Целитель-7 (переработанная версия) - Валерий Петрович Большаков
— Ужас! — улыбнулась родительница.
— Да кошмар просто!
А Рита всё поглядывала в зеркальце заднего вида. Порой на повороте оно отражало белую «Шкоду», смахивавшую на усохшую «Волгу». Легковушка держалась за ними от самой Праги.
— Подъезжаем!
Впереди обозначились шпили и купола старого Пльзеня. Новый город встречал типовыми параллелепипедами. Чистенько. Скучненько.
— Тут е одно место… — забормотал Иржи, выворачивая руль.
Рите показалось, что Пльзень состоит из сплошных перекрестков — уличные диагонали с извилинами как будто под запретом. А вот и то самое место — опрятная с виду кафешка, не ведающая дресс-кодов.
Уже после обеда — обычного комплекса, как в столовке, — Рита подошла к свекру.
— Петр Семенович, а вам не кажется, что во-он та «Шкода» нас преследует?
Гарин-старший благодушно хохотнул, пришатываясь к невестке:
— Это Мише надо сказать «спасибо», хе-хе… Нас пасут ребята из КГБ, год уже! Как только вся эта буча в Союзе поднялась, так нас сюда и сплавили, от греха подальше, к Праге поближе. Я-то сначала думал, что это Шокина идея, из министерства, ан нет! Так что, не переживай — свои!
— Ну, тогда ладно! — успокоилась девушка.
— Все поели? — «пан директор» встал, руки в боки.
— Все! — дуэтом отозвались мама с дочкой.
— Все сходили… куда надо?
— Все!
— По машинам!
* * *«Шумава — не горы, а пригорки», — думала Маргарита, провожая глазами плавные заснеженные увалы, встопорщенные буковыми зарослями, да пышными елками. Ну, это если сравнивать с Кавказом, куда юная Ритка Сулима ездила на соревнования. А для Средней Европы и так сойдет. Если уж плюгавенький Олимп считается горной твердыней, то о чем, вообще, говорить?
Наверное, задумалась девушка, эта ее неудовлетворенность — производное от чешской тесноты. Ведь для Союза поездка в горы — это дальнее путешествие, будь то Кавказ, Алтай или какой-нибудь Заалайский хребет. А тут… Только выехали — уже к Пльзеню подъезжаем! Круть-верть рулем — Шумава, Богемский лес…
«Волга» поднажала, одолевая тягучий подъем, и вошла в поворот — дорога впереди опоясывала гору широкой дугой. Слева — склон вниз, истыканный остроконечными елями, справа — склон вверх, поросший пихтами, если верить Иржи. Хотя, на Ритин взгляд, хвойные породы ничем особым не отличались.
Девушка оглянулась. Белая «Шкода» исправно катилась следом. Крутизна, что стремилась к небу по правую руку, отошла, делаясь пологой, и за деревьями замелькала узкая долина. По низинке скатывалась извилистая дорога со старенькой грузовой «Татрой» — приплюснутый капот синей кабины чем-то напоминал носорога, угрюмого и насупленного.
Неожиданно «носорог» сорвался с места — самосвал, пошатываясь и трясясь, набирал скорость. Рите стало не по себе, но, глянув на Иржи, она вернула себе спокойствие — водитель зорко поглядывал на «Татру». А вот и миновали съезд…
Рита похолодела — белая «Шкода» газанула, прокатываясь скорее, но и грузовик не собирался тормозить! Бампер, словно носорожий рог, с грохотом ударил в бок легковушки, протащил ее до самого обрыва, и сбросил вниз.
Девушка вскрикнула, а «Татра» спокойно развернулась.
— Ой, ужас какой! — запричитала Лидия Васильевна.
— Да он как будто специально врезался! — вознегодовал Петр Семенович.
— Да не как будто, а специально, — пожал плечами Иржи, притормаживая и съезжая на обочину, где курился дымком из выхлопной трубы старенький фургончик. — Выходим, пан директор! — сказал он обычным голосом. — Пересадка!
— Да что за ерунда! — вспылил Мишин папа.
