Виктор Тюрин - Ангел с железными крыльями
– Здравствуйте, отец Елизарий. Как ваш колокол? Отбивает все что положено?
– Доброго здравия и вам, Сергей Александрович. Колокол в порядке, а как вы сами? Смотрю, лицом похудели, да и глаза изменились. Вот только не пойму: в хорошую или плохую сторону?
– Трудно сказать, потому что в последнее время у меня жизнь, что тот маятник. Качается то в одну, то в другую сторону.
– Образно сказали. Значит, было и хорошее, и плохое. В церковь не хотите прийти, душу облегчить?
– Свои личные дела не намерен ни с кем обсуждать.
– Гордыня – смертный грех, Сергей Александрович. Не забывайте об этом. Я сейчас домой иду. Может, заглянете к нам? Матушка недавно о вас вспоминала. Желает одарить вас вареньем. Шесть сортов! А какое душистое! От аромата аж голова кружится! Идемте! Анастасия Никитична борщ отменный сварила! Прошу вас, не побрезгуйте!
Услышав про борщ, мой желудок требовательно заурчал.
– Уговорили!
Спустя полчаса я с аппетитом ел наваристый красный борщ, приготовленный умелыми руками попадьи. Разговор за столом был почти семейный, спокойный и тихий. О погоде, о войне, о жизни. Поинтересовался, как идут дела в школе.
– Теперь на наши занятия ходит три десятка ребятишек, – радостно сообщил мне отец Елизарий, а затем добавил: – Еще по моей просьбе нам учительницу новую прислали. Аккуратная и вежливая девушка. Ведет у нас географию, историю и арифметику. Матушка – чистописание, а я, как и прежде, веду закон Божий.
– Рад за вас! Знаете, мне хотелось бы внести пожертвование на школу. Если вы не против, то я загляну к вам на днях.
– Как мы можем быть против того, что угодно Богу, – несколько высокопарно произнес отец Елизарий.
– Так приходите к нам в среду, Сергей Александрович, – пригласила меня Анастасия Никитична. – Щи будут из кислой капустки. Да еще думаю пирожки сделать.
– Раз пирожки – обязательно буду.
В назначенное время я постучал в дверь отца Елизария. Открыла мне матушка. По ее расстроенному лицу и мокрым глазам было видно – что-то случилось.
– Ох! Это вы!
– Я некстати?
– Даже не знаю, Сергей Александрович! Ох, извините! Говорю, не подумав! У меня от всего этого прямо голова кругом идет! Да, проходите! Проходите! Вот веничек, отряхните снег! Пальто снимайте!
Матушка, расстроенная и взволнованная, засуетилась вокруг меня. Раздевшись, я сел за стол.
– Успокойтесь и расскажите, что случилось.
Попадья замерла, прижала сложенные вместе руки к пышной груди и плачущим голосом, при этом не совсем внятно, принялась рассказывать:
– Беда приключилась! Тут вот какое дело! У нас в школу мальчонка ходит. Головастый, все с первого раза хватает… Только вот родители его безбожники и разбойники! Пьют беспробудно, целыми днями, а сына своего заставляют на улице милостыню просить. Ироды окаянные! Вот и сегодня пришел на занятия без шапки, с синяком под глазом. Говорит, еле вырвался… Я его чаем горячим с вареньем отпоила, и сейчас он на занятиях.
Я пожал плечами. Таких случаев сотни тысяч по всей России. В чем проблема?
– Анастасия Никитична, вы ведь не все мне рассказали?
Та замялась, опустила глаза.
– Петенька не велел говорить.
– Какой Петенька? – спросил я и только тут понял, что она назвала гражданское имя своего мужа. – Извините. А как его по батюшке?
– Петр Николаевич.
– Вы мне все-таки расскажите. Хуже не будет.
– Вы правы, Сергей Александрович. Хуже не будет.
Оказалось, что священник уже ходил к родителям мальчонки, чтобы усовестить их, и заработал там синяк под глаз.
– Вы уж не говорите ему этого. Пожалуйста. Он очень гордый, хотя и пытается бороться с этим грехом. Хорошо?
– Ничего не скажу. Чаем с вареньем не угостите?
– Ох, господи! Совсем с этими заботами забыла о гостеприимстве!
Когда я уже пробовал второй сорт варенья, пришел грустный и какой-то поникший отец Елизарий. Поздоровался и, не раздеваясь, как был в теплом пальто, сел за стол. Отодвинул в сторону чашку, поданную ему матушкой, сказал: – Пойду, наверное, я к Степану Пантелеичу. Он городом поставлен закон поддерживать! Правду я говорю?!
Супруга согласно закивала головой, правда, при этом радости на ее лице не прибавилось ни капли.
– Он кто? Городовой? – спросил я священника.
