Владимир Ступишин - Моя миссия в Армении. 1992-1994
Со стройки поехали в дивизию. В основном ее составе – Северский полк, выходящий по тревоге на турецкую границу на БМП, один танковый батальон, зенитно-ракетный полк и так далее, всего шесть полков и восемь отдельных батальонов. Но укомплектованы они были на сто процентов только прапорщиками, офицерами – на 80 процентов, а вот солдатами совсем не очень. Боялись российские мамы отпускать сыновей служить сюда, поскольку Армения прослыла «горячей точкой», хотя на самом деле служба в Гюмри и Ереване, да и в погранвойсках в Армении намного безопасней, чем где-нибудь даже в самой России. И, я бы сказал, комфортней: теплые чистые казармы, добротная еда, хорошие командиры, возможности для военных учений и спортивных занятий. В 1994 году приехал в Ереван журналист из Вологды Андрей Окунев – по просьбе мам, на разведку. Я порекомендовал ему поехать в войска. Он это сделал и убедился, что служить в Армении русским мальчикам вполне можно. Да и некоторые мамы сами в этом убедились тоже. Не только посольство, но и командование российских войск и пограничников приветствовали такое «инспектирование» в надежде пополнить личный состав частей и отрядов соотечественниками, а то ведь дело дошло до того, что и караульную службу приходилось нести офицерам.
А напротив, через реку Ахурян, за хрупким заслоном погранзастав – целый армейский корпус с штабом в Карее, откуда к границе ведут шестирядная автострада и железная дорога. Одна только 9-я мотострелковая дивизия в этом корпусе – 11400 человек и развернута по правилам военного времени. А их не одна, этих турецких дивизий. И нет у них проблем с хлебом, транспортом, жильем, как нет затруднений и с пополнением личного состава. Правда, курды все время досаждают, но это уже другая проблема.
Вот такие грустные дела. И я, естественно, взял на заметку выкладки Бабкина и Полонского о том, что надо сделать для завершения строительства военного городка на 224 квартиры для офицеров. Сегодня требуется 90 миллионов рублей от Минобороны России, писал я в Москву, а если не дадут этой суммы, завтра строительство обойдется в полтора миллиарда рублей. Насколько я знаю, моя поддержка была не лишней нашим военным.
Побывал я в штабе дивизии, расположенном в старинной крепости «Эриваньские ворота», построенной в 1839 году. После деловой беседы сходили на стрельбище и постреляли из «Макарова» и какого-то очень удобного спортивного пистолета, а потом отправились в баню, где парились по-сибирски, с березовыми вениками и дружеской беседой под пиво с воблой.
Визит в Гюмри завершился ужином с местным начальством.
9 декабря, в жуткую холодрыгу, я отправился в Спитак, куда из Гюмри приехал Полонский. В Спитаке стоял вопрос о расформировании последней тамошней российской организации «Спитакагропромстрой». Полонский должен был принять остающееся имущество по акту и советовал мне забрать нужное посольству канцелярское оборудование и автомашину. Все это по тому же акту должно было перейти «Армуралсибстрою». С Москвой мы это дело согласовали. Но сельхозстроители почему-то не захотели детального акта. Видимо, опасались, что обнаружатся дыры бесхозяйственности, разбазаривания и просто следы хищений, а местная армянская власть в лице мэра Павлика Артаваздовича Асатряна не захотела расставаться с тем, на что рассчитывало посольство, и, пообещав при свидетелях, ничего нам не отдала, присвоив явочным порядком российскую собственность.
Но не за этим я ездил в Спитак, а чтобы собственными глазами увидеть, что там сделано после землетрясения. Если в Гюмри сохранились какие-то старые дома дореволюционной постройки, то от Белого города («Спитак» значит «белый» по-армянски) ничего не осталось, и мы увидели только то, что появилось после землетрясения. Оказалось, что эпицентр (именно по нему и назвали землетрясение Спитакским) обделили, значительная часть средств, выделенных Спитаку, ушла в сторону или застряла в Ереване, в госбюджете республики. В 1991 году в Спитакском районе построили тысячу домов. В 1992-ом только 61 дом. Хорошее впечатление производили норвежский госпиталь и коттеджи для врачей. А вот знаменитая «итальянская деревня», на мой взгляд, состоит из времянок. Швейцарская лучше, но тогда была еще не достроена. Целые деревни стояли без крыш и с незастекленными окнами, а рядом жили люди аж в железнодорожных теплушках, снятых с колес и оборудованных «буржуйками». И таких – 70 процентов местного населения. Одно утешение: спитакцы сами вырастили свой хлеб и не голодали. В зоне Спитака и Гугарка работало около 20 тысяч человек. Осталось четыре с половиной тысячи рабочих, которые с августа не получали зарплату. Через два года я приезжал в Спитак с Сергеем Кожугетовичем Шойгу и особых сдвигов в лучшую сторону не заметил.
