Ант Скаландис - Меч Тристана
Под конец обсудили несколько вопросов практических.
— Правильно ты сделал, что с полпути вернулся, — похвалил Тристана Ланселот. — Ты встретил на дороге Черного Монаха Без Лица, а это верная примета большого несчастья. Но завтра ты можешь смело ехать в Тинтайоль. Ты даже должен ехать, если любишь ее.
— Спасибо, Ланселот. А у тебя-то какие планы?
— Если не возражаешь, поживу пока в твоей избушке, мне бы не хотелось сейчас мелькать при дворе, а ближе к весне поехали-ка вместе к королю Артуру, он действительно давно тебя ждет, и я думаю, А тому времени все утрясется. И у тебя, и у меня.
На том и порешили, сдвинув еще раз кружки с вином на сон грядущий и выпив до дна за дружбу мужскую и настоящую рыцарскую любовь.
— Эх, Тристан, — крякнул Ланселот, поднимаясь, чтобы выйти до ветра, — всех нас губит одно и то же — бабы…
— И водка, — добавил Тристан по замшелой московской привычке. Слово «водка» сказано было по-русски просто потому, что в валлийском языке перевода ему никакого не было.
— Не понял, — остановился в дверях Ланселот.
— Да это вино так называют в той стране, из которой я родом.
— А-а, — улыбнулся Ланселот. — Вино — да, это точно.
И не стал спрашивать, из какой же такой страны приехал Тристан, если там даже вино не по-людски называют.
* * *Снег все-таки растаял, как всегда тает первый снег во всех странах и во все века. Так что, кроме грязных следов от сапог в покоях королевы, других проблем или неприятностей у Тристана не предвиделось. Все прошло на редкость благополучно. И ночь была страстной и радостной. И даже в какие-то секунды возникало ощущение новизны, ощущение открытия, словно они опять, как тогда на море, впервые познали друг друга. Не только любовь небесная, но и любовь земная на самом деле неисчерпаема в своем разнообразии. Истинные любовники хорошо знают это.
Рассказ Тристана о Ланселоте и Гвиневре еще сильнее подогрел их чувства, а потом, когда подступила усталость и полное расслабление, они не стали спать, а все говорили, говорили, и говорили до самого восхода, и не могли наговориться — так соскучились друг без друга.
— Слушай, — рассказывал Тристан, — когда подолгу сидишь совсем один, столько всего интересного вспоминается, такие любопытные мысли приходят в голову. Иногда очень странные. Вот, например, еще в тот раз, когда меня Марк в тюрягу запихал, я почему-то всю ночь чеченский аул представлял себе. Казалось даже, вот настанет утро, выведут меня, а кругом никакая не Англия, а наш российский Северный Кавказ и родные чечены. Представляешь, так и подумалось: «родные чечены». Когда я последний раз Кавказские горы своими считал? Когда в школе учился, наверное. Потом ведь там напряженка началась, а еще лет через пять — война. Для большинства москвичей чечены — это кто? Бандиты, террористы, лица кавказской национальности. Мы их на фронте духами звали и ненавидели, почти как наши деды немецких фашистов. Но с другой стороны, чечены всегда заставляли себя уважать, они были достойными врагами. И сейчас, когда прошлое вспоминаю, — веришь ли? — они мне ближе и дороже, чем все здешние костоломы, благородных кровей, конечно, зато с неприкрытой тупостью на лицах…
А потом был плен. Ну, строго говоря, не совсем плен — скорее один из предусмотренных вариантов моего внедрения в теневые структуры ихней власти. Но тут мое командование чего-то недодумало. Спасибо, конечно, что защитили от подозрений в предательстве и дезертирстве, но работа моя на ФСБ в горном чеченском ауле получилась никакая. Не было там никаких бандитов и теневиков. Были полевые командиры, были настоящие моджахеды и обыкновенные бойцы, был один мулла и много простых крестьян, любивших жизнь и умевших работать. У таких крестьян я и жил. Помогал им по хозяйству. Формально это было рабство. Коммуняки очень любили такими словами бросаться. Однако на деле кормили там лучше, чем в нашей армии. Вкалывать заставляли по-серьезному, однако не на износ, и не били, и на цепь не сажали. Зачем? Одна-единственная тропа вела из аула в долину, и охранялась она отменно, а если у кого крылья есть — пожалуйста, вперед к обрыву и вниз. Конечно, я думал о побеге, но прежде чем созрел мой план, прошло больше полугода.
— Ваня, а почему ты ни разу не рассказывал мне обо всем этом?
