Сергей Арбенин - Дети погибели
Достоевский, едва скрывая брезгливость, отстранился.
– Ну что вы, ей Богу, – пробормотал чуть смущённо. – Словно года четыре не видались…
– Ну, не четыре года, так два месяца! А я у графа Льва Николаевича Толстого гостил, в Ясной Поляне. Два месяца прогостил, он ещё упрашивал остаться, – так я насилу отвязался…
Достоевский помрачнел. Страхова часто заносило. Гостил он у Толстого, вероятнее всего, не больше двух дней. Липучий человек, фантазёр, но, кажется, открытая душа…
– Слышали взрыв? – спросил Страхов.
– Да кто же его не слышал… Так грохнуло: я уж подумал, опять на Дрентельна покушались.
Страхов сделал таинственное лицо:
– Нет, не покушались! Террорист, представьте себе, в нумере «Астории», с видом на Исаакий, мастерскую устроил: бомбы изготавливал! Ну, и что-то не так сделал: рвануло! Сам в клочья, горничная в клочья, в соседних нумерах постояльцев кого поубивало, кого контузило! Представляете? Представляете?
– Да уж… Картина!.. – согласился Фёдор Михайлович. – Выходит, они уже начали…
– Начали – что? – насторожился Страхов.
Достоевский пожал плечами.
– Войну.
– Войну? То есть, теперь не револьверы и кинжалы, а и бомбы в ход пойдут? – Страхов задрожал от любопытства.
Достоевский знал: всё, что он сейчас говорит Николаю Николаевичу, завтра же будет известно во всех салонах, редакциях, литературных кружках…
– Видимо, так, – осторожно ответил он. – И те, другие, тоже начали…
– Кто это «другие»? Кто? Кто?
Достоевский усмехнулся:
– Да уж известно, кто: полиция, жандармы…
Жадный огонёк в глазах Страхова потух.
– A-a… – протянул он разочарованно. – Ну да, жандармы… Конечно…
Он замолк с обиженным видом. Но тут же снова загорелся:
– А вы про Макова слыхали?
Достоевский нахмурился:
– Да.
– Там, за границей слышали? А вы когда вернулись? – затараторил Страхов.
– Недавно, – кратко ответил Достоевский.
– Верно, вы не всё слышали! – обрадовался Николай Николаевич. – Ведь Маков, наш неподкупный министр, оказывается, на взятках попался, представляете?
– Я слышал – на растрате, – осторожно заметил Фёдор Михайлович.
– Ну да, ну да! И растрата была! Да ещё какая – миллион целковых! А? А?
Достоевский рассердился:
– Ну что вы разакались? Выкладывайте, коли что знаете!
– А вот и знаю! – ребячливо обрадовался Страхов и даже ладони потёр. – Из-за жены-с! Из-за супруги своей господин министр пострадал! Говорят, жёнушка его за один поход по модным магазинам сто тысяч могла оставить! Представляете?
– Представляю, – кивнул Достоевский, совершенно не представляя себе, на что можно потратить сто тысяч. Разве что она весь магазин скупала, вместе с помещением, да не один магазин, а с десяток. – Только не представляю, куда она наряды складывала и драгоценности прятала… – Достоевский усмехнулся: – Или бриллиантами все вазы заполнила?
Страхов не понял издёвки; услыхав про бриллианты в вазах, снова заволновался. «Ну, теперь эти вазы с бриллиантами пойдут гулять по Петербургу», – с неудовольствием подумал Фёдор Михайлович.
– Вот-с! Сами говорите – бриллианты… Ну, где ж честному министру Макову такие деньги взять? – вдохновенно продолжал Страхов. – Вот и приходилось ему идти во все тяжкие, хапать, где ни попадя. А когда дело вскрылось, он и утопился. Концы, как говорится, в воду…
Достоевский сумрачно посмотрел на Страхова.
– Николай Николаевич! Вы ведь, кажется, торопились куда-то? Вас пролётка ждёт.
– Пролётка? А что пролётка? Она подождёт!
– Да, но за ожидание извозчики тоже деньги берут, – с некоторым ядом произнёс Достоевский.
Страхов мгновенно изменился в лице.
– Да, верно, верно… Берут. Да ещё как берут, – больше, чем за езду! Право, – он понизил голос. – Живодёры какие-то, а не извозчики. И без того цены растут…
Он озабоченно вынул из жилетного кармана золотые часы, поглядел.
– Да-да, вы правы, мне пора. Извините, Фёдор Михайлович, – горю! Я к вам вечерком забегу – всласть поговорим. Я вам про графа Льва Николаевича тако-ое расскажу! А кстати, он очень похвально отозвался о вашем романе «Подросток»… Но – после, после! До вечера, глубокоуважаемый Фёдор Михайлович!
И Страхов опрометью кинулся к пролётке.
