Роман Буревой - Боги слепнут
– Летиция, я не могу вернуться в Рим.
– Что?
– Я дал обет.
– Тебе не кажется, что два подобных признания за день – слишком. – Она засмеялась через силу.
– Я дал обет, что не увижу Город двадцать лет.
– Это невозможно! – она села на постели, подогнув ноги и уставилась на Элия. Она не могла поверить, что он говорит серьезно. – Зачем?
– Если я исполню обет, боги не позволят урановой бомбе взорваться вновь.
– Так давно никто не поступает.
– Знаю. Но я решил.
– Бред! Бред! Бред! – Она несколько раз стукнула кулачком его по груди. – Ты спятил. А обо мне ты подумал? О Постуме, наконец, ты вспомнил?
– Мы можем видеться за пределами Города. Вернее, Италии. Так точнее будет исполнен обет. Я клялся не видеть Город, а не сына.
– Вечно ты что-то придумаешь! То Нисибис, то это! Я тебя не ненавижу! – Она соскочила с кровати, подошла к окну. Губы дрожали. Но она справилась. – Так нельзя, Элий. – Она обернулась. Строгий педагог, разговаривающий с провинившимся лицеистом. – Подумай, как это отразится на Постуме. Он ведь маленький. И он император. Должен жить в Риме. А ты будешь все время вдали. Вы будете видеться изредка, урывками.
– Я знаю.
– Почему Постум должен страдать? Так нечестно!
– Я знаю. Но Летиция…
– А еще говоришь, что ты не Сцевола! – Она швырнула в него первое, что попалась под руку. Попался кодекс. Тит Ливий, кажется. И небось тот том, где все это описано – Муций Сцевола и царь этрусков Порсенна. Что им всем изжариться, воспевателям подвигов! – Ты двадцать лет будешь гореть в огне! И я рядом с тобой! И Постум! Жаровня на троих И мы на углях голой задницей только потому, что тебе пришло в голову дать обет.
– Постум поймет. Я все ему объясню.
– Не поймет. Ну, может, и поймет. Может, он такой же, как ты, чокнутый. А я вот не пойму.
– И ты поймешь. Мы будем писать друг другу пространные нежные письма. Описывать события, делиться впечатлениями. Ты будешь рассказывать подробно, как прошел очередной день Постума, как он учится. Наймем специального курьера – он будет возить письма каждодневно. А после нашей смерти Квинт издаст наши письма. Наше переписка превзойдет письма Цицерона популярностью.
Она не ответила, вновь отвернулась к окну. А ведь она думала, что это будет самым счастливым днем в ее жизни. И вот, едва изведав сладость Венериных утех, она стоит у окна, глядит на провинциальный жалкий город, именуемый столицей Готии, и выслушивает известие о том, что они вновь должны расстаться. Пытается осмыслить этот бред и не может. Ощущает, как сперма стекает по ногам…
– Зачем все это? – спросила тихо. – Ради чего?
– Ты видела их, тех, кого лечили? – спросил Элий.
– Да. – Она помолчала. – Очень страшно. Один из них высох, как египетская мумия. Высоченный парень, здоровяк– центурион. Он был чемпионом 499 олимпиады в метании диска. А после облучения превратился в черную головешку. И все жил, жил…
Она кинулась в постель, обхватила Элия, стала покрывать его лицо и изуродованную шею поцелуями.
– Ну какой же ты все-таки сумасшедший… Точно, сумасшедший!
– Ах вот как! Значит так? Мир или война?
– Война, конечно же, – засмеялась она, слегка прикусывая кожу на его плече. – Я буду днем с Постумом, ночью – с тобой. Корд на своей авиетке будет возить меня туда-сюда. И так я буду порхать между вами, сплету невидимую нить, кокон, соединю. Иначе зачем я тебя выбирала?
Что она умеет летать сама по себе без всякой авиетки – этого она ему не сказала.
Глава XXII
Июньские игры 1976 года (продолжение)
«Войска монголов повернули назад, в степи. Варвары испугались силы цивилизованных государств. Испугались, что Рим придет на помощь своим союзникам, и предпочли удалиться без боя. Вот что значит сила непобедимых римских легионов!»
«Акта диурна», 17-й день до Календ июля [59]IСо всех сторон в Рим стекались «исполнители». Гениев среди них было меньшинство. Они затерялись в пестрой толпе молодых, упитанных мужчин, которых сопровождали такие же молодые упитанные женщины с букетами цветов. Специальные поезда везли этих людей в Рим без остановок. В основном это были члены общества «Радость». Шел слух, что вечером в Риме для них устроят пиршество прямо на форуме. Тысячи и тысячи столов, заставленных жареными угрями, миногами, фаршированными поросятами, фруктами, пирогами. И еще будут разбрасывать тессеры, и по каждой – выигрыш. Говорили, что самый большой выигрыш – миллион. Все верили.
«Бенита в диктаторы» – было начертано на каждом вагоне, по обеим сторонам надписи – лавровые венки. Ветер трепал пурпурные ленты. Поезда встречали и провожали криками радости. И погода вдруг изменилась. Дожди прекратились. Сделалось солнечно, ясно. Белые легкие облака висели высоко-высоко над землей.
Все римские станции еще с вечера выплевывали прибывающих в Город, и толпы бурлили в его узких улицах хмелью молодого вина. Таверны были открыты ночь напролет. Бенит сидел в редакции «Первооткрывателя». В эту знаменательную ночь он не ложился. Когда ему сообщили о повторном разгроме редакции «Либерального вестника», он радостно потер руки и произнес: «Началось!»
С утра старый форум затопила толпа. Люди все прибывали и прибывали.
– Пусть предатели Рима уезжают в Альбион! Им нет места Империи! – вопили на форуме.
И когда Бенит появился на рострах в сенаторской тоге, восторженный вопль покатился волной, перехлестнул ораторскую трибуну и понесся дальше и выше, к подножию Капитолия. Цветы, венки летели к ногам молодого кумира. Он поднял руку, и толпа стихла.
А Бениту вдруг сделалось весело, почти смешно.
– Римляне, – крикнул он толпе, – вы вновь станете господами мира!
И они завопили в ответ хором:
– Станем!
IIВ дверь постучали. Летиция с трудом разлепила глаза. Солнце садилось.
– Я ж велела не беспокоить!
Элия как будто здесь и не было все эти дни. Преторианцы прекрасно знали, кто живет в номере с Августой, но делали вид, что его не замечают.
Вновь стук – громче, настойчивее.
– Ну что еще? Вот скоты, не могут подождать. – Она соскочила с кровати, накинула персидский халат и, приоткрыв дверь, глянула в щелку.
За дверью стоял Квинт.
– Чего-то ты долгохонько добирался сюда из Антиохии, – заметила Летиция, впуская агента.
Тот вошел, не поднимая глаз.
– Задержался.
– Вот и Элий задержался. Торчал в храме Либерты. А ты что делал? Тоже от чего-нибудь очищался?
Элий вышел в экседру, закутанный в пестрый долгополый халат.
Квинт виновато глянул на Элия, потом на Летицию.
– Играл, – признался честно.
– Много выиграл? – поинтересовался Элий.
– Проиграл. Полмиллиона.
– Ого! – Летиