Андрей Архипов - Поветлужье
А насчет новгородцев у Михалыча, Трофима и Радимира на второй день после ночного боя вышел такой разговор на извечном месте их посиделок, лавке около дружинной избы...
***
- Слепня мы замочим в любом случае, как бы суд не решил, иначе отомстит он нам так, что мало не покажется. А остальных как придется, посмотрим, что за люди, точнее копа пусть это определяет. Надеюсь, что большинство приговорят, но кого-нибудь вменяемого и отпустить бы надо, весть донести до Новгорода, - ответил полусотник на вопрос, что делать с выжившими ушкуйниками. - У нас на родине их бы вообще сразу освободили. Они как бы и не при чем оказались бы, защищались, мол, от нас и все. Разве что за скабрезности и за ношение оружия пожурили.
- Да Слепня ты ужо замочил, когда его под воду утащил и на глубину уволок, - вмешался Радимир. - Токмо, что нам с него мокрого то? Злодея сего казнить надобно... И ответь, Иван, пошто у вас люд то так не по совести жил? Аже меч али лук носить невместно было, про то ты сказывал. А вот отчего люд сей токмо за себя ответ держал? Вервь наша по любой тяжбе отвечала, аже касалась она земель наших. Убиенный какой у нас найдется али проступок какой общинник учинит, а у нас желания выдавать его нет, то дикую виру вся весь платит. Все друг за дружку стоят, сами себя и к порядку призывают. И с ушкуем то быть должно. Аже никто слова супротив непотребств на нем не молвил из ушкуйников, то ответ держать все из них должны за дела богомерзкие.
- Замочить... то для егеря, что казнить, одно и то же, - не стал вдаваться в подробности своего сленга полусотник. - А насчет ответа общего, ох прав ты, Радимир, прав, оттого мы и жили каждый по себе, в одиночку, оттого и рвали друг друга, аки волки, что жили и отвечали порознь, - согласился Михалыч, - токмо и в вашей Правде не все гладко. Сам мне рассказывал, аже за все серебром да золотом ответить можно. Ежели мошна тугая, то убить кого для такого человека плевое дело, заплатил в княжескую казну и гуляй. Отчего так? У нас человек тоже откупиться мог почти от любых злодейств, да токмо негласно. Ежели видоков множество было, уже трудно монетой за свободу судье заплатить, хотя, конечно, от количества зависит...
- Сам и посуди, - принял участие в споре воевода, - аже все одно откупаются, может и ладно то? Пусть монета в княжеский доход идет, все на пользу будет.
- Нет, Трофим, - Радимир положил тому руку на плечо, - прав в том Иван. За злодейства платить кровью своей, долгой работой али несвободой надобно. А не золотом, ибо сие введено было, абы варягов пришлых от суда скорого тяжелых на руку новгородцев отвратить, да месть кровавую пресечь. Месть кровавая - то дело богопротивное, из-за горячности нрава роды вырезались в одночасье, и пресекать сие надобно было. А вот не дать тугой мошне свою вседозволенность показать, так то дело зело правильное. А за откупом под полой княжие али тиуна люди должны следить, что порядок блюдут. Но то аже не сам князь суд ведет, как ты и сказывал. Ему то монету совать не будет никто, он и так всем владеет.
- А у нас кто мог бы за порядком следить? - заинтересовался Михалыч. - Народишку то прибавляется, скоро тяжбы начнутся, мнится мне, особенно в новой веси. Вот тот же Петр мог бы? Я, кстати, никак не пойму, что за человек он? Вот я под тебя ушел полусотником, а он даже глазом не моргнул. Ведь второй после тебя человек на веси был все это время, дружинными ведал. А теперь как бы в стороне оказался. Иной бы на его месте копать под меня начал... ну, или вслух на мою косорукость с мечом указывать, или на ухо что плохое шептать, да позорить втихомолку. А Петр все так же обходителен, как будто и не замечает, что я в чем-то обошел его. Мне это как раз в нем и нравится, да привык я, что людишки то власть свою так просто не отдают... Ждать мне от него дурного чего?
- Петр... - задумчиво произнес воевода, - и так, да не так все. Те, кто от жизни кусок хотел урвать, те в Суждаль подались. Сюда же вои те пошли, у кого сама жизнь кусок души вырвала, таки не тревожься за него, ему твои устремления... а оне есть, твои устремления то, хоть и городишься ты на словах от власти, так вот... ему они как мирская суета монаху. Со мной он будет до конца дней моих али своих, так мне мнится. Али с дитями своими, Мстишкой да Ульянкой. Они у него одни остались на всем белом свете...
- Так, Мстислав... это Петра сын, - озадаченно поскреб в затылке Михалыч, - я как-то и не догадывался. Знал только что дружинного кого-то.
- Таки не было у тебя времени-то задумываться... - скривился Трофим. - Не успел пообтесаться, как буртасы нагрянули. Далее отяков расселяли, а потом сызнова меч в руки всем брать пришлось, с новгородцами ужо. Первые дни, как спокойно посидеть можно, да лясы поточить.
