Андрей Величко - Кавказский принц
При наличии органа вроде не к ночи будь помянутой Госдумы императору необходимо право отклонять любую кандидатуру туда и любой законопроект оттуда с формулировкой "противоречит государственным интересам". Вот тут придется попотеть, чтобы эти формулировки казались ограниченными массой условий, а на деле могли применяться в любой момент. Нужны, то есть, хорошие юристы и хорошие демагоги.
А остальные функции монарху не обязательны, их вполне можно ограничить. Типа строго запретить запивать свежие огурцы парным молоком и ковырять в носу на заседании кабинета министров.
Во исполнение этих пунктов понятно, что губернаторы должны назначаться царем. Их немного, они подотчетны ему и могут лично отвечать за работу своей шкурой. А вот ниже, на уровне земств, должна быть выборность. Да, у губернатора будут какие-то права типа вето и отвода кандидатов, но строго в рамках конституции. И в той же конституции будет прописано, что первые три класса табели о рангах выходят из общей юрисдикции и попадают под императорскую. То есть, чтобы повесить коллежского регистратора, нужен суд. А канцлеру достаточно будет того, что монарх после чая скажет начальнику соответствующей службы что-нибудь вроде "знаешь, мне что-то вон тот последнее время не очень нравится…". Да, тут возможен произвол, и в отдаленной перспективе надо будет придумать какой-то механизм его ограничения. Но сейчас любой произвол одного будет куда лучше имеющегося произвола неисчислимой чиновничьей своры. Правда, при такой системе тезис "дворянство – опора трона" потеряет актуальность. Так он ее давно уже по факту потерял, не страшно. Опираться придется на народ, то есть, поначалу, на солдат и активную часть крестьянства. С буржуазией не очень ясно, вряд ли экономическая свобода при отсутствии политической вызовет в этой среде единодушный восторг, но какая-то часть поддержит, факт.
Через день я снова принимал высокую гостью в своем кабинете.
– Краткая преамбула, – сказал я, кладя перед ней документ, – в том, что сейчас царь ограничен только своей коронационной присягой. Вне ее у него масса прав, в большинстве своем для управления государством совершенно лишних. Вот их я и предлагаю ограничить конституционно, а особо ненужные даже строго-настрого, на радость либеральной публике. А действительно необходимые, наоборот, усилить, путем их закрепления в той же конституции, а главное – создания механизмов их беспрепятственного применения. Читать документ надо здесь, вы уж извините, выносить такое отсюда нельзя.
– Хорошо, – согласилась императрица, доставая из сумочки очки.
– Не буду висеть у вас над душой, – сказал я, вставая, – когда я вам понадоблюсь, нажмите вот эту кнопку.
Я вышел в соседнюю комнату, которая объединяла в себе столовую, библиотеку и пункт наблюдения за кабинетом. Но пользоваться последним я не стал, во-первых, смотреть и слушать было особенно и нечего, а во вторых, дама была мне в какой-то мере симпатична.
Полчаса спустя раздался звонок, и я вернулся к своей гостье.
– Интересный взгляд на проблему, – сообщила она мне, – некоторые моменты мне очень нравятся. Но некоторые – простите, весьма не очень. Ближе к делу я ознакомлю вас со своим видением этого вопроса. Однако не пора ли нам перейти от стратегии к тактике?
– Давайте перейдем. Как раз сейчас, насколько я в курсе, в правящих кругах Англии и финансовых – САСШ принято решение о том, что нужна русско-японская война. Кстати, в прозретом Старцем будущем она была, и Россия ее с треском проиграла. Вот я и предлагаю активную фазу привязать к этой войне, а до того потихоньку внедрять в сознание нужных людей мысль о несоответствии Николая высокому предназначению главы России… Алису надо обрабатывать отдельно. Да, сейчас у меня есть на нее какое-то влияние, и к Маше она благоволит, но это мгновенно кончится при первом же намеке об отречении. А вот если потихоньку, исподволь, создать у нее преувеличенное впечатление о близости революции и о ее ужасах… Типа всех зарежут, сразу! Детей в первую очередь! Спасения нет! И постоянно нагнетать напряженность. А в нужный момент пусть кто-то, не относящийся к нам, намекнет: спасения НА ТРОНЕ нет… а так оно есть.
– Неплохо, Георгий Андреевич, прямо скажу, не хотелось бы мне иметь вас в числе своих врагов.
– А зачем же врагов? – удивился я. – Наоборот, неплохо было бы с вами подружиться, даже…э-э-э… во всех смыслах. Я ничего особенно неподобающего не ляпнул?
– Пока нет, – рассмеялась императрица, – посмотрим, что дальше будет. Пожалуй, надо немного отойти от прозы жизни и вспомнить, что сейчас праздник. Вы собираетесь как-нибудь развлекать дам?
