Анатолий Дроздов - Листок на воде
Настроение у меня – хуже некуда. Всякое видел, но такое! Лавочник во главе армии, комиссар, шлепнутый пыльным мешком, запуганные летчики… Вчерашние "благородия", элита царской армии, открывавшая коньяк кортиком… Вечерами валюсь в койку и лежу, глядя в потолок. Ольга ложится рядом, молчит и дышит в ухо. Радость моя маленькая, лучик в темном царстве…
Человек Троцкого положил глаз на Ольгу. Приходит в фельдшерскую, сидит, треплется. Зовут его Иогансон. Ухажера распирает от собственной значимости. Он со знаменитого парохода "Христиания". Пароход прибыл в Россию в марте семнадцатого. Привез из Америки оружие, деньги, Троцкого и кагал иуд. В Америке Иогансон был захудалым портным, здесь он большой человек. Шариков… Глаза на выкате, зубы торчат, штаны болтаются на тощем заду. Евреи вообще-то – люди красивые, но на сыне Иоганна природа отдохнула. Ольгу от него тошнит. Улучив момент, отвожу гостя в сторонку.
– У вас плохо со здоровьем?
– Не жалуюсь! – он удивлен.
– Зачем ходите к фельдшеру?
– Мне у ней нравится.
– А ей с вами?
– Не говорила.
– Я скажу: она терпеть вас не может! А я – так вдвойне!
Хоть бы бровью повел! Такому ссы в глаза…
– Как муж фельдшера настоятельно рекомендую визиты прекратить!
– Несознательный ты человек, Красовский! – говорит Иогансон. – Сразу видно: из офицеров. Собственник! Революция сокрушила пережитки прошлого. Это при царе муж распоряжался женой, революция освободила женщин. Они вольны выбрать любого мужчину.
– Неужели?
– Именно так!
– Есть образец для подражания? Жена Троцкого, к примеру? Она в общем пользовании? Могу навестить?
– Ну, ты! – он лапает кобуру.
Напугал! "Маузер" не швейная машинка, с ним надо уметь. Беру гниду за запястье, крепко сжимаю и слегка выкручиваю. Больно? Это я еще ласково…
– Пусти!
Пускаю. Потирает руку, смотрит исподлобья.
– Не наш ты человек, Красовский! Мне говорили… Сын богатого промышленника, буржуйская закваска! – он брызжет слюной.
– Твой Троцкий – сын пролетария? Как у него с закваской?
Умолкает. Папаша наркома был землевладельцем.
– Слушай меня, иуда! Не знаю, зачем ты здесь, но если за чужой женой, то ошибся адресом. Понятно? Увижу с Ольгой, испорчу здоровье. Всерьез и надолго!
– Это мы посмотрим! – бормочет он, но уходит. Дело дрянь. Эта публика на редкость злопамятна.
Перелетели к белым еще двое. Летчики отказались брать в налет бомбы. Прибежал комиссар с наганом. Под дулом револьвера бомбы загрузили. Летчики отвезли их белым – вместе с аппаратом. Комиссар обещает взять заложниками семьи беглецов. Слава богу, Настасья Филипповна в Лондоне. Я дал ей денег и велел уезжать. Она послушалась. Отец мне обязан и устроит родню. Если нет, все равно не пропадут. Миша, считай, взрослый, пойдет работать, там и Костя подрастет. За границей спрос на работников – мужчины на войне. Эмигранты из России набегут позже. Настасья Филипповна бережливая…
Мой заложник – это Ольга. Бродяге нельзя быть женатому. Я не хотел брать Ольгу в армию, но она слушать не стала. Насупилась и сказала: "Еду!" Я связан по рукам и ногам. Один я давно бы сбежал. Угнал бы аппарат, на прощанье разбомбил поезд Троцкого, или хотя бы обстрелял из пулемета. Сделал бы это с удовольствием! У белых тоже не мед, дело их пропащее, но там, по крайней мере, иуд не жалуют. На Гражданской мне не уцелеть, я и без того зажился, но умирать приятней среди приличных людей. Если я сбегу, Ольгу арестуют. Страшно думать о том, что с ней будет. Благородство не присуще иудам, им все равно, кого расстреливать – мужчину, женщину или ребенка… Над женщиной к тому же поглумятся. Тот же Иогансон… От этой мысли меня трясет.
Летим бомбить Нижний Услон. Прямое попадание в дом; крыша вспухает, деревянные обломки летят вверх. Второй аппарат разбомбил пристань. Достается и Верхнему Услону. Мы разозлили белых. Народная армия бьет с плацдарма. Наступление неожиданное и стремительное. Свияжск захвачен, цепи движутся к аэродрому. Силы у нас ничтожные: охрана поезда и летного поля. Сомнут мгновенно. В десяти верстах – латышский полк, но там не знают о наступлении.
Командир группы посылает вестника. Аппарат разбегается и взлетает. Пока долетит, пока помощь поспеет… Командир пытается организовать оборону. Мартышкин труд. Нас захватят и переколют штыками. Безжалостно! Мы у белых в печенках, разбираться с происхождением не станут. Что будет с Ольгой? Солдат он везде солдат, женщина – желанная добыча. Офицер отвернется, чехословаки его и слушать не станут. Утолят мужской голод, после чего приколют, чтоб не болтала…
Бегу к "Ньюпору"
– Куда? – кричит комиссар.