Первое посещение Спитака укрепило меня в решимости настаивать на открытии «гуманитарного коридора». Об этом был у меня обстоятельный разговор и с начальником Армянской железной дороги Амбарцумом Агасиевичем Кандильяном, тем самым, который очень скоро погибнет от рук наемного убийцы.
Кандильян пришел ко мне в середине декабря 1992 года с документами, схемами, проектами и рассказал о положении дел с переговорами о возобновлении железнодорожного сообщения между Арменией и Азербайджаном. Оказывается, начальники железных дорог двух соседних республик в Москве в присутствии министра путей сообщения России подписали неплохое соглашение о движении составов в Армению, а 9 декабря в приграничном армянском городе Иджеване – еще одно соглашение о движении поездов на участке Казах – Бархударян, так чтобы в Армению проходило в сутки пять составов и через Армению в Нахичеван еще один состав, а в третьи страны – без ограничения. Но в Армению поезда так и не идут. Не пускают азербайджанцы и вроде бы обещанные 120 вагонов для российского строительного комплекса в зоне бедствия. Не пропускают они и грузы в Россию из Армении, где скопились тысячи контейнеров и 850 вагонов с электродвигателями, гидронасосами, трансформаторами, комплектующими изделиями для российских предприятий, которые терпят ущерб из-за простоя и винят в этом Армению, хотя она готова выпускать две-две с половиной тысячи вагонов ежедневно, но все заблокировано Азербайджаном и Грузией. А железнодорожники сидят без работы и без зарплаты. Идет деградация рабочего класса. И охранять скопившиеся грузы все труднее и труднее.
Ну если России нет дела до Армении, продолжал Кандильян, ее свои-то предприятия не могут не волновать? Неужели нельзя прибегнуть к тем рычагам экономического давления на Баку и Тбилиси, которыми располагает Россия, хотя бы во имя ее собственных интересов? По его мнению, явно назрело совещание премьер-министров закавказских республик и России для откровенного разговора. Я согласился с ним и передал его соображения в Москву, в адрес В.С.Черномырдина, возглавившего к тому моменту правительство России, а также в МПС и МИД.
Ни Азербайджан, ни Грузия, писал я, не находятся в состоянии войны с Россией, поэтому было бы логично потребовать от них элементарной лояльности по отношению к России и российским грузополучателям. Не надо ли нам всерьез поставить вопрос о российских интересах в Закавказье и начать политические переговоры для решения вопроса о работе железнодорожного транспорта?
Судя по тому, что говорил мне министр путей сообщения Г.М.Фадеев по поводу «гуманитарного коридора», ничего не стали делать и ради собственной промышленности, не желая обострять диалог с Эльчибеем и Шеварднадзе и жертвуя национальными интересами России ради каких-то мифических перспектив сотрудничества с Азербайджаном и Грузией, которые – это показало время – так и не прорезались: обе эти республики в СНГ вошли, но делают очень многое в пику России, наверное, полагая, что их интересы лежат в другой плоскости и с российскими не совпадают.
Мы с Полонским попытались еще раз нажать на наше родное правительство в феврале 1993 года, чтобы побудить его к политическим переговорам с Азербайджаном о «гуманитарном коридоре» к Российскому строительному комплексу в Армении. В начале марта мне сообщили из ДСНГ МИДа, что Козырев направил Черномырдину проект его письма премьер-министру Азербайджана по поводу проталкивания наших вагонов через его территорию. Полонскому показалось, что он видел это письмо уже подписанным Черномырдиным. Но что было дальше, ни мне, ни ему не довелось узнать. Если не считать того, что пограничникам все же удавалось получать свои грузы по железной дороге через Азербайджан, но для этого каждый раз требовался личный разговор по телефону генерала А.И.Николаева с Гейдаром Алиевым. И это было не совсем то, о чем просили мы с Полонским. Хотя, впрочем, с паршивой овцы хоть шерсти клок, за пограничников мы радовались.
Но вернемся в декабрь 1992 года. В Армении тогда свирепствовала какая-то необычно холодная зима, и транспортировка топлива все более ощутимо превращалась в вопрос жизни и смерти в самом буквальном смысле. 8 декабря я был у Левона Тер-Петросяна вместе с Франс де Артинг и другими дипломатами. Президент обратил наше внимание на катастрофическое положение с горючим, запасов которого оставалось на две недели. Он посетовал на то, что не может дозвониться Ельцину, но с Миттераном он уже успел поговорить и выходит на связь с Бушем и Колем. Нас он просил поддержать его просьбы о помощи по дипломатическим каналам.
