Вершина мира - Дмитрий Ромов
Простыни окрашиваются алым цветом и на глазах превращаются из белых флагов перемирия в красные знамёна вечной борьбы. При каждом попадании они взрываются маленькой вспышкой брызг, ошмётками человеческой плоти и кровавыми фонтанчиками возмездия.
«Веди, Будённый, нас смелее в бой! Пусть гром гремит! Пускай пожар кругом! Пожар кругом!» — Вот что надо петь, а не «кончай её Сэмен». Ну, да ладно.
Вой и грохот смолкают, и поверженные растерзанные трупы уплывают в Тартар по кровавой реке Стикс. Образно говоря. На самом деле, они просто сползают под деревянный стол забрызганный кровью и кусочками их же мозгов.
Но не все из присутствующих оказываются сражёнными свинцовым дождём. Трое из них с совершенно ошалевшими лицами остаются нетронутыми. Это Пеша Богданович, Парашютист и ещё один чел, которого я не знаю.
Цвет берёт кожаную папку, лежащую на столе, взбирается на этот стол и сбросив ногой остатки пиршества, прямо по столу подходит перепуганным и похожим на привидения, забрызганные красной краской, троим выжившим счастливчикам.
— Парашютист, — очень спокойно говорит Цвет присаживаясь на корточки на краю стола и раскрывая папку. — Посмотри вот на эти бумаги. И вы тоже.
Он, как ни в чём не бывало, делает приглашающий жест рукой. Мол, давайте, пацаны, не стесняйтесь, подтягивайтесь.
Всем им неимоверно трудно сосредоточиться после произошедшего, но они пытаются выглядеть крутыми ребятами и крепкими орешками.
— Ты же хотел посмотреть доказательства, Сергач, — продолжает Цвет, — ну так смотри. Вот показания агента Бузони Пеши Богдановича. Вот протокол допроса и личная подпись. А вот донесение о сходняке. Вот ещё тоже интересный документик. А вот тут целая пачка таких.
— Это-это-это… — часто повторяет Сергач. — Это фальшак... Кидняк… Подстава... Ты сам слепил…
Сергач делает знак и Топор прерывает некачественную шипящую запись Розенбаума и вставляет в магнитофон другую кассету. Комната наполняется голосом Пеши Богдановича. Здесь к качеству не придерёшься. Поэтому все присутствующие прекрасно слышат, как Сергач сдаёт своих корешей, собирающихся ограбить магазин.
— Нет! — кричит он. — Это не то. Я специально пургу гнал, левак сливал! Вы чё! Волки позорные! Да я! Да вы!
И всё в том же духе. Впрочем, продолжается это не долго. Не обращая внимания на слова и вопли Сергача, Цвет снова поднимает руку с зажатым в ней пистолетом, и нажимает на спусковой крючок.
— Парашютист, — говорит он, — ты видел, он крыса. Стучал легашам. Да ещё на меня наезжать пытался. Пидор. Так что я в своём праве. Да?
— Конечно, Цвет, — кивает тот. — Как скажешь.
— Хорошо, — он тоже кивает. — Вот эти остальные под тебя копали. Так что будешь должен. Ладно, шучу, от тебя дождёшься. Продолжай спокойно работать. Мне твоего не надо, я не беспредельщик. У нас с тобой всё ровно. Так ведь?
Тот молча кивает.
— Огонёк, ну а ты, — поворачивается Паша ко второму уцелевшему, — теперь подо мной. Завтра утром со своими пацанами, не всеми, конечно, чтоб был в «Кавказской кухне». И поскольку Жид тоже нас оставил, отдаю его территорию тебе.
— Погоди, чё-то я не… — начинает было Парашютист, но встретившись взглядом с Цветом, вмиг затухает.
— И вот ещё что, — добавляет Паша Цвет и показывает на меня пальцем. — Если кто на этого пацанчика наедет, будет лично со мной разбираться. Всем скажите.
Огонёк и Парашютист идут одеваться, а топор заносит канистру и щедро поливает всё бензином. Из бани он выходит последним, когда огонь уже во всю пылает. Как терминатор в небезызвестном фильме он выходит из пламени и идёт в дом. А мы с Цветом двигаем к его «Волге». За рулём сидит тот бритый чувак, что открывал ворота.
Пеша Богданович всё. Можно вздохнуть полной грудью. Почти. Надо ещё разобраться с брачным аферистом Суходоевым.
— Мы, кажется, помещение нормальное нашли, — сообщаю я Цвету, когда мы возвращаемся в город.
— А старое чем плохо?
— Во-первых, оно по размеру не подходит. Ведь нам нужно хотя бы два зала. Во-вторых, Альберт реально загибается, палки в колёса вставляет, душнит вечно. Короче, лучше, от него держаться подальше. Я вот не знаю только как он будет реагировать, когда поймёт, что его клиентура к нам ушла. Возможно, будет стучать.
— Да он и сейчас стучит, наверное. Решим мы с ним, не кипишуй. Он под Сергачом был, а теперь ему и деться некуда. Не к Парашютисту же идти. Тот его выпотрошит в ноль.
— Так ментам тоже не понравится, что поток иссяк, начнут его долбить, он и капнет на нас.
— Я тебе говорю, решим, — раздражается Цвет.
— Ну ладно, — пожимаю я плечами.
— Вот что тебе скажу. Ты молодец, что не обгадился сегодня. Но то, что было, забудь. Вернее, помни, как предостережение и урок, но забудь, как реальное событие. И Ромке ничего об этом не говори. Если скажешь, я узнаю, понял?
— Понял да, это мне объяснять не надо.
— Ну и хорошо, раз не надо, — кивает Цвет.
— Контейнер, кстати, уже пересёк границу, — сообщаю я. — Теперь ждём прибытия. Возможно недели через две уже у нас окажется. Точнее сказать никто не может. В среднем, от двух до восьми недель.
Цвет кивает, но ничего не говорит.
— А что тебе Рома предложил, можешь сказать? — спрашиваю я.
— Может и скажу. Потом, — отвечает он.
На следующий день Рыбкина продолжает жалить своей отчуждённостью и мне, прошедшему вчерашнее кровавое побоище, тем не менее, по-прежнему не по себе от её демонстративного игнора. Вот, то-то и оно, что демонстративного.
Если бы она действительно серьёзно увлеклась тем парнем, Фрицем, или как там его, ей бы не было нужды так явно демонстрировать своё равнодушие по отношению ко мне. Значит это всего лишь демонстрация… Но это не точно. Хрен их разберёшь, женщин этих, особенно в столь юном возрасте. Мда…
После школы я мчусь на стадион. Прихожу чуть раньше Большака и стою в сторонке, наблюдая, ходит ли кто-нибудь через эти двери. Вообще на стадионе работает куча спортивных секций и здесь довольно большой движ. Но вот в
