как зайцы, и подняли на меня испуганные глаза. Во взгляде старика я приметил недоумение и какую-то старую, застарелую, въевшуюся в душу боль.
— Торбьёрн… — просипел он, будто извиняясь за свое имя, за то, что он вообще посмел его иметь.
Юноша продолжал молчать. Потом, под моим спокойным, выжидающим взглядом, все же пробормотал еле слышно:
— Эйнар…
— Торбьёрн и Эйнар, — повторил я твердо, давая им понять, что запомнил и что это важно. Это не была слабость или сентиментальность. Это была тонкая, но прочная стратегия. Страх — ненадежный союзник, он обращается против тебя при первой же возможности. Преданность, выкованная из уважения и надежды — вот настоящий фундамент.
— Я сам когда-то был рабом. Носил ошейник… Служите мне честно. И вы тоже станете свободными. Даю вам слово!
Я вышел, оставив их с едой и с новыми, невероятными, будто взрывными для них мыслями. В их взглядах, устремленных мне вслед, уже не было пустоты или животного страха. Была настороженная, робкая, но уже живая надежда. Самая прочная основа для будущей верности.
После тяжелого трудового дня я решил устроить небольшой пир.
Длинный дом, который пах свежей смолой и новым деревом, оглашался радостным гомоном, смехом и глухим стуком кружек о край стола. Я угощал всех своим «великим секретом» — кусками баранины, вымоченными в отваре диких горьких трав с чесноком и зажаренными на углях до хрустящей корочки. «Шашлык по-рюриковски». Викинги были в полном восторге и постоянно требовали добавки.
В какой-то момент атмосфера веселья достигла своего пика. Все были сыты, довольны работой, чувствовали плечи друг друга, эту новую, рождающуюся связь. И тогда я взял в руки купленную накануне лиру.
И запел. Не о подвигах богов или героев. О любви. О прекрасной деве, о благородном, но бедном воине и о коварном, могущественном злодее, что захотел силой разлучить их. Песня была простой, мелодичной, с хорошим, ясным концом:
'Где фьорд ломает волны моря,
Где пена лаской шьёт прибой,
Там витязь жил, не ведал горя —
Любил одну — считал судьбой…
Закатный луч коснулся девы —
Огнём закутана коса.
