Андрей Уланов - «Додж» по имени Аризона
Ладно. Осмотрелся еще раз, принюхался даже — и встал во весь рост. Никакой реакции. Точно, смылись.
Подошел к коряге — ну да, здесь они и куковали. Земля утоптана, россыпь гильз от ручника, даже следы от сошек на дереве характерные. И что еще веселее — коряга эта вся в дырах от крупнокалиберного, а на стволе дерева напротив — темное пятно и брызги веером. Кого-то об это дерево с размаху припечатало.
Так, думаю, вот чего они так резво ноги сделали. С тяжелораненым-то — а от крупнокалиберного легких ран не бывает, его пуля и на излете руку запросто оторвать может — им сейчас надо как можно большее расстояние между собой и погоней оставить. Вот они сейчас небось этим и занимаются.
В одиночку их преследовать я, понятно, не собирался — не настолько еще на голову ослабел. Тем более что разделиться и оставить кого-нибудь погоне кровь пустить — милое дело, сами не раз так делали.
Но вот пройти по их следу пару метров — дело другое.
Было их здесь шестеро. Ну, плюс-минус одно рыло. Один в здоровых местных сапогах с подкованными каблуками, двое в немецких солдатских и один — в наших, советских. И еще двое-трое в чем-то непонятном, чуть ли не лаптях — следы размытые.
Да уж, думаю, эти три пары сапог… хорошо, если местные их на халяву заполучили, типа моего «студера», да только что-то слабо в такое везение верится. Скорее всего, попали сапожки в этот мир вместе с владельцами — ну а те тут обретались, понятно, не с боевыми рогатками.
А раненый-то кровит, и хорошо кровит. Не знаю уж, куда он пулю поймал, но если из него и дальше так будет сочиться — далеко они его не утащат.
Прошел я по этим следам метров двадцать, смотрю — и глазам не верю. Чуть в стороне, под кустиком, «ППШ» лежит, тихонько так диском поблескивает.
Я аж чуть не прыгнул. Не к нему, понятно, а совсем наоборот. Знаем мы эти штучки, сами не раз пользовались — кидаешь так оружие или, скажем, вещмешок с аппетитным запахом, а под ним «лимонка» без кольца отдыхает.
Подошел, осмотрел со всех сторон — нет, вроде действительно вещь в себе, без всякого дополнительного смысла. В принципе, следок кровавый как раз рядом прокапал, так что уронить его вполне могли. «ППШ», конечно, не пуговица с гимнастерки, чтобы так вот запросто затеряться, в угол закатившись, но в бою чего только не бывает. Сам, помню, из-под обстрела как-то вырвался — думал, что с винтовкой, а глянул — обрывок ремня да щепа от приклада.
Ладно. Обнюхал я этот автомат еще раз, пожалел, что бечевки под рукой нет, и пошел от коряги сук подлиннее отламывать. Не бог весть что, но хоть за соседним дубом укрыться можно.
Отодрал подходящую веточку — метра под два, примерился, туловище за деревом разместил поудобнее — в минимальной, так сказать, проекции к возможной опасности — и осторожно так кончиком сука автомат пошевелил. А сам вслушиваюсь — щелкнет или нет? В принципе, четыре секунды — куча времени, если, как говорил капитан, рефлексы хорошо поставлены, успеть укрыться запросто можно. А то и обратно подарочек отправить.
Не щелкнуло. Я его еще раз палкой пнул, посильнее — никакой отдачи. Похоже, в самом деле пустышка, то есть, пардон, не пустышка, а вполне законный трофей. Особенно если учесть, что у меня патронов к нему полный ящик…
Додумывал я эту мысль уже на ходу — лапы так к оружию и потянулись. Поднял, осмотрел уже по-другому, по-хозяйски — ничего машинка, не так чтобы новый, но ухоженный. Отнял диск, прикинул по весу — похоже, почти полный, ну да вполне может быть — стрелял-то по нам только «деготь». «Шпагин», конечно, аппарат хороший, но восемь сотен — это не для него. А почти — это, скорее всего, тот десяток патронов, которые каждый понимающий снаружи оставит — любит пружина в диске последние патроны перекашивать. В бою такое — сами понимаете…
Продернул пару раз затвор, спуском пощелкал — ажур! Ну, думаю, теперь можно местным темным силам заупокойную заказывать. В правой «шпагин», в левой «шмайссер» — да я такого наворочу… разбегайтесь, танки, щас стрелять буду!
Главное, на душе так сразу радостно сделалось, словно старого друга встретил. А что, в каком-то смысле так оно и есть. Я «ППШ» как получил в январе 42-го, первым во взводе, так с ним, считай, и не расставался. До разведроты. Там уже не всегда получалось — и с «сударем» пришлось побегать, и со «шмайссером» — это уж как задачу поставят. Но, если обстановка позволяла, я всегда «шпагин» старался брать. Из него и одиночными приятно — масса большая, приклад, ну а если уж мясорубка пойдет — кто кого… фрицу уже третий рожок вставлять, а у меня все первый диск… комментарии, как говорит старший лейтенант Светлов, излишни.
