Всемирная выставка в Петербурге - Марципана Конфитюр
Кстати, что касается времени: сегодня тут творилось что-то странное. Работницы без конца входили и выходили из здания. А ведь был разгар дня, и им всем полагалось стоять у станков! Непонятно. Ещё из интересного: час назад Венедикт видел крупную потасовку между фабричными и теми, чьи костюмы позволяли распознать их как начальников. Случилось это после того, как из казармы с громкой руганью вытолкали нескольких девушек. Всё это, конечно, не имело никакого отношения к делу, но запомнилось Венедикту, поскольку стало его единственным развлечением на сегодня...
Впрочем, стоять дальше у казармы и смотреть на потасовки пролетариев не имело никакого смысла. Надо было ещё раз дождаться невесты Коржова, а потом тихонько следовать за ней в надежде, что она приведёт к нужному объекту. Но легко сказать — дождаться!
Венедикт грустно вздохнул и в очередной раз прошёлся по тротуару туда-сюда.
В этот момент рядом с ним затормозил неприметный чёрный паромобиль.
— Что это вы тут делаете? — Раздался знакомый голос.
Венедикт обернулся и увидел высунувшегося из машины Нечаева.
— Я слежу, — ответил он.
— И как, успешно?
— Не особенно.
— В таком случае, лучше садитесь в паромобиль. Побеседуем, прокатимся.
Венедикт послушно сел на заднее сидение рядом с Нечаевым. За рулём находится какой-то парень, смутно показавшийся знакомым, как будто виданным на съезде партии. Самому Сергею Геннадьевичу, проведшему по тюрьмам больше половины жизни и последний раз гулявшему на воле ещё в то время, когда главной новинкой была железная дорога по Радищевскому маршруту, уметь водить машину было неоткуда. И всё-таки Венедикт не удержался от того, чтобы бросить на шоффэра подозрительный взгляд.
— Не волнуйтесь, он наш человек, — сказал вождь. — Говорите свободно. Так что вы тут делали?
Он объяснил ситуацию.
— А Федя где? — спросил Сергей Геннадьевич.
— Ходит по рабочим кварталам и надеется наткнуться на Михаила в одном из них.
— Не слишком верный способ... А потом? Что после этого?
— Вы сказали, что считаете полезной ликвидацию Коржова...
— А вы сами?
— Если честно... Я послушаюсь партийного решения... Я выслеживать согласен, но само дело, думаю, было бы лучше поручить кому-нибудь другому... Наверняка найдётся человек, готовый подкараулить царского отпрыска в каком-нибудь дворе-колодце или переулке... с топором...
— Нет, это всё не то, — сказал Нечаев.
К этому времени паромобиль уже мчался на полной скорости по Большому Сампсониевскому проспекту.
— Во-первых, привлекать для исполнения приговора дополнительного человека, не участвовавшего в наблюдении, и, следовательно, плохо знающего объект и его окружающую среду, — это только помеха для дела. А, во-вторых, топором в переулке — нет смысла.
— Почему это нет смысла?
— Ну а кому будет интересно очередное убийство неизвестного в рабочих трущобах? Уверяю вас, что заинтересованные лица тут же скажут, что никакого царевича Михаила не существовало и вовсе. Чтобы дело имело смысл и резонанс, всё должно быть публично, на глазах у многих лиц, с фотографированием, может, с киносъёмкой. При этом сомнения в происхождении ликвидируемого объекта должны быть сведены к минимуму.
— Понятия не имею, как это провернуть, — сказал Венедикт. — Особенно касательно сомнений...
— Вы газеты-то читаете?
— Сегодня нет. А что?
— Значит, не знаете, что Петербургу грозит массовая рабочая забастовка...
— Что? Как? Когда?
— Да в ближайшее время. А как вы думаете, зачем мне понадобилось ездить к Симоновским казармам? Хотел посмотреть обстановку. Потому как именно с них всё и началось.
— А что началось?
— Несколько работниц вроде как устроили в спальном зале подобие митинга, на котором вслух кричали, что считают законным царём Михаила и что он должен непременно объявить о себе на Выставке — якобы в этом и есть её смысл. Затем они начали громить инвентарь казармы, вследствие чего несколько самых активных были уволены. Их товарки, не согласные с этим увольнением, объявили забастовку. Бумагопрядильная фабрика Шлиппенгаузена полностью стоит. А в знак солидарности с нею забастовало ещё два завода на Обводном...
— Ого! Да так и до всеобщей стачки, выходит, недалеко!
— Вот именно! Сейчас я мельком слышал разговор между работницами: они говорят, что бастовать надо до тех пор, пока не объявится Михаил — мол, дежурить на Выставке и быть готовыми. Если так пойдёт, то скоро Голодай будет переполнен рабочим классом, готовым узнать царя едва ли не в ком угодно!
— Так может, им царя и предъявить?
— А дальше что? Думаете, Сергей устыдится, увидев племянника, и сразу же уступит ему место?..
— Нет, конечно...
— А главное: хватит подыгрывать этой глупейшей вере в якобы доброго государя! Ну, Венедикт, вы же образованный человек! Вы же понимаете, что хороших царей не бывает! Как говорил Сен-Жюст, нельзя царствовать и быть невиновным!
— Ну, опыта рабочих царей в восемнадцатом веке ещё не было...
— И в двадцатом не будет. Поймите вы: как только Михаил или любой другой рабочий наденет корону, он тут же перестанет быть пролетарием и станет обычным царём-самодуром, таким же, как все. А вообще, если смотреть реалистически, короны этой не видать ему как своих ушей. Ну, положим, объявится он. Ну, пошумит народ по этому поводу. А дальше что? Полиция его по-тихому к рукам приберет, да на Акатуе сгноит. А рабочим скажут, царь сбежал. Через месяц его и забудут...
— Сергей Геннадьевич, заправиться бы надо, — подал голос шоффэр.
— Ну, как знаешь.
Водитель свернул к разноцветному теремку с русском стиле с большой вывеской «Продуголь». Такая же надпись имелась на фартуке мужика, который в ответ на окрик «Эй, человек!», шаркая лаптями, подошёл к машине и спросил у шоффэра:
— Вам сколько лопат, барин?
Венедикт с любопытство пронаблюдал, как «человек» засыпает топливный отсек машины уголь, а потом заливает в специальное отверстие воду из пожарного гидранта. «При покупке трёх лопат угля — вода бесплатно!» — сообщало объявление на угольном хранилище. Впрочем, заподозрить капиталистов том, что они упускают прибыль, было сложно. Кроме топлива, на заправке продавались всяческие вкусности: чай, кофе, калачи,