– Да. Наш околоточный надзиратель. Я уже ходил к нему, но он только руками разводит. Они, дескать, семья. Говорит, это их дитя и как желают, так и воспитывают. Но, похоже, мне придется идти снова, так как Светлана Михайловна настроена решительно и собирается отвести его домой, чтобы поговорить с родителями. Я собрался идти с ней, но подумал, что может быть лучше, если с нами пойдет Степан Пантелеевич.
– Зачем вам городовой? Я сам с вами схожу.
– Нет, Сергей Александрович, не надо! Вы правильный человек, но нет у вас любви к людям, как нет в сердце сострадания, а насилие только порождает еще большее зло!
– Петр Николаевич, я могу вас так называть?
– Давно уже пора, Сергей Александрович. Ведь мы с вами общаемся не как духовник с верующим, а как хорошо знакомые люди.
– Вот и хорошо. Тогда, Петр Николаевич, разрешите мне сопровождать вас вместе с учительницей. Ночи темные, народ нынче озорной. К тому же обещаю, что слова лишнего не скажу без вашего согласия.
– Даже не знаю, Сергей Николаевич, что и сказать. Хотя… может, ваш богатырский вид устрашит иродов, и снизойдет на них страх Божий, – священник некоторое время обдумывал эту мысль, и было видно по легкой улыбке, что с каждой секундой она ему нравилась все больше. – Хорошо, идите с нами, но только очень вас прошу: не изливайте на них гнева своего.
– Как скажете, Петр Николаевич.
Священник даже просветлел лицом. Порывисто вскочил.
– Одевайтесь, а я пойду и предупрежу Светлану Михайловну!
С этими словами он вышел из комнаты. Я посмотрел на его супругу. Та мягко улыбнулась и сказала:
– Вы уж там, пожалуйста, присмотрите за ними.
– Не волнуйтесь, Анастасия Никитична, все сделаем в лучшем виде.
Попадья при этих словах весело и как-то легко засмеялась. Одевшись, я вышел, чуть не столкнувшись на входе со священником, уже шедшим за мной, вдруг неожиданно вспомнил, зачем пришел.
– Петр Николаевич, совсем забыл!
Тот недоуменно смотрел на меня, пока я не достал из кармана сто рублей и не протянул ему.
– Это вам на школу.
Он осторожно их взял и бережно засунул во внутренний карман пальто.
– Благодарю тебя, сын Божий, от лица церкви за столь щедрое подаяние. Эти деньги пойдут…
– Извините, Петр Николаевич, но нас там ждут.
– Да-да. Вы правы, Сергей Александрович. Идемте.
На улице мы прождали недолго, спустя несколько минут из барака, где проводились занятия, вышел мальчишка в шапке, которая была ему большая, поэтому все время сползала на глаза. Вместе с ним вышла высокая и стройная девушка. Разглядеть ее толком в темноте зимнего вечера не было возможности из-за меховой шапки и шали, закрывающей половину лица.
– Здравствуйте. Разрешите представиться: Богуславский Сергей Александрович.
– Здравствуйте. Антошина Светлана Михайловна. Вы вызвались нам помочь?
– Да. Тебя как звать, парень?
– Сенька. Ну и плечи у вас дяденька! Вы, наверное, боком в дверь входите?
– Смотря какие двери, Сенька! Ну, пошли! Показывай, где живешь!
До двухэтажного обветшалого дома, длинного как барак, мы дошли быстро, минут за десять. Когда-то это были производственные помещения, которые со временем кто-то из изворотливых дельцов разбил на комнаты и стал сдавать внаем. Зашли в полутемный и холодный подъезд, в котором отчетливо пахло мочой, кислой капустой и чем-то только что подгоревшим. Стоило подойти к обшарпанной фанерной двери, из-за которой неслись громкие и нетрезвые голоса, как мальчишка съежился и виновато взглянул на нас.
– Может, я один пойду?
– Нет, Сеня, мне необходимо поговорить с твоими родителями. Ты умный и талантливый мальчик, и они должны это понять. Я скажу им… – тут учительницу перебила громкая изощренная ругань, раздавшаяся из-за двери. Она вздрогнула и, словно ища помощи, бросила на нас со священником испуганный взгляд.
«Глаза у нее красивые. Да и вообще…» – только я так подумал, как она решительно толкнув дверь, вошла в комнату. Следом вошли мальчишка и отец Елизарий.
Я же остался стоять у двери. Стоило им войти, как в комнате воцарилась тишина. С высоты моего роста мне все было прекрасно видно, при этом сам я оставался невидимым во мраке коридора. За колченогим столом, накрытым вместо скатерти газетой, при неровном свете свечей сидела пьяная компания, состоявшая из двух мужчин и двух женщин. В центре стола сковорода с остатками жареной картошки. Рядом с тарелкой, где лежало несколько кусков селедки, стояла литровая бутыль с каким-то мутным пойлом. Завершал натюрморт кувшин с квасом и несколько разнокалиберных стаканов. Первой нарушила воцарившееся молчание учительница:
