Андрей Дай - Орден для Поводыря
— Пожалуй, Александр Ермолаевич абсолютно прав, — под ехидное хихиканье Герочки, совершенно серьезно поддержал я туземного начальника. — У меня практически все работы были проведены за счет резервного фонда города и взносы многочисленного купечества. Барнаулу такие траты непосильны, хотя бы ввиду отсутствия как фондов так и купцов. Да и не пристало горной столице… Здесь камнем все должно быть…
На лице Фелькерзама не дрогнул ни единый мускул, но заблестевшие глаза все-таки говорили, что мой сарказм он оценил. Наверняка, ведь знает, поганец, о нашей с Фрезе взаимной "любви".
— Да и не бывает в Барнауле такой распутицы, как в Томске. Другой грунт, знаете ли. И Сибирский тракт с десятками тысяч подвод здесь не проходит. У меня с Кяхты только чаю до миллиона пудов в год по улицам провозят, а здесь-то что…
— Это только пока, — рыкнул порозовевший хозяин дома. — Моими инженерами составлен прожект обустройства военно-торгового тракта от Барнаула, через Бухтарму на Верный и в Китай. Вскорости бумаги будут с очередным золотым караваном высланы в Кабинет Его Императорского Величества. И мы склонны полагать, что потребные для строительства средства будут выделены.
— О-ля-ля! Это же просто чудесно! — практически искренне обрадовался ревизор.
— Несомненно, — надулся от самодовольства Фрезе. — Новый тракт существенно облегчит положение наших отрядов в Туркестане.
— А что там с нашими отрядами? — не понял гость. — Приходили какие-то новые известия от полковника Черняева? Я имею в виду, после того, как он приступом взял Чимкент?
— Нет, но…
— Кстати, дорогой Герман Густавович! Мне передавали, что в списке представленных к орденам офицеров, отличившихся при штурме кокандской крепости в июле, одним из первых указан ваш брат, подполковник Мориц Густавович. Это, кажется, был орден Святого Георгия…
Не ожидал, что добрые вести о Герином старшем брате, окажется так приятно слушать. Все-таки нужны человеку какие-то корни, что-то связывающее его с миром, определяющее его положение в человеческой стае. Многочисленная и дружная семья, как нельзя лучше отвечает этим требованиям. Этакий, сплоченный клан, во всем помогающий и поддерживающий каждого из своих членов в трудную минуту. И разделяющий радость побед.
— Он прирожденный воин, — кивнул я. — Ордена и чины – это лишь вопрос времени.
— Наш Герман Густавович, тоже отличился, — с едва скрываемым сарказмом поделился с гостем Фрезе. — Ходят слухи, он в одиночку одолел, чуть ли не целую банду беглых каторжников.
— Да-да, — вдруг встряла в разговор жена горного начальника. — Поведайте нам о вашем подвиге. Просим.
Господи Милостивый, а я-то еще удивлялся тому, как римлянки обрекали на смерть гладиаторов в Колизее. Похоже, сама мысль о чьих-то мучениях доставляла этой, в общем-то, серенькой, женщине физическое наслаждение.
— Все произошло достаточно быстро, — покосившись на прикрывших ладошками рты в ожидании кровавых подробностей девчонок, меланхолично произнес я. — У меня не было шанса даже испугаться.
— Но вы ведь стреляли из своего пистоля! — как-то чересчур на мой взгляд агрессивно, поправила Екатерина Степановна.
— Стрелял. У меня есть чудесный английский револьвер господина Адамса. Из шести зарядов, он дал осечку только в одном…
— Прошу прощения, дамы, — спас меня барон. — Я украду у вас нашего стрелка. Думаю, самое время выкурить по папиросе… Я, знаете ли, пристрастился…
Я благодарно взглянул на ревизора и, не обращая внимания на побледневшую от гнева мадам Фрезе, поспешил встать из-за стола.
— Простите мою настойчивость, Федор Егорьевич, — начал я, когда мы уединились в курительной комнате и барон разжег папиросу с длинным мундштуком. — И все-таки. Что с наследником?
— Ваш гонец, милейшая Елена Павловна, встретилась в Дармштадте с Императрицей, — пожал плечами столичный гость. — Мария Александровна была шокирована известиями, но, конечно же, согласилась с необходимостью полного медицинского осмотра Николая Александровича. Сам Великий Князь собирался отбыть в Данию, ко двору Кристиана IX, и консилиум решено было назначить сразу по его возвращении. Однако…
В комнату вошел слуга с полуштофом коньяка и бокалами. Следом появился хозяин дома, и фон Фелькерзам тут же сменил тон повествования.