Диск бы, кстати, запасной, а лучше — два. Ну это уже, думаю, во мне опять хомячьи инстинкты проснулись. Вот ведь как неправильно человек устроен — сколько ни дай, все ему мало! Ох, чувствую, долго еще наши потомки будут в своем коммунистическом будущем эту привычку с корнем изживать!
Вставил диск обратно, патрон в ствол загнал и только собрался дальше по следам чуток пройти, как — чу! Мотор тарахтит. Знакомый мотор. «Доджа» три четверти.
И кто же, думаю, это быть может? А самого зло так и разбирает. Вот ведь… феодалочка! Был ведь прямой приказ получен! А если бы меня здесь тихонько саблями пошматовали?
Ох и полетят сейчас от кого-то пух и перья! Я хоть и не капитан, но, если надо, тоже в гневе страшным бываю.
Выскочил из леса — ну, точно. Стоит себе преспокойненько мой «Додж» метрах в пятистах. Ближе, чем нас тогда «дегтярем» накрыли — это додуматься было надо!
Разозлился я так, что, наверное, дымиться начал. Иду к «Аризоне», в каждой руке по автомату, ну, думаю, сейчас я этой рыжей ка-ак выдам по первое… и по второе… и по двадцать пятое… вот только где она?
«Додж» стоит, дверцы закрыты — а Кары не видать.
Так, думаю, это еще что за шутки. Фокусы… с неприятным душком.
Закинул «шмайссер» за спину, «ППШ» на изготовку взял.
Подхожу к машине — никакого движения. Метров на пять подобрался — и тут в кузове скрежет, кто-то вскакивает — и к пулемету. Ну и я, понятно, упал, к машине, в мертвую зону, подкатился и только собрался этого горе-пулеметчика располовинить, гляжу — рыжая. Тьфу.
У меня даже злость вся куда-то пропала. Была — и нету, словно шарик воздушный проткнули.
— Эх ты, — только и слов нашлось. — Феодалочка. Шуточки у тебя… у старшины Раткевича ты бы за такие шуточки месяц из нарядов не вылезала. Я же, — говорю, — уже черт один знает что подумать успел.
А она на меня смотрит глазищами своими ясными… детскими, черти б ее драли!
— А мне показалось, — всхлипывает тихонько, — что это была хорошая мысль.
— Да уж, — вздыхаю, — ладно, я скупердяй известный, не захотел машину портить, а то бы прочесал ее… крест-накрест. Или гранату в кузов. Об таком раскладе ты не думала, а?
— Я… я просто хотела помочь тебе.
Посмотрел я на нее долго… и ничего не сказал. Ладно.
Пошел на покойников наших посмотреть. То еще зрелище, доложу я вам. У крупнокалиберной пули энергия страшная, а тут, считай, в упор врезали, с кинжальной. Мне-то ладно, я за три года войны и не такого навидался, а вот рыжей на дело своих рук смотреть… враз с лица спала, побледнела.
— Ты вот что, — говорю, — иди в машину. Я тут сам разберусь. Как-нибудь.
— Я…
— Не-рядовая Карален, опять приказ, — ласковым таким тоном интересуюсь, — игнорируете?
Подействовало.
Для начала личностью в белом занялся, эльфом этим самым. Тем более что он лучше других сохранился. Подумаешь, пол-черепа не на месте. Когда это нас такие мелочи останавливали?
Подошел, присел, только руку протянул…
— Эй, — кричу рыжей, — так это же не человек!
— Что?
— Личность эта… в белом, которого я завалил. Уши у него… неправильные.
— Он — эльф! — орет Кара от машины. — И уши у него эльфийские.
А-а. Вот оно как. Так вот какой, думаю, одиннадцатый.
Присмотрелся повнимательнее — ну да, у этого эльфа еще и зрачки вертикальные, словно у зверя. Да и лицо… иное. Костистое, заостренное… и белое. Слишком белое, даже для трупа.
Потрогал я его осторожно за щеку, глянул на кончик пальца — ну точно, налет какой-то белый. Припудрился, гнида.
— Так, значит, — говорю. — А ну, тащи сюда канистру с водой.
— Зачем?
— Да эльфа этого, — пинаю, — отмывать будем. Очень мне интресно, как этот гад на самом деле выглядит.
Вылил я на него пол-канистры, гляжу — рожа, даром что у трупа, враз потемнела. Не порозовела до человеческого состояния, а именно потемнела. Словно в белую бумагу что-то черное завернуто — изнутри проступает.
— Волосы, наверное, тоже перекрашены, — тихонько рыжая говорит. — Просто краска более прочная.
— А что, — спрашиваю, — есть какие-нибудь соображения по поводу?
— Это, — кивает на труп Кара, — темный эльф, дарко. Их раса поклоняется Тьме столь же рьяно, как светлые эльфы — силам Добра и Света.
