Марик Лернер - Мусульманская Русь
— Вот и будет Нерсес католикосом армянским, — Керим недовольно харкнул на дорогу, показывая, что он думает о христианских священниках вообще и армянских христианах в частности, — а на троне будет Каган. Во веки веков, пусть живет он вечно!
— Это что, — с искренним испугом в голосе спросил Джават, — нам придется выучить еще дополнение к титулу?
Взвод дружно заржал. Любимое издевательство сержантов в училище было — заставлять провинившихся титуловать Кагана по полному списку, не отступая от правильного и утвержденного ни на букву. С каждым присоединением новой территории, еще от первого Кагана, к десяткам названий прибавлялись все новые и новые. Надо было обладать недюжинной памятью и изрядным усердием, чтобы точно заучить всю сотню с лишним именований и не путаться, что княжество, что ханство, а что вольный город или территория.
— Ну хорошо, — согласился Керим. — Нам армяне в помощь. Воевать они умеют, видел. А в Европе мы что потеряли? Встали на Серете — и нечего на юг ходить. Мало нам этих мамалыжников, давай освобождать всех подряд. Пусть сами себя освобождают или австрияки для них стараются.
— Так нам очень требуется, чтобы турки сюда большую армию прислали? — удивился Тарик. — Пусть на Балканах торчат и за свои земли воюют. Нам же легче. А как там дело идет, и насколько это важно, создать независимые государства на дороге между Русью и Турцией, из окрестностей Карса все равно не видно. Месяц пройдет, пока новости дойдут. Так что у нас — свои дела, а на Балканах — свои.
— Политика, большая политика, страшно огромная политика. Это генералам хорошо рассуждать. Наше дело — «пали» и «коли». Хотелось бы, чтоб все ихние расклады сбывались хоть раз, — сказал недовольно Керим и опять плюнул на дорогу. — Наше дело — кровь проливать и не витать мечтами. — Потом подумал и выдал:
О, как страшно смерть встречатьНа постели господином,Ждать конца под балхадиномИ всечасно умирать!
Я люблю кровавый бой,Я рожден для службы нашей!Сабля, водка, штык гвардейский,С вами век мне золотой!Я люблю кровавый бой,Я рожден для службы нашей![34]
— Послал бы ты хоть раз в газету свои писания, — сказал Салах.
— А зачем? Это я для души, а не для поместных умников стараюсь. Мне их признание — без надобности, — и Керим с выражением прочитал:
Луна плывет над Араратом.Но воин наш не упоенНочною роскошью полуденного края,С Кавказа глаз не сводит он,Где подпирает небосклонКазбека груда снеговая…
На нем знакомый вихрь, на нем громада льда,И над челом его, в тумане мутном,Как Русь святая недоступноГорит родимая звезда.[35]
* * *— Зачем мы это делаем? — с недоумением спросил Тарик.
Корпус сошел с дороги уже в виду крепости и по большой дуге, верст в восемь, огибал ее. Недавно прошел сильный дождь, землю размыло, и приходилось постоянно вытаскивать телеги из грязи.
— Кроме стратегии еще существует и тактика, — упираясь плечом в борт арбы, просветил его Керим. — Учись соображать тем, что у тебя в голове. Целее будешь. Стратегия у генералов, а нам полезнее соображать, что вокруг происходит, и особенно что может происходить.
Ворота Карса растворились, и оттуда полился бесконечный поток конницы.
— Вот и наши лучшие друзья, делибаши,[36] — довольно сказал Керим. — Тысячи четыре, не меньше. Не уподобляйся им. Подошли бы мы поближе — тут нам и настал бы конец.
Мимо пронеслись хазаки, армянские и грузинские конные отряды, рассыпаясь в лаву. Загремели выстрелы. Со стороны осадного лагеря показались ряды драгун. С гиганьем и воем две рати сшиблись в свалке. Привычно развернулся и пошел в атаку во фланг турецкой кавалерии уланский полк. Какое-то время вся огромная масса колебалась, подаваясь то вперед, то назад, потом турки кинулись вправо.
— Батальон, — заорал голос майора, — …товсь!
Рядом впереди телег поспешно бежали другие батальоны и строились в неровные ряды.
Турки продолжали скакать, надеясь проскочить между преследующими их всадниками и подошедшими гвардейцами, пока те не опомнились. У всадников, преследуемых по пятам противником, просто не было другого выхода.
— Строиться, шайтановы дети! — орали сержанты. — Только мушкеты и патронные сумки! Вперед, парни, для этого мы и родились! Кончай молиться, становись в строй! Давай! Становись!
— Заряжай!
— Патрон!
— Порох!