– Давайте, я вас на самолете покатаю, – предложил я. – посмотрите, как выглядит наша страна с высоты птичьего полета. Георгиевск с Серпуховом – ладно, а вот Москва – это красиво. Хотите? Вас – это я имею в виду только вас, без Ольги, ей сначала надо нервы в порядок привести, а потом летать.
Весь следующий день я пахал, как папа карло – салон "Пересвета" нужно было превратить в одноместный, но сильно повышенной комфортности. Не один, конечно, с помощниками, но тут был не тот случай, когда всю работу можно свалить на подчиненных. Кабину изнутри обклеили ковролином, поставили нормальное кресло, столик, а заодно и бар с коньяком, водкой, сухим вином и безалкогольным пивом для меня (я многократно предупреждал народ, что лично прибью любого, появившегося под градусом не то что в воздухе, а даже на аэродроме, и не собирался сам нарушать это правило). Из современной Москвы я притащил стаканы с магнитами в донышке и каталитический обогреватель. Моторы были спешно дооборудованы глушителями, вместо касторки использовалась двухтактная мотюлевская полусинтетика с запахом клубники. На ручку и педали были поставлены демпферы. Дело в том, что "Пересвет", подобно У-2, мог летать с брошенным управлением, и демпферы позволяли в этом случае уменьшить отклонение от курса. Уже под вечер я облетал преображенный пассажирский лайнер, все было нормально. После посадки Маша украсила самолет большой надписью "Борт N1".
В последний день 1901 года, в десять утра, произошло эпохальное событие – в воздух поднялось первое величество. До этого там колбасились только два высочества, не считая народ попроще, и данное событие было должным образом запечатлено на пленку (ГОМО только что освоило выпуск пленочных фотоаппаратов). Погода была прекрасной – минус три, солнце и полное отсутствие ветра.
Первое время я с некоторым беспокойством оглядывался в зеркало заднего вида, специально для этого привинченное слева от меня – не плохо ли пассажирке? Но ей, похоже, было хорошо. Она слегка раскраснелась и выглядела так, как будто была моложе меня не на три года, а на все двадцать.
Набрав километр высоты и выйдя на курс вдоль железной дороги, я слегка прибрал газы. И так не особенно громкий гул моторов превратился в уютное урчанье. Зафиксировав курс, я снял руки и ноги с управления и, пересев на край кресла, повернулся назад – так я оказывался лицом к пассажирке, по другую сторону её столика.
– Ну, и как вам полет?
– Замечательно, гораздо лучше, чем ехать в карете. И совсем не страшно.
– Ну, тогда можно и приступать, даже не знаю, как это назвать, к ланчу, наверное. Вам чего налить, водки, коньяку, вина?
– Вина, пожалуйста.
– Ладно, а мне за штурвалом можно только пиво. Вот там внизу ящичек, откройте.
– Надо же, бананы, ананас… а это что? И откуда?
– Это киви, из Новой Зеландии.
За неспешной беседой я регулярно поглядывал вниз, не сильно ли мы отклонились от железки, и пару раз ненадолго возвращался к управлению, поправить курс.
– О, а это уже Москва? – заинтересовалась Мария Федоровна.
– Нет, пока только Подольск. До Москвы лететь еще минут двадцать. И – как ни жалко прерывать наше общение, но мне пора пилотировать.
Я начал потихоньку снижаться, по опыту зная, что наилучшая высота для экскурсии над большим городом – где-то метров пятьсот.
– Какая прелесть! – восхитилась императрица, когда мы пролетали над царицынской усадьбой.
Я взял курс на Кремль. После второго круга над ним пассажирка заявила:
– Великолепно! Обещайте мне, что как-нибудь покажете с воздуха и Петербург!
– Обязательно, – согласился я, – а лет через несколько, когда самолеты станут посовершеннее, и в вашу родную Данию можно будет слетать.
Мы повернули обратно, и я снова начал набирать высоту. По дороге домой в небе уже начали попадаться небольшие облака, и я, прибавив газу, чуть задрал нос. "Пересвет", практически пустой, да к тому же с наполовину выработанным бензином, бодро полез вверх. Полтора километра… два… два с половиной… Мы летели над редкими облаками. Сейчас-то мне такое зрелище казалось обыденным, но я помнил, каково было увидеть это в первый раз. Я глянул в зеркало – судя по виду, императрица была потрясена. Я открыл рот, чтобы прокомментировать зрелище, но тут мое ухо уловило какой-то посторонний призвук в работе моторов. Я прислушался – так и есть, левый звенит. Опять, значит, коренные подшипники… Это было нашей едва ли не самой большой головной болью в моторном производстве. Мало того, что треть уходила в некондицию, так и среди прошедших ОТК каждый двадцатый выходил из строя задолго до выработки ресурса.