— В Санкт-Петербурге большие перемены, дорогой Герман Густавович. Знаете, как ныне в салонах Северной Пальмиры называют Его высокопревосходительство, генерал-лейтенанта Мезенцева? Фрондер! Каково! Начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии – Фрондер!
— Отчего же так вышло? — поддержал я игривый тон эмиссара. — И позвольте. Если я правильно помню, Третьим отделением разве не его сиятельство, князь Долгоруков заведовал? А Владимир Николаевич Мезенцев только весной на пост начальника штаба Жандармского корпуса назначен?
— Вы, господин Лерхе, удивительно хорошо осведомлены в делах этого ведомства, — вскинул брови барон.
— Наш Герман Густавович водит дружбу с жандармами, — презрительно выдохнул Фрезе.
— Так ведь я в ведомстве его высокопревосходительства, господина Татаринова долгое время имел честь состоять на службе, — обезоруживающе улыбнулся я. — Как же Государственный Контроль империи без сотрудничества с жандармами-то? Иные из казнокрадов в столь высоких чинах, что без Третьего отделения и не подступишься…
— Да уж, — вынужден был признать горный начальник. Видно было, что ему неуютно под прицелом наших взглядов, и он уже пожалел, что затронул эту скользкую тему.
— Так что там, Федор Егорьевич, наш Фрондер?
— О-ля-ля! Злые языки болтают, он имел весьма нелицеприятную беседу с его сиятельством по поводу какого-то письма. А потом, будто бы, вопреки приказу начальника, в частном, так сказать порядке…
Мезенцев мне поверил. Сразу и безоговорочно. Не знаю – почему. При встрече, а она теперь неминуема, нужно будет поинтересоваться. Но начальник штаба жандармского корпуса решил использовать шанс.
Ни за что не поверю, что дело нельзя было сделать по-тихому, в лучшем стиле Третьего отделения. Но нет, Николай Владимирович сознательно пошел на конфронтацию с флегматичным и неповоротливым князем Долгоруковым. Вышел, так сказать – громко хлопнув дверью. Его карьера висела на волоске, но он стремительно собрал светил отечественной медицины, организовал литерный поезд в германские княжества и через неделю уже был в Дармштадте. Где, на счастье, успел застать наследника Империи.
Представляю себе, как этот господин врывается в кабинет Государя с криками "Заговор! Наследник Престола в опасности!" Александр был впечатлен. Особенно, когда выяснилось, что императрица Мария Александровна осведомлена куда больше его, и что нити ведут в Сибирь.
Тем не менее, император проявил характер. Поездка Никсы в Копенгаген была перенесена на другой день. В замке Югенгейм, близ Дармштадта, принадлежавшем брату царицы, принцу Александру Гессенскому, был проведен самый тщательный, какой только возможен при нынешнем состоянии медицинской науки, консилиум.
Диагностировали воспаление, заставляющее, кстати, Николая Александровича страдать от болей и сутулиться, нижней, поясной части позвоночника благодарение Господне – еще не запущенное. Немедленно было назначено лечение и щадящие поврежденную спину процедуры. Личный доктор наследника Шестов был тут же удален от двора и выслан в Россию.
Его императорское высочество, в компании с братом, Александром Александровичем, все-таки выехал в столицу Дании. Только теперь за состоянием здоровья наследника следили лучшие доктора Империи.
Мезенцев получил Высочайшее благоволение, чин генерал-лейтенанта, место начальника Третьего отделения и прозвище "Фрондер". Князь Долгоруков сказался больным и уехал поправлять здоровье в Ниццу. А Император Александр II принялся отгадывать ребус – чьи уши торчат из-за спины безвестного сибирского губернатора.
Я был доволен и не скрывал этого. С плеч, будто груз спал. И даже Фрезе, после пары бокалов коньяка, разговорившийся и искренне переживающий за здоровье надежды Империи, стал казаться милым, безобидным дядюшкой.
Снежный тракт
Снег, снег, снег. Кони бьющие копытами по снегу…
Еще помнятся летняя жара и теплые дожди. Еще не верится в сугробы с буранами и стужу. Снега еще не много. Долгая, затяжная осень перешла в малоснежную и не особенно холодную зиму. Кое-где ветер сдувает замерзшую воду с покореженного распутицей тракта, и там сани вздрагивают, словно живые…
Экипаж мотает и шатает так, что рукописные буквы вскоре начинают расплываться перед глазами. Понимаю, что не стоит торопиться портить глаза – покрытые изморозью маленькие оконца дормеза не пропускают достаточно света, но жаль тратить время. Конечно, путь до столицы не близкий, но и сделать нужно успеть многое. Остановки на почтовых станциях наполнены безвкусной пищей, краткими часами сна и скрипом железного перышка по бумаге.