- Что же не точишь то? - улыбнулся Михалыч, - на воеводской избе как раз пару штук не хватает, вон прогал под перилами...
- Да устала рука железо то держать, - воевода сладко потянулся, устраиваясь поудобнее на нагретой летним солнышком стене дружинной избы.
- Так что с Петром случилось то? Ежели не секрет, конечно, - спохватился полусотник.
- Хочешь узнать? Изволь... Дело то нас обоих касалось, - грустно начал Трофим. - Жил я в веси отроком при отце и матери. Петр с Марушкой были дети соседские, с ними я игрался завсегда. Марушка жинкой опосля моей стала, если не слышал еще. Так вот, как-то взяли нас с Петром отцы наши на княжеский двор, как раз пешего ополчения смотрины были. И приглянулись мы воеводе тамошнему... Чем, не скажу, не упомню. А далее, как у всех, и в детских были, и в молодшую дружину оба сразу попали... Гриднем я там без малого десяток лет отслужил, князю то. А Петр со мной, оба мы к тому времени семьями обзавелись. Я с Марушкой обвенчался, никак забыть ее не мог на княжьем дворе, а Петр в Переяславле зазнобу нашел. Красавица, не описать словами. Да сумел он всех женихов от нее отвадить, от купеческой дочки то. Не поверишь, что ни день в синяках да порезах приходил. Как до смертоубийства не дошло, сам не понимает. Через некоторое время и детки у них родились... А нам вот с Марушей бог не дал такого счастья... И вот как то раз решили жинки наши весь навестить. С родней пообщаться, детей Петр все хотел повзрослевших показать отцу да матери. Живы по ту пору были они. Отвезли мы их, все честь по чести, да недосуг было нам оставаться, служба князю ждать не будет. Обещали через две седмицы забрать... А приехали к пожарищу. Налетели половцы, похватали кого и в степь. И наших забрали. Княжил в ту пору в Переяславле Владимир Мономах. Бухнулись мы к нему в ноги, так, мол, и так, не откажи в милости, вспоможи нам семьи выручить. А кто набегом ходил, мы к тому времени ужо вызнали. Дал нам Мономах полусотню, спаси его Бог, пошли мы с нею искать в поле ветра. Полоняников то в Кафу гоняют, так мы неделю по следам без роздыху шли, пока настигать не стали. Жара стояла по ту пору такая, что кони с ног валились. Трава на корню ссохлась, в степи не спрятаться, не то, что водой разжиться. Колодцы посохли в пути, мутная жижа осталась. Еле перебивались. А половцы резать стали полон, тех, кто ослаб чуть. Тут мы из последних сил прибавили, а следы то взяли, да и разделились. Видать часть из них решила другим путем пройти, абы воды хватило полон довести, али погоню нюхом почуяли. Токмо и нам делиться пришлось. Петр в одну сторону направился, а я в другую. Ну, и полусотня пополам за нами разошлась. К концу ночи настигли мы своих супротивников. Подползли под утро втроем, сняли тех, кто в дозоре стоял, да табун шугнули. Сами к полоняникам кинулись прикрыть, а остальные коней подняли, да рассыпным строем прошлись по степнякам. Двое пораненных у нас всего оказалось. Я, да еще один из дружинных, кто со мной полон прикрывал, безбронные мы дозор снимали то. Половцы сперва к дитям кинулись, как углядели, что лошадок мы увели от них. Тут мы и встали втроем насмерть. А в этой части полона то одни мальцы были и Петра дети там же. Но отбили, все живы остались. Оставили мы десяток с ними, а сами на подмогу Петру кинулись, да токмо зазря спешили. На полпути их встретили, понурых, глаза отворачивают. А Петр на заводной лошади тела наших жен везет. Остальных на месте, в балке схоронили. Нежданно они наткнулись на степняков то. Те как раз из этой балки со стоянки уходили. На свежих конях. Как увидали дружинных наших, начали сечь без разбора полон, а оставшихся на заводных побросали и только пыль из под копыт пошла. Кто-то из баб соскакивать стал на полном ходу, не у всех успели ноги-руки под пузом конным связать, так они сечь таких начали, никто не ушел... А у воев то наших кони от усталости падать начали, а заводных ужо меняли. Ушли степняки.
Вот видит Петр нас, снимает тела с лошади, раскладывает да причесывать начинает. Как не горестно было мне в тот момент, а мыслю, аже с ума парень сходить начинает... Признавался он мне опосля, ажно подумал про нашу неудачу, видя как мы одни возвертаемся. Помыслил, всю семью он потерял. От усталости мниться начало, видать, две ночи до того с короткими перерывами шли, как первые трупы увидали. Ну и начала от него душа то отходить, да в сумраке теряться. Еле растолкал, к детям с сопровождающими отправил... А сам к Марушке своей сел...
