Игра на чужом поле - Дмитрий Валерьевич Иванов
— Па! Скал ду шел де… — в дверной проём заглянула Марта, её лицо светилось любопытством.
— Да забирай своё сокровище, — засмеялся Харальд. — Он мне уже всё самое нужное рассказал! Но учти — Соня тебя потом отдельно замучает вопросами!
Когда мы уединились в её комнате, Марта сразу спросила:
— О чём папа тебя спрашивал? Чего хотел?
— Советовал не торопиться с детьми, — усмехнулся я и, не теряя момента, попытался обнять девушку.
— Толя, Толя! — заволновалась Марта, ловко увернувшись. — Мама может заглянуть, если вернётся. Она, конечно, постучится, но мы же будем красные, как варёные раки! Она и так не хочет отпускать меня в СССР…
— Ладно, живи пока, — недовольно выпустил я добычу из своих рук, и как раз вовремя.
Тук-тук! Соизволила вернуться из Осло мама Соня и сразу примчалась спасать свою дочку из лап «русского медведя». И хоть она постучалась, но вошла, не дожидаясь ответа. Мы едва успели прыснуть в разные стороны. Я с невозмутимым покерфейсом выдержал её оценивающий взгляд, проверяющий, нет ли следов преступления на наших телах.
— Габр-бабр, — что-то буркнула мама Соня в сторону Марты на своём родном языке и, даже не удостоив меня приветствием, развернулась чётким солдатским поворотом и ушла, цокая каблуками по паркету.
А ведь когда она шла сюда, никакого цоканья я не слышал… Подслушивала, что ли?
Впрочем, я со своими двумя тёщами в прошлом теле вполне ладил. А вот как оно сложится теперь — чёрт его знает! Да может и не будет никакой тёщи! Поживём вместе, да и разбежимся, как корабли в море. Марта уедет в Оксфорд учиться, а я…
А не податься ли мне, например, в питерский… пардон, ленинградский физкультурный имени Лесгафта? Надеюсь, там возьмут олимпийского чемпиона сразу на третий курс или заставят год терять?
В голове уже рисуется картинка: просторный зал, где слышен топот сотни кроссовок, запах свежего паркета и тренерский свисток, режущий воздух. И я в числе других студентов. Разбираем финт, правильную стойку. «Слушайте сюда, будущие тренеры — вот так ставят удар, чтобы соперник не понял, откуда прилетело!» И мы, открыв рты, впитываем каждое слово.
Но в памяти всплывает другое: кабинет, бумаги, отчёты — и строгий взгляд того, кто скажет: «Ты что, товарищ Штыба, учиться вздумал? Ты же депутат, а не студент! В ЦК такие финты не канают!»
А потом — тёплый шёпот Марты в ушах:
— Ты можешь всё, что хочешь, Толя.
Чёрт возьми, а ведь правда. Может, и к чёрту эти условности? Жизнь одна. Вот бы всё сразу: и учёба, и карьера, и любовь. Только как разорваться, если я — один?
— Знаешь, что сказала мама? — вырвал из раздумий меня голос Марты. — Чтобы я пуговицу застегнула на блузке, — призналась подруга, а я почувствовал себя виноватым, ведь оную я расстегнул самолично, пытаясь забраться… ну вы поняли куда.
Мы ещё немного поболтали, пока нас не позвали на ужин. Хотя, если честно, для ужина было рановато — может, у них это просто поздний обед?
Хокона всё ещё не было, так что за столом собрались лишь мы четверо. И всё бы ничего, но мама Соня буквально сверлила меня взглядом, словно пыталась понять: чем же я, русский медведь, заманил её принцессу?
А чё? Я вилку держу правильно, в тарелку руками не лезу, жую аккуратно — вот она, наверное, и удивляется. Но под изучающим взглядом есть было не слишком приятно, и чем именно нас кормили, я, честно говоря названия, не запомнил. Зато вкусно было — это точно! Не «какером» единым сильна норвежская кухня!
— Желаете выпить что-нибудь? — с заметным акцентом спросил переводчик с ушами, словно у слонёнка. Его русский был ужасен, но старания ему не занимать.
Мы остались вдвоём с принцессой Соней, но третьим присутствующим был этот самый переводчик. Хотя его можно было бы счесть скорее предметом мебели — Соня его игнорировала. Зачем он тут вообще нужен? У Сони, видимо, проблемы с языками. Понимать она понимает, но видно, что в её биографии королевского воспитания не наблюдается. Вот Харольда учили, и Марту с Хоконом тоже, а Соню… ну, она ведь из простых «дворняг», как и я. Хотя, говорят, в её роду что-то голубокровное нашли.
— Я не пью, — гордо заявил я, чтобы раз и навсегда отмести любые подозрения в алкоголизме.
— У меня к вам есть просьба. Неожиданная. И если не сможете помочь — ничего страшного.
— Слушаю, — ответил я с неподдельным интересом, слегка поддавшись вперед.
— Я, как и мой муж, лютеранка. Это такое течение в христианстве, — неожиданно начала Соня. — Ты, наверное, слышал.
— Так… ну, слышал, да, — соврал я, ведь кроме самого слова «лютеранство», ничего об этом течении не знал.
— У вас в СССР в прошлом году из разрозненных общин тоже создали Евангелическо-Лютеранскую церковь, — продолжила мама Марты.
— Я коммунист и атеист, — на всякий случай уточнил я.
— Это хорошо, — переводил ответ переводчик. — Дело в том, что глава Всемирной Лютеранской федерации господин Ханзельманн планирует принять их в члены в этом году. Так вот… Он просит меня, а я прошу вас, соответственно, помочь одному человеку — новому епископу вашей церкви, господину Харальду с организацией Теологической семинарии.
— Неожиданно… И как я могу помочь? — задал вопрос я, пребывая в легкой растерянности.
— Необходимо помещение для обучения семинаристов и общежитие для их проживания, — пояснила Соня. — Иначе придётся делать семинарию заочной. А это, сами понимаете, потеря качества образования будущих студентов.
— А в каком городе он живёт? В Москве?
— Нет, он в Латвии… как его… в Риге!
Переводчик добросовестно переводил всё, даже её запинки и заминки.
— В Риге⁈ — растерялся я. Ведь в Латвии у меня связей почти нет. Вот если бы в Москве или хотя бы в любом другом городе РСФСР — тогда другое дело.
Соня кивнула, не замечая моей растерянности.
— Могу попробовать поговорить насчёт Ленинграда, — осторожно пообещал я, не представляя, как уговаривать Власова выделить жирный, почти столичный кусок недвижимости для какой-то нелепой церкви.
— Это же недалеко от Риги? — уточнила Соня.
— Недалеко! Рядом совсем — километров пятьсот! — брякнул я, ориентируясь далеко — недалеко
