Василий Звягинцев - Бои местного значения

Стоп, просчитать, конечно, нельзя, а тщательно спланировать, срежиссировать?

Нет, все это невозможно просто потому, что никто, и сам он в первую очередь, не мог представить, будто в состоянии нарком Шестаков уничтожить целую опергруппу НКВД, да еще столь профессионально и изощренно. Но тем не менее… Отчего же вообще посещают его подобные мысли?

Однако, пусть это и похоже на шизофрению, но за Власьевым нужно понаблюдать. Отнюдь не раскрывать ему все сразу. Поэтапно, не торопясь, и по возможности ставя его в такое положение, чтобы егерю приходилось делать самую опасную и «грязную» работу.

Как там говорил кто-то из народников, Нечаев, что ли: «Любое дело будет надежно, когда под ним струится кровь»? Если вдруг (во что не то чтобы не хочется, просто невозможно поверить) он все же провокатор, пусть покажет, до какого края способен дойти. А если вдруг остановится, станет искать поводы и оправдания – тогда и посмотрим…

Вдали наконец завиднелся дым из печных труб над Мытищами, ничем иным это огромное скопление полудеревенских-полугородских бревенчатых домов быть не могло.

– Приехали вроде, – привстал, потягиваясь, разминая затекшую от долгого сидения в санках спину Власьев. – Я все думал – большую вы таки ошибку сделали, Григорий Петрович. Не знаю, сумел ли я ее компенсировать должным образом. Если бы вы торговались с нашим возницей и в итоге заплатили ему разумную сумму, ну, чуть больше общепринятой, он бы уехал довольный и забыл о нас через полчаса. А теперь ваша тридцатка, пусть и неполученная, все равно запомнилась, и будет он болтать на каждом шагу, особенно по пьянке, об очень странных пассажирах. О чем еще на стоянке с другими такими же разговаривать, которые гривенник в день выручают? Сейчас ведь не тринадцатый год, когда подгулявшие купчики или лихие мичмана швыряли деньги без смысла и расчета. В самом лучшем случае нас посчитают удачливыми ворами…

– И к чему вы сейчас снова об этом говорите?

– Так, рассуждая. Не проще ли… избавиться от такого свидетеля? Сугробы тут глубокие.

Удивительно совпали мысли Шестакова с предложением егеря.

– Ну, в общем-то вам виднее, – раздумчиво сказал нарком. – Лес рубят – щепки летят, такова сейчас линия партия. Вам «наган» дать или ножом управитесь?

Похоже, Власьев ждал иного ответа. Думал, что Шестаков ничтоже сумняшеся мгновенно исполнит его пожелание? Привык, мол, уже. Где пять человек, там и шестой без проблем пойдет…

– Да бог его знает. Может, и не стоит лишний грех на душу брать? Посмотреть сначала, что он делать станет? Сразу в обратный путь тронется или кинется властям докладывать…

– Если кинется – остановить успеем? – полюбопытствовал Шестаков.

– М-да, интересно вы вопрос ставите…

– Отнюдь, просто – в практическом плане. Мы же только-только начинаем свой путь. А от начала многое зависит…

– Тоже верно. Тогда, пожалуй, так поступим… – Власьев тронул возницу за плечо. Тот, вроде как задремавший, чисто автоматически подергивавший вожжи и чмокавший губами, вскинул голову.

– Чего изволите?

– Приехали мы, – егерь указал рукой на второй от тракта дом в переулке, полутораэтажный, окруженный глухим зеленым забором. – Благодарствуем, быстро довез. Давай на прощанье по чарочке, и ворочай обратно, а то дотемна домой не управишься…

При виде почти полной бутылки мужик, явно испытывавший сухость во рту и обычное после дневной выпивки состояние вялой расслабленности, приободрился.

– Дак чего же, я с удовольствием. А разве мы не до вокзала подряжались?

– Какого вокзала, окстись. Здешние мы, артельные, кроликов водим, шапки шьем. Расторговались в Москве, домой приехали. Забыл, что ли?

При этом Власьев, сделав вид, что хорошо отхлебнул из бутылки, обтер горлышко рукой и протянул остальное мужику.

– Ага, ну да, как же… – тот, похоже, не вспомнил о недавних словах Власьева о предстоящем сватовстве, скинул рукавицу, принял угощение, приложился.

– Ну, бывай. Заезжай, если что… – Власьев как-то очень естественно и небрежно ухватил лошадь за оголовье, приговаривая что-то, развернул на широкой дороге. – Смотри только, не допивай все сразу, ехать еще… – и шлепнул лошадь по заиндевелому крупу.

