Сперанский 4. Коалиция - Денис Старый
— А вы, Ваше Высокопревосходительство, всё по себе судите. С вами солдаты не идут, они парят, словно и усталости не знают. Так отчего же иные командиры так не могут? — Ребиндер всё равно настаивал на своём, что Римский-Корсаков сплоховал.
— Ты мне, Максим Владимирович, иное скажи: какую оценку дашь Сперанскому? — переменил тему разговора Суворов.
— Вот только не следует его славить, как спасителя всей битвы, — высказался генерал.
И более не следовало ничего добавлять. На самом деле, из Сперанского может выйти некий раздражитель для армейских чинов. Его и сейчас бы заклеймили «атаманом», вкладывая в это определение негативный подтекст. Вот только вокруг сильно много казаков, и они не поймут, почему к их высшему чину относятся насмехаясь.
— Объявлю я его… — Суворов рассмеялся. — Спасителем австрийцев. Сие и нашему офицерству по нраву придётся, и канцлера Тугута позлю.
— В очередной раз поражаюсь вашей мудрости, Ваше Высокопревосходительство, — улыбаясь, отвечал Ребиндер. — Мне уже успели рассказать про то, что Тугут лично спрашивал о Сперанском, видать, напакостил наш пострел австрийскому канцлеру.
Вокруг холма уже собиралась большая группа людей, и они всё громче галдели.
— Вот те, Максим, не дают мне старику дух перевести, уже с докладами бегут, — усмехнулся Суворов.
— Так сеунч, — развёл руками Максим Владимирович Ребиндер [сеунч — благая весть о победе].
У подножия небольшого, утопающего в зелени от кустов и травы холма уже столпились офицеры, которые прибыли с докладами. Нормальное положение дел, когда спешат доложить, что противник разбит, и о том, как отличилось именно то подразделение, что под командованием докладчика.
Это важный момент. В армии никто не забыл, как докладчики о победах не только принимались самими государынями, но и за добрые вести получали сразу же и чины, и земли, и ордена. Прибыл как-то Потёмкин на доклад к Екатерине Алексеевне и вдруг… Хотя тогда продвижение по службе было не только из-за реляций о победах. Или всё сошлось, и Потёмкин докладывал в постели?
— Ваше Высокопревосходительство, — взъерошенный, но с пылающими глазами, докладывал Багратион. — Вверенные мне солдаты выбили неприятеля с левого фланга и поддерживаемые казаками гонят француза прочь.
— Ай, молодец, Пётр Иванович, умница ты моя! — Суворов подошёл к Багратиону и троекратно расцеловал его. — Видел я, чай не слепой ещё, как ты сражался. Пора бы тебя дальше двигать, пора. Уйду я, а России-матушке ещё нужны будут богатыри.
Словно малолетний ребенок, получивший похвалу от отца, грозный сын Кавказа, или вернее Закавказья, покрылся краской смущения. Суворов — тонкий психолог, чувствует момент и знает, где и как похвалить и солдата, и вот такого подающего надежды офицера.
— Рад стараться, Ваше Высокопревосходительство, — выкрикнул Багратион.
— А что Платов? — обратился фельдмаршал к офицерам, которые уже окружили его. — За трофеями поскакал шельмец, не прибыл?
Все заулыбались, и никто не заметил, как Александр Васильевич Суворов чуть сморщился. Снова начинал болеть живот. Вот же напасть! Сколько себя помнил русский полководец, столько были у него проблемы с желудком и кишечником. Благо Базилевич начал в периоды обострения давать активированный уголь, так чуть легче становится. А ещё медик назначил диету, ну, это когда нужно есть всё невкусное, без соли, пресное, словно пост какой.
— А как там Григорий Иванович Базилевич, господа офицеры? Доложит мне о его успехах кто али нет? Дело великое наладить он решил, кабы спасти русских воинов поболее, — говорил Суворов.
Все несколько опешили. Они тут пришли рассказать, что огромное войско французов разбито, что русские потеряли пока что только чуть более двух тысяч погибшими, а Суворов, отец их, о медике печётся.
— Я пошлю справиться о нём! — первым среагировал Леонтий Леонтьевич Беннигсен.
— Вот-вот, вы отправьте кого, да пусть передаст мне чёрненького порошку. Он знает, о чём я, — сказал Суворов, продолжая принимать поздравления и сумбурные, эмоциональные доклады.
Римский-Корсаков, по сути, и не воевал. Он появился почти что в тылу у французов, причём вёл весь свой двадцатитрёхтысячный корпус чуть ли не в линию, словно у него все сто тысяч солдат в подчинении. Такого психологического удара французы не выдержали. Они ещё сопротивлялись, но вяло, безынициативно. Лишь Антуан Гийом Рампон смог переподчинить себе ряд республиканских потрёпанных полубригад и повести их в атаку. Если бы бригадного генерала поддержал хоть кто, то такая атака могла, если не привести французов к победе, то расчистить путь для более организованного отступления. Но Рампон оказался в этот момент единственным генералом, кто сориентировался в ситуации.
Сейчас этот француз лежит на операционном столе, и его оперирует сам Базилевич, пытаясь сложить переломанную в трёх местах ногу и убрать часть ребра, которое жмёт на внутренние органы. И Григорий Иванович не взялся бы за лечение французского генерала, пусть и героического, но сам Суворов, желая поиграть в благородство и несколько возвеличить свою победу, попросил не дать умереть французскому герою. Что ж, именно Антуану Гийому Рампону придётся стать первым пациентом, которому в полевых условиях будут накладывать гипс.
Среди французских офицеров ещё были те, кто не сдавался, даже такие, кто сам искал смерти, идя в атаку чуть ли не в одиночку. Но это была агония. Шерер оказался не тем полководцем, кто смог бы в критической обстановке собрать свою волю в кулак и заставить офицеров действовать. Он уже проигрывал ранее, причём позорно, где-то там, в глубинах своего сознания, может, даже и не сильно глубоко, Шерер был готов проиграть.
Ему обещали в Директории, что, невзирая на результат, Шерер останется в армии и будет на неё влиять. Просто директора не видели более ни одного высокопоставленного генерала республиканской армии, кому могли бы довериться. Приходило время реставрации монархии, но в другом её виде, без призраков прошлого, в виде неразумных и слабых королей, а на какой-то новой основе. Это видели многие, оставалось гадать, кто возьмёт власть.
И самый главный претендент уже готовился отправиться во Францию, как победитель. Словно древнеримский триумфатор, вернуться в Париж и приветствовать толпы влюблённых в него французов. Народная память переменчива. Три года назад он расстреливал парижан картечью, а сейчас он может и уже становится для них кумиром, полубогом.
*……………*…………*