— Выходим, — лязгнул Корда, неторопливо вынимая пистолет.
Петр Семенович шарахнулся к дверце от направленного дула, и нашарил ручку. Дверь отворилась, напуская в салон морозного воздуха, пахнущего снегом. За ветровым стеклом было видно, как из фургона «Фольксваген» неторопливо появляются трое, одетые, как охотники. Тот, что выбрался первым, широко расставил ноги, картинно поигрывая ружьем.
— Что происходит? — нервно, тонким голоском вскрикнула Лидия Васильевна.
— Преступление, — выцедила Рита, не сводя глаз с Иржи.
— Слэчно[2] верно молвит, — спокойно вытолкнул чех, и повел пистолетом: — Садитесь в фургон. Только без фокусов. Красная кровь на белом снегу — то так мэрзко… — и рявкнул: — Поспэштэ йдэме!
Гарины поплелись к «Фольксвагену». Перемена в их жизни была столь внезапна и невероятна, что сознание не справлялось, признавая действительность вымыслом.
Глава семейства шагал, хмур и зол, Лидия Васильевна прикрывала рот ладонью, чтобы не видно было, как дрожат губы, а побледневшая Настя сжимала кулачки.
Громко щелкнул затвор винтовки, и Риту передернуло.
«Это всё взаправду!» — поразилась она простенькой истине.
— Шнелле, шнелле! — прикрикнул «охотник», распахивая заднюю дверцу фургона, и загнал пленников в будку, жавшую со всех сторон.
«Миша, Мишечка!» — отчаянно воззвала девушка, но психодинамический сигнал рассеялся в двух шагах…
[1] Возидло (чешск.) — автомобиль.
[2] Обращение к девушке.
Глава 17
Глава 17.
Суббота, 28 января. Утро
Москва, улица Малая Бронная
Углядев издали милицейскую машину, я замедлил поступь. Прогулялся мимо дома Игоря Максимовича по другой стороне улицы, дисциплинированно дошагал до перехода… А тут и люди в стальной форме покинули подъезд. Желтая «Волга» с синей полосой зафырчала, да и отъехала.
«Ну, и отлично», — мелькнуло в голове.
В парадное я даже не заглядывал. Дверь в квартиру опечатана — что мне, на бумажную полоску с печатью любоваться? Да и к чему светиться зря?
В общем-то, я редко встречал соседей Котова. Над ним жила вдова какого-то генерала, дама надменная и нелюдимая. Зато создавалось полное впечатление, что по квартире она ходила на цыпочках — ни стука, ни скрипа. Благодать.
Свернув под арку, отделанной рустовым камнем, я вышел во дворик и направился к неприметной двери черного хода. Надо полагать, до революции ею пользовались кухарки да молочницы, шмыгая в людскую. С тех пор половину дверей заложили кирпичом, но мой наставник и генеральша не поддались общему поветрию.
Прислушавшись к гулкому беззвучию, я вошел в осиротевшую квартиру. Клацнул замок, и воздух снова застыл над жилплощадью.
«Как одинока тишина…» — пришло мне на ум.
В коридоре витал смолистый аромат дров, расходившийся из чулана, а из кухни слабо, на грани восприятия, попахивало кофе.
«Будто по-прежнему всё…»
Я заглянул в «трапезную», и коротко вздохнул — на столе стояла белая кружка Игоря Максимовича. Он ее так и не помыл.
Зашипела вода, звонко брызгая в дефицитную мойку из нержавейки, мутнея под моими пальцами. Я оттер кофейные потёки, словно совершая некий тайный ритуал, и сунул кружку в позванивавшую решетчатую посудницу, к фаянсовым товаркам, звякнувшими глазурованными боками.
— Что ж вы так, товарищ наставник?.. — тускло выговорил я.
Просто зло берет… Ну, хоть бы предупредил, что ли! Только не потом, когда всё поздно, а заранее, чтоб спина к спине у мачты! Вдвоем!
«А-а! Только и остается губы кривить…»
Может, Котов просто взял, да и покорился судьбе? Он же верил в предопределенность! Или не решился противоречить «божьему
