Варяг I (СИ) - Иван Ладыгин
Мой мозг лихорадочно работал, проецируя будущее. Я рассчитывал простейшую дренажную канаву вокруг будущего дома — чтобы отводить талые и дождевые воды, иначе сырость и плесень сожрут все наши труды. Прикидывал, как лучше поставить тот самый сыродутный горн, чтобы преобладающий ветер дул в нужную сторону и усиливал жар.
Я был полководцем на поле своей собственной жизни. И эта бессонница была моей самой важной работой.
Сигурд прибыл ко мне через неделю. Он был в сопровождении нескольких угрюмых хускарлов.
Он молча, не спеша, обошел все наше маленькое хозяйство. Потрогал сложенные для сруба бревна, проверяя их на прочность и прямоту. Пнул ногой только что вспаханную полосу земли. Оценивающе, без эмоций, посмотрел на Парня и старика, которые кололи дрова.
— Медленно, — заключил он наконец. Его голос был ровным, как поверхность озера перед бурей. — И слабо. Зимой помрешь. Всех насмешишь. Бьёрн ошибся, дав тебе землю. Она должна кормить воина, а не ученую крысу. Земля требует силы, а не чудес.
Потом он сделал паузу, глядя куда-то поверх моей головы, в сторону темнеющего леса.
— Лучше готовься к своей вейцле. Зимой приду за своей долей. И не забудь о тинге. Скоро он соберется.
Я спокойно ожидал продолжения, предчувствуя что-то нехорошее. И оно пришло.
— Мой сын, Ульф, недавно вернулся в родные края, — Сигурд произнес это так, словно сообщал о погоде. — Доблестный воин. Отличился в походе. Он созрел. Ему нужна хорошая жена, чтобы крепить род, растить новых воинов.
Он медленно перевел на меня свой тяжелый, непроницаемый взгляд.
— Астрид, племянница моего троюродного брата. Она ему под стать. Хорошая кровь. Сильная. Выносливая. Я как ее дядя и твой ярл… благословляю этот союз. Ты же, как ее… друг, — он слегка растянул это слово, вкладывая в него всю глубину моего ничтожного статуса, — должен будешь за нее порадоваться. На тинге и объявим об этом.
Он развернулся, не дожидаясь ответа. Его хускарлы, бросая на меня насмешливые взгляды, развернулись вслед за ним. Через мгновение они уже скакали прочь, оставляя за собой облако пыли.
Я стоял посреди своего поля, на только что вспаханной земле. В кулаке, зажатом в кармане, я сжимал амулет Астрид так, что его острые углы впивались в ладонь до крови. Я смотрел на свои руки — в мозолях, в земле, в царапинах. Потом на спину удаляющегося наместника, на его прямую спину.
Во рту я ощутил вкус железа и горькой полыни. Во мне всколыхнулась холодная и отточенная ярость собственника. Защитника. Он только что объявил мне войну. Он. Сигурд Крепкая Рука. Объявил войну за мое место. За мой дом. За мою любовь.
Я повернулся к Эйвинду, который молча наблюдал за всей сценой. Он сжал рукоять топора, а затем с силой метнул его в ближайший пень. Лезвие глубоко вошло в дерево.
— Кончай с полем. Хватит на первый раз, — сказал я, и мой голос прозвучал непривычно спокойно и твердо. — Собирай инструменты. Завтра на рассвете начнем ставить сруб. Иначе нам здесь не выстоять.
В моих глазах горел уже новый огонь. Злая решимость переливалась в моих зрачках всеми оттенками красного. Они думают, что имеют дело с обычным вольноотпущенником, скальдом и знахарем.
Так вот… Они ошибаются…
Они разбудили во мне варяга. И он готов сражаться за то, что принадлежит ему по праву.
Глава 16
* * *
Казалось, сами боги опрокинули котел в этом зале. Воздух загустел, как студень… Будто Локи замешал в этом вареве дым от смолистых факелов и стойкий запах влажной шерсти. Но основой для бульона, конечно же, было старое, пропитанное потом дерево.
Так пахло в этом месте…
Тени плясали на стенах и суетливо цеплялись за резных зверей на столбах-подпорках, будто те могли ожить и изготовиться к прыжку.
В центре, на столе из грубых плах, застеленном волчьими шкурами, лежала самая большая ценность — развернутые пергаменты с нанесенными углем и охрой зигзагами фьордов, кружками поселений и силуэтами земель.
Конунг Харальд, прозванный в юности Прекрасноволосым, стоял, опираясь на карту костяшками пальцев. Время и груз власти сделали свое дело: волосы поседели и поредели, лицо избороздили морщины, прорезанные бесконечными усобицами и трудными решениями. Но глаза… Синие глаза конунга горели всё тем же холодным и неумолимым огнем, что и двадцать лет назад.
— Мы рвём друг другу глотки… — его низкий голос ударил по тишине стенобитным тараном. — Из-за клочка выжженной земли, на которой и коза не прокормится! Из-за коровы, из-за браслета, из-за косого взгляда. Мы воем друг на друга, как стаи голодных волков, загнанных в одну тесную клетку. И не видим, что стены этой западни уже подточены. — Он ударил кулаком по пергаменту, где грубыми штрихами была изображена южная земля с десятками замков. — Там, на юге, они уже не дерутся. Они строят. Кладут камень на камень. Куют железо тысячами пудов. Учат своих людей подчиняться не зову крови, а одной воле. Одному королю. И когда они придут… а они придут, поверьте мне… они сомнут нас всех. И волков, и овец. Не разбирая.
Он обвел взглядом своих ярлов и хёвдингов. Их лица, с младенчества обласканные морским ветром, сейчас казались суровыми. У некоторых в глазах плясали искорки недоверия. Но большинство, все же, смотрело с пониманием… Они видели тех же богатых купцов, те же низкобортные корабли с десятками гребцов, те же доспехи, что были прочнее их собственных. Юг активно развивался, и даже частые набеги викингов ничего не могли с этим сделать.
— Этот Бьёрн с его Буяном… — Харальд произнес это имя без злобы, с каким-то странным усталым сожалением. — Он не враг нам. Он просто слепой. Он — упрямство, высеченное из скалы предков. Он тянет нас всех назад, в тот век, когда каждый был сам себе конунг, сам себе бог и сам себе палач. Его вольница, его «право сильного» —