К твоей маме! Механик заводит мотор, разбегаюсь. Белые цепи совсем близко. "Сопвич" чуть приподнялся, а они уже рядом. Нажимаю на спуск, "Виккерс" стучит длинной очередью. Попасть трудно, практически невозможно, но это не важно. К воздушной штурмовке невозможно привыкнуть: ни в начале века, ни в его конце. Несется дура, плюясь огнем – это очень страшно, особенно впервые. Цепи смешались, солдаты бегут. Разворачиваюсь, даю очередь вслед. Это для острастки. Подоспели латыши. Белых выбили из Свияжска. Иуду разбить они не успели. Жаль…
Меня награждают золотым портсигаром. У большевиков их много – награбили. Троцкий лично жмет руку. Ладонь у него маленькая и вялая. Полководец, мать его! Иуда Искариот…
Дни Казани сочтены. Красные при поддержке Волжской флотилии пошли в наступление. Миноносцы, переброшенные по водной системе, громят белых. Освобождены Верхний и Нижний Услоны, плацдарм ликвидирован. Белые вооружили пароходы, огрызаются. Летаем их бомбить. По возвращению вижу Ольгу, она бежит к аппарату. На ней лица нет, что-то случилось. Отвожу ее в сторону.
– Павел! – она кусает губы. – Я убила Иогансона.
– Что?!!
– Он пришел и стал приставать. Я оттолкнула, он схватил меня – и целоваться! Одежду рвал. У меня "Браунинг" всегда с собой…
Оглядываюсь. На аэродроме обычная суета. Механики заправляют аппараты, мой летнаб ушел отдохнуть. Никто не кричит, не бежит к нам с оружием.
– Тебя кто-нибудь видел?
– Мы были одни. Он упал, я выскочила – и сюда.
Времени у нас – совсем ничего. Убитого скоро найдут, если уже не нашли. Фельдшерская на станции, людей там много, от станции до аэродрома рукой подать.
Смотрю на аппарат. Механик заправляет "Сопвич", скоро закончит. На мне летная куртка, да и Ольга в коже. Сентябрь, прохладно, умница, что надела. Деньги я ношу при себе, в доме оставлять их опасно. Не пропадем.
Беру Ольгу за руку, веду к "Сопвичу". Помогаю забраться в кабину. Летнаб оставил шлем, очень кстати. Меняю ей фуражку на шлем. Механик улыбается: военлет тешит супругу. Внезапно он настораживается, смотрит мимо. Оглядываюсь: комиссар с красноармейцами и еще кто-то – всего человек десять, бегут к "Сопвичу".
– Заправляй!
Механик смотрит на пистолет.
– Заправляй, сказал!
Он испуганно кивает. Передаю "Браунинг" Ольге.
– Держи его под прицелом!
Снимаю "Льюис" со шкворня, дергаю рукоятку перезаряжания. Прыгаю на землю. До преследователей – шагов двадцать.
– Лежать!
"Льюис" бьется в руках, плюясь гильзами. Очередь над головами – для устрашения. Я не хочу убивать этих людей. Если, конечно, меня к тому не вынудят.
Падают! Комиссар остается стоять. Тянется к кобуре.
– Не двигаться!
Пули поднимают в землю у его ботинок. Комиссар отдергивает руку.
– Ты арестован! – кричит он мне. Однако в голосе неуверенность. Умирать никому не хочется, даже анархистам.
– Первого, кто сделает шаг, расстреляю! Ясно!
Оглядываюсь: механик закончил заправку. Стоит у крыла, хлопая глазами. Замечательно, пусть стоит. Теперь уберем этих.
– Брось дурить, Красовский! – кричит комиссар. – Все равно не улетишь!
– Почему?
– Догоним!
– Ты воевал, комиссар? Сколько самолетов сбил?
Молчит.
– Сообщаю: я воевал три года и сбил четверых. Любой, кто взлетит, станет пятым. Или шестым. Как я стреляю, знаете.
Я блефую. "Ньюпор" с умелым летчиком догонит "Сопвич" на раз-два. Синхронный пулемет превратит нас в решето. Ольга – стрелок никудышный, а "Сопвич" – неповоротлив. "Ньюпор" у нас есть, летчики – тоже. Надо, чтоб пропала охота догонять.
– К тебе, Красовский, нет претензий! – не унимается комиссар. – Погорячились – и ладно. Забудем! Арестуем только жену.
– За что?
– Стреляла в Иогансона.
– Почему, знаешь?
– Расскажет в трибунале.
– Сам расскажу. Слушайте все! – набираю воздуха в грудь. – Иуда по имени Иогансон повадился ходить к моей жене. Я его предупреждал, я говорил ему это не делать. И что же? Он пытался изнасиловать Ольгу! Выбрал время, когда я в полете. А теперь подумайте! Он знал, что у Ольги есть муж? Отлично знал! Он понимал, что я не оставлю этого? Понимал! Почему же решился? Потому что чувствовал за собой покровителя. Кто этот покровитель? Иуда по фамилии Троцкий! Свой своего не выдаст. Это и есть твоя революция, комиссар? Дать свободу иудам, разрешить им делать, что хотят? Насиловать наших жен, например? Ради этого мы бомбили Казань, ради этого убивали людей? Запомни, комиссар, и вы все запомните! Сейчас я сяду в аппарат и улечу. Если хоть одна сука шевельнется… Если кто, не дай бог, вздумает стрелять… Я из вас решето сделаю! Я вас шасси проутюжу и винтом изрублю! А потом выйду и добью каждого! Ясно?