Тарик поспешно делал все, что полагается, мучаясь мыслью, что способен с перепугу перепутать последовательность действий. Двадцать заученных навсегда движений — пятнадцать секунд на выстрел.
Турки неслись уже совсем рядом, но, вместо того чтобы атаковать, как первоначально собирались, вынуждены были бежать от русской конницы и, пытаясь проскочить к воротам, подставлялись под залп.
— Пали! — заорал майор.
Вспышки выстрелов, падающие кони и люди, клубы порохового дыма, щиплющие глаза. Напротив шеренги солдат несется сплошная масса — целиться не требуется. Куда ни выстрелишь, все равно пуля найдет жертву.
— Заряжай!
Опять привычные движения. Рядом кто-то ругается по-черному, выронив патрон на землю. Одни и те же действия. Заряжать — стрелять. Где-то орет сержант, и даже не приходит в голову, что это Салах. Руки сами делают привычную работу.
— Пали!
— Пали!
— Пали!
Сколько осталось на том поле турецких убитых, никто потом не считал. Несколько сотен — это точно. Их просто закапывали в огромных ямах местные армяне, согнанные на работы со всех окрестностей. Собственно, они сами и не слишком против были. Со стороны Арзерума шло огромное войско Магомет-паши, и вряд ли оно стало бы церемониться со здешними жителями, заподозренными в симпатиях к русским. А так — вроде под защитой, да еще и на убитых изредка найти что ценное можно. Многие армяне прибыли под Карс целыми семьями и использовались в строительстве батарей и траншей.
А вообще, как оказалось, Веревкин не зря осторожничал. Почти вся русская армия при появлении гонца с известием о подходе подкреплений тихо снялась и ушла навстречу Магомет-паше, оставив только осадные орудия, три полка конницы и армянские добровольческие дружины. Если бы в Карсе знали, сколько им противостоит человек, все могло бы кончиться совсем по-другому. Гарнизон в крепости насчитывал до восьми тысяч бойцов, из которых две были регулярной пехотой, а остальные — конница и ополчение. Выведи комендант всех в поле с нескольких направлений — и крови русской пролилось бы намного больше.
Осада с уходом основной армии ложилась на вновь прибывших. Что внутри, что снаружи сидело почти равное количество солдат, и все зависело от того, прорвутся ли турки через преградившую им дорогу армию Главнокомандующего Закавказья Кобылкина или нет. Восемнадцать тысяч при семидесяти орудиях — и против них, по слухам, от шестидесяти до семидесяти тысяч. Правда, не меньше трети были недисциплинированные иррегулярные курдские отряды, стойкие в бою, но легко впадающие в панику при малейшей неудаче, так что шансы отбить врага были.
Нельзя было осажденным дать понять, что русские слабы и неуверенны. Необходимо поддерживать турок в убеждении, что вся армия торчит под стенами.
С первыми лучами восходящего солнца все батареи открыли огонь по крепости. Предместье Карса начали засыпать ядрами. В ответ из крепостных сооружений и башен открыли огонь десятки турецких орудий.
Под прикрытием артиллерии турецкая пехота вышла из слободки и атаковала траншеи с передовыми русскими постами. Батальон гвардейцев, стоявший впереди под градом пуль и ядер, обстрелял противника. Залп дали почти в упор, потом сошлись в рукопашной. Все новые толпы турецких ополченцев и солдат выходили из распахнутых ворот и устремлялись в бой.
— Это что? — спросил кто-то неуверенно, наблюдая сражение. — Мы так и будем смотреть, как их там убивают? Наших бьют!
— Наших бьют! — взревел весь батальон и, не дожидаясь команды, рванулся на подмогу.
Если турки еще не знали, как это бывает, то по всем городам русским, где находились солдатские училища, при этом вопле моментально разбегались участники и даже свидетели столкновений. Детки солдатские не разбирались, кто прав и кто виноват, сразу встревая в драку на стороне своих. Бились они при этом беспощадно, не чураясь грязных приемов и свинчатки в кулаке. «По-другому нельзя, — снисходительно пояснял начальнику училища очередной драчун, пойманный на горячем. — Мужики вон какие здоровые! Надо сразу насмерть бить — в следующий раз бояться будут».
Начальники обычно сажали провинившегося в карцер, автоматически превращая в героя в глазах всего училища, и со вздохом, сев в пролетку, ехали договариваться с полицмейстером, замять дело с очередными побоями. Они не хуже своих воспитанников все понимали. В гвардии офицеры все были из бывших солдатских детей и прошли ту же школу жизни. Солдатские дети могли перейти в другие полки при освобождении офицерской вакансии. В гвардейские из обычных офицеров — никогда. Потому и поддерживали друг друга всегда, что каждый знал про каждого. Кто, откуда, как учился и чем отличился в дальнейшем.