– Артист вы, однако, – отметил Шестаков, когда они уже споро шагали в сторону станции. – Если не свалится с облучка и до дому доберется, пожалуй, и вправду ничего не вспомнит, кроме как кустарей домой подвозил. Литр без закуски – тяжело, пусть и на свежем воздухе.

Власьев, не ответив, пожал плечами.

…До цели они доехали без приключений и с комфортом – в почтовом вагоне скорого Москва – Владивосток.

И сели в него легко и просто, по прежней схеме – удостоверение под нос почтарю, принимавшему с тележки какие-то тюки и ящики. Дождались, пока тот распишется в ведомости, поинтересовались, не везет ли кого постороннего, прошлись по отсекам, заглядывая за стеллажи, выгородки и в прочие укромные места обширного, под завязку загруженного вагона, пошевелили разложенные в соответствии с маршрутом мешки с письмами и пачки свежих центральных газет.

Старший вагона, средних лет мужчина в форменной тужурке и с «наганом» на поясе, и его напарник, спавший в маленьком двухместном купе, отнеслись к появлению «чекистов» спокойно, привыкли, наверное, регулярно контактируя с их коллегами, сообщили, что в Москве на Ярославском их уже проверили.

– Ничего, лишний раз не помешает. У тех своя работа, у нас своя. Следующая остановка где?

– В Александрове.

– Ну, до Александрова с вами и прокатимся. Веселее будет.

– Не положено на перегонах посторонним в почтовом вагоне находиться, – как бы с сомнением сказал старший. И выглянул в открытую дверь, словно надеясь увидеть на перроне кого-то, кто мог бы либо подтвердить непреложность инструкции, либо ее же и отменить.

Шестаков, вновь испытывая легкое возбуждение и нервный подъем, ответил, не задумываясь:

– Это где же ты посторонних увидел, браток? Говори, да не заговаривайся. Чёй-то я не слышал, чтобы наш товарищ Ежов вашему наркому подчинялся. Или, пока я из Москвы отлучился, новый приказ вышел?

Выждал короткую паузу, словно действительно надеялся получить положительный ответ, после чего сам захлопнул дверь, снял шапку и поискал глазами, куда бы сесть.

– Лучше б чайку сгоношил, а то замерзли мы, с утра мотаемся. Перекусить есть, а горяченького хочется…

Так и поехали. За три часа пути словно сдружились даже. Попили чаю, покурили, Власьев вытащил из пачки сегодняшнюю «Правду».

– Ну-ка, что новенького пишут?

Писали то же самое, что и всегда. Шестаков хоть и не думал, что в главной партийной газете напишут про его побег и прочее, а все же напрягся, пока старлейт вслух зачитывал заголовки и самые интересные места из статей и заметок.

Причем интересным, на его взгляд, было только то, что касалось готовящегося в Москве процесса правотроцкистского блока, по которому проходили и Бухарин, и Рыков, и даже предыдущий всесильный Генеральный комиссар госбезопасности Ягода.

Суд еще и не начался, а газетные материалы уже кипели яростной злобой и призывами раздавить гадин и размозжить собачьи головы предателей и двурушников… Слышать все это Шестакову было жутко. Кто знает, не для того ли его арестовывали, чтобы добавить еще одну голову на скамью подсудимых? Усилить, так сказать, картину всеобщей измены еще одним наркомом, обвинить его, к примеру, в убийстве Орджоникидзе или в продаже Гитлеру всей советской оборонной промышленности оптом?

А за маленьким зарешеченным окном (но, к счастью, пока еще не тюремным) мелькали все быстрее и быстрее заснеженные сосны, успокаивающе громыхали на стыках вагонные колеса, было тепло и уютно.

Шестаков вдруг остро позавидовал железнодорожным почтарям, как давеча капитану Бадигину.

Десять дней до Владивостока, день-другой там, и столько же обратно. Почти месяц размеренной, спокойной жизни, в которой ничего совершенно не происходит. Выгрузи на узловой станции почту, прими новую и снова спи, любуйся сибирскими и дальневосточными пейзажами, покупай на станциях местные дары природы – где рассыпчатую вареную картошку с укропом, где копченого омуля… И никаких более забот. Разве ж не жизнь?

И, главное, никому в голову не придет арестовывать вдруг этого мелкого служащего с незначительными значками на синих замусоленных петлицах.

– …Никак не могу понять, – услышал он вдруг голос этого самого почтальона, обращенный к Власьеву. – Нарком вот бывший, товарищ Ягода. Пишут – предатель, агент Троцкого, фашистов, собирался вождей наших убить, Горького велел отравить, в случае войны нанести удар в спину и все такое…

Похоже, любит порассуждать о высокой политике, а раз сейчас пребывает в дороге и на митинге выступить нет никакой возможности, так хоть со случайными попутчиками мнениями обменяться.