Маша слушала с широко раскрытыми глазами, и стояло в них выражение даже ей самой непонятного восторга. Собственно, что он ей такого теперь поведал? А тем не менее чеченский опыт Ивана Горюнова казался намного важнее всех подвигов Тристана Лотианского. Тут же сказка кругом: драконы, рыцари, короли, маги, а там — все настоящее: и герои, и кровь, и ужас…
— Не знаю, Машунь. Не знаю. Как-то к слову не приходилось, а может… может, я сам обо всем этом забыл. Понимаешь, память человеческая — штука хитрая: все ненужное и вредное прячется куда-то на самое дно и всплывает порой только по мере необходимости. Или… ну да, просто по ассоциации. Я вот сейчас, когда про Ланселота узнал, как у него с Гвиневрой все получилось, как это на нас с тобою похоже, сразу вспомнил старую чеченскую легенду, которую мне дед Хасан рассказывал. Хасан — замечательный был старик. С длинной седой бородищей, всегда в папахе, в халате каком-то, и глаза такие хитрые, прищуренные вечно, но добрые. Историй этих из глубокой древности знал он немерено и пересказывал интересно, сразу на нескольких языках с комментариями на чеченском, а когда уж я совсем переставал понимать, он мне по-русски объяснял. Народностей там всяких на Кавказе тьма-тьмущая, мифы у всех свои, но очень похожие, различаются в деталях, однако имена одних и тех же героев искажены иногда до неузнаваемости, а все это вместе называется…
— Нартовский эпос, — сказала Маша.
— А ты откуда знаешь? — удивился Иван.
— Изучала, — улыбнулась Маша. — В университете. А на Северном Кавказе отродясь не была, к сожалению.
— Ну так вот, я почему вспомнил-то. Была там одна легенда, кажется, овсская. (Я, правда, так и не понял, кто такие овсы и где эта Овсия находилась.) Так в ней все — один в один как у нас с тобою! Классический любовный треугольник: алдар, ну то есть вроде как царь по-ихнему, жена его молодая, привезенная для папули родным сыном, и преступная любовь между ними со всеми вытекающими последствиями. Потрясающие совпадения. Посуди сама: где Корнуолл, и где Ичкерия! Слушай, а имена у них какие! Офонареть!
— Могу себе представить.
— Не можешь, — уверенно сказал Иван. — Тристана в их мифологии зовут еще туда-сюда — Ада или Аша, а вот короля Марка величают Насран-алдар. Но самое красивое имя у тебя, то бишь у кавказской Изольды — Елда.
— Издеваешься? — хихикнула Маша.
— Нисколечко. У них там даже сегодня поговорка такая есть: «Погиб, как Елда в день свадьбы». В смысле безвременно, трагично, в самый неподходящий момент. Там по одной из легенд Урызмаг, ну то есть опять же я, должен на Елде жениться, поскольку они вместе выпили специального забродившего пива — вот он, любовный напиток королевы Айсидоры! — но проклятый Шайтан, приняв женский облик, выходит замуж за Урызмага, а несчастная юная Елда умирает девственницей.
— Это не про меня! — засмеялась Маша. — Совсем не про меня. А вообще, Иван, я поняла, кем ты должен был стать в прежней жизни, шпион ты мой недоученный.
— Кем же?
— Литературоведом и историком, может быть, даже лингвистом.
— Да ну тебя! — отмахнулся Иван. — Знаешь, я когда слушал этого деда Хасана, старейшину тейпа, между прочим, начинал совсем по-другому ко всем кавказцам относиться. Понимаешь, у них там все-таки древняя культура была, и вовсе они не дикари, и даже совсем не мусульмане в массе-то своей, вот в чем дело… И к чему это я все? Вот ведь Ланселот со своей Гвиневрой на какие странные мысли навел!
Они помолчали. А потом Маша спросила вдруг:
— Вань, а как ты думаешь, Чеченская война уже закончилась?
— В каком смысле? — растерялся Иван от неожиданного вопроса.
— Н-ну, ведь столько лет уже прошло… Разве нет?
— Классическая женская логика, — сказал он. — Это здесь столько лет прошло. А там-то с какой стати?
— Не знаю, может, ты и прав. Но предположим, прошло лет пять, как у нас тут. Думаешь, война кончилась?
Иван помрачнел, задумался надолго и наконец сказал:
— Думаю, что нет. Такая война быстро кончиться не может.
— Я тоже так думаю, — грустно кивнула Маша. — И будет это теперь, как у Англии с Ирландией — бесконечный вялотекущий конфликт…
— При чем здесь?.. — не понял Иван. — Ты теперь только об Ирландии и думаешь,
— Да нет, — сказала Маша. — Ситуация действительно очень похожая. Вся эта резня за независимость и возня за неделимость. Что в Грозном, что в Ольстере — идиотизм! Я еще в Москве об этом думала. А между прочим, знаешь, в первую мировую ирландцев называли «нацией предателей». Ничего не напоминает? По-моему, трогательное совпадение. Вот кровь и льется до сих пор и тут и там…
