Последний министр - Валерий Гуров
Протопопов убрал колено, чтобы Хабалов мог отвечать, да и чего не хватало, не задохнулся. Заслышав обвинения в сношениях с Германией, Сергей Семёнович как то разом умерил пыл и натурально испугался. Не испугаешься тут – по 108 статье предусматривалась смертная казнь и оправдательные приговоры по ней не были частым явлением.
– Отпусти…поговорим спокойно, слово офицера даю, не буду больше чудить.
Александр Дмитриевич отпустил, сел обратно на стул. Пистолет на всякий случай поднял с пола и сунул себе за пазуху. Как ни в чем не бывало сложил руки на столешницу.
Генерал медленно выпрямился, поправил свой съехавший мундир. Красный весь. Пошатывается, видать кровь в голову ударила со всей силой напора. Но надо признать, что слова сказанные Протопоповым подействовали на генерала. Не зря Александр Дмитриевич рисковал. Если бы не сработало – Хабалова пришлось бы устранять на месте. После таких дел, если они не задались, в живых собеседников не оставляют.
Слишком много риска.
Хабалов поставил перевернувшийся стул на ножки, присел. Гулко выдохнул. Положил руки на стол, которые ходили ходуном.
– Если такое дело… коли так все… – начал он подбирать слова, да никак не получалось и Хабалов сплюнул с горяча прямо на пол, раздосадованный тем, что не может взять себя в руки, как подобает офицеру.
– Спасибо лучше скажи, Сергей Семёнович, что я будучи вчера у Государя на приеме до его сведения о твоей преступной халатности не довёл, – сказал Протопопов. – Все думал, что ты исправишься…
– Никак я не пойму в чем виновен, Александр Дмитриевич! – отрезал Хабалов. – И в чем мне надобно исправляться?
– Ты видел, что творится с твоим гарнизоном? До какого состояния ты свои части запустил? Мало того, что на фронт тебе отправлять некого, так ты ещё порядок среди них наводить не наводишь.
– Ну не правда Александр Дмитриевич, – начал оправдываться Хабалов, отводя взгляд и смотря в стол. – Надо ж такое подумать, чтобы я и за мир сепаратный, чтобы генерал-лейтенант Хабалов с Германией екшался! Да я ведь всю жизнь на службе, сорок лет с гаком, патриот до глубины души…
Было видно, что генерал серьезно напуган. При этом, как человек военный, он определено стесняется этого факта и пытается взять себя в руки и показать, что это не так. Но гораздо больше он все же боялся прослыть предателем Родины, ведь это – вопрос офицерской чести и клятвы на присяге.
– А чего тогда Сергей Семёнович ты Государю лапшу на уши навешал, раз неправда? По твоему для фронтовых частей места в Петрограде нет, а для белобилетников и прочих – пожалуйста? – спросил Протопопов, не сводя с генерала свой испепеляющий взгляд.
– Ну я ведь… – Хабалов не договорил, тяжело вздохнул, махнул рукой в сердцах. – Я то думаю откуда кривотолки про сепаратный мир могли поползти. А ты мне вот скажи, Александр Дмитриевич, как на духу, что по твоему я должен с этими солдафонами делать? Распустить? И как ты себе это представляешь? Они здесь все на жалованьях сидят, пригрелись, как у мамкиной сиськи все равно что. Да они меня съедят заживо и косточек не оставят, если узнают, что я велел их частям с Петрограда сниматься. И офицеры им не указ! Да и офицеры тут по большей части… одно название!
– Мне агентура, Сергей Семёнович, примерно вашими словами докладывала. И вы на измену родине милый мой определенно наговорили! Что не скажете – все в угоду немцам, – пожал плечами Протопопов. – А я вам между прочим помочь хочу, так сказать по старой дружбе, помочь искренне. Но видимо придётся таки господину Курлову дело ваше дальше по вертикали пускать. Тут как старому другу могу посоветовать одно – бегите. Времени до судного часа совсем мало осталось.
– Да подождите же вы! – встрепенутся генерал-лейтенант. – Вы на меня столько всего обрушили… ну чем плохо, что такой социально опасный элемент, динамит, как вы выражаетесь, контролируется и финансируется государством? Ну ей богу, господин министр. А ведь если мы распустим или выведем отсюда этих солдат, то потеряем контроль над ними. Так то они у нас за пазухой!
– Позаимствую ка я у вас бумагу, – Протопопов потянулся к канцелярским принадлежностям, кои были в большом количестве представлены на столе генерала. – Вы, видимо, кроме как на пальцах не понимаете.
Министр положил чистый лист между собой и генералом.
– А теперь смотри сюда, голова твоя седая.
Министр написал несколько пунктов на листке, обвёл их, подчеркнул и повернул лист к Хабалову, чтобы тот мог прочитать.
Тот прочитал внимательно.
– Ну так время же военное, Александр Дмитриевич, понятно, что такие проблемы будут? Как без них то? Я, честно признаюсь, не понимаю, куда вы клоните… вот вы пишите мобилизация на фронт, как проблема, среди прочего. Так опять же – война идёт третий год! Вы уж извините, но вы предлагаете людей на войну не мобилизовать? А кто ж тогда воевать будет?! И это я изменник и шпион, раз мобилизацию провожу?! Полноте!
– Понятно то понятно, Сергей Семёнович, и мне, и вам. А понятно ли вам КОГО вы, вояки, на фронт мобилизуете? Или вы туда без разбора всех шлете, не разбираясь особо?
Хабалов покачал головой, задумался. Явно не понял вопрос.
– Кого-кого, тех кто попадает под пункты о призыве!
– Без разбору то есть! – повторил Протопопов.
Списков лиц подлежащих мобилизации у Протопопова не имелось, не его это ведомственные дела, как никак. Но Протопопов, читая в большом количестве литературу про февраль 1917 года, хорошо помнил, что одним из пунктов, приведшим к волнениям, стали хвосты за хлебом. И появились они потому, что мобилизации подверглись пекаря, булочники и повара! Все те, кто в условиях слухов о надвигающихся проблемах с провиантом, должны были стать неприкосновенными для военный нужд на фронту. Те последние гаранты безопасности, которые оставались у режима в столице. Делалось ли это сознательно или эти люди по воле случая