* * *Доктор Кошлаков, уже несколько лет лечивший Достоевского от эмфиземы, закончив осмотр, сказал:
– Можете одеваться, Фёдор Михайлович. Никаких изменений к худшему я не нахожу. Скорее, наоборот. Вижу, что лечение за границей вам идёт на пользу. Кстати, как отдыхалось в Германии, в Эмсе?
– Очень хорошо, – ответил Фёдор Михайлович, застёгивая сорочку. – Самое хорошее в Эмсе то, что русских там мало.
Кошлаков рассмеялся.
– Хорошо там, где наших нет, – сказал он.
Он подождал, пока Достоевский надел сюртук.
– Ну, присаживайтесь, я рецепт выпишу.
Кошлаков присел к столу, искоса взглянул на Достоевского:
– Кстати, насколько я знаю, господин министр не утопился.
Он замолчал и на всякий случай оглянулся на дверь, на окно.
Фёдор Михайлович насторожённо подался вперёд:
– Не беспокойтесь, Дмитрий Иванович. У меня дома лишних ушей нет. И надзор с меня давно уже снят. И дом этот приличный…
– Да? А я, когда к вам шёл, встретил поблизости одно гороховое пальто… – тихо сказал Кошлаков.
Достоевский нахмурился:
– Это не по мою душу. В доме много квартирантов. А такие места, сами понимаете, господ революционеров как сахар мух притягивают… Ну, так что же случилось?
Кошлаков отложил перо, стал серьёзен и даже печален.
– Ему помогли.
– Вы уверены?
– Абсолютно. Мне удалось произвести осмотр тела еще до приезда доктора Траппа. Ну, так вот вам моё заключение: на теле Льва Саввича есть рана, глубиною приблизительно в два вершка. Нанесена плоским холодным оружием, скорее всего, финским ножом. Рана смертельная, нож проник глубоко в печень, задев также желчный пузырь. Обширное внутреннее кровоизлияние.
– То есть, об утоплении нет и речи?
– Да; но и тут есть некоторая странность, вполне объяснимая, впрочем, – сказал доктор. – Ведь Макова извлекли из Фонтанки; в лёгких была вода: видимо, он ещё успел сделать вдох после того как упал в канал. Каким образом упал? Говорят, что на глазах многих зевак. Вроде бы стоял, рассматривая прогулочные пароходы, потом вдруг сорвался с места, пошёл в сторону Аничкова моста. И неподалёку от моста перевалился через парапет, скатился с откоса… И вот тут, Фёдор Михайлович, есть ещё одна странность. Я вам рассказал то, что мне известно от доктора Траппа, читавшего протоколы полиции. Но, по словам Уголино, из протоколов изъяты показания нескольких свидетелей о том, что перед тем, как упасть в воду, Лев Саввич общался с двумя филёрами. Один был одет под нигилиста 60-х годов, другой вырядился в мастерового. Так что определить их род занятий грамотному человеку не составило бы труда. Так вот, филёры не просто разговаривали с Маковым. Они оттеснили его к самому парапету и на некоторое время скрыли от глаз публики. И после этого Лев Саввич упал на откос.
– Вы думаете, филёры посмели пойти на убийство? – тревожно спросил Достоевский.
– Вряд ли. Думаю, это были не простые филёры, а ряженые убийцы. Тем более что один из них – тип весьма примечательный. Будь я человеком, верящим в мистику и прочую чепуху, я бы сказал, что этот филёр восстал из мёртвых. Это некто Илюша, больше известный под кличкой «Убивец». Насильник, разбойник, каких свет не видывал. Его не только полицейские – арестанты боялись. Он уже с полгода как работал в Охранке, когда с ним разделались члены террористического Исполкома. Илюша был повешен и распят на воротах жандармского управления на Фонтанке несколько недель назад, – да вы, конечно, слышали об этом.
Фёдор Михайлович кивнул.
– И вот, пожалуйста, – продолжал Дмитрий Иванович: – Описания свидетелей точно соответствуют внешности этого самого Илюши… Что скажете?
– Скажу, что свидетели либо ошиблись, либо вас нарочно ввели в заблуждение, – и это крайне серьёзно.
Кошлаков глубоко вздохнул.
– Я бы не стал отказываться от третьего предположения: у Илюши есть брат-близнец.
Достоевский побледнел.
– И… где он?
– Видимо, затаился на одной из полицейских конспиративных квартир.
Фёдор Михайлович глубоко задумался.
– Если брат действительно существует, то он очень, очень опасен.
Кошлаков захлопнул баульчик, поднялся.
– Да. Чрезвычайно опасен. И я думаю, нужно попросить господина Уголино просмотреть знаменитую картотеку Льва Саввича Макова.
– Мне кажется, это бессмысленно. Если искать – то только в ведомстве Комарова…
– Ну… – Кошлаков вздохнул. – Боюсь, что для Уголино это будет и затруднительно, и небезопасно…
Достоевский промолчал. Он не знал, кто скрывается за псевдонимом Уголино. Таковы были правила, и в них не было исключений.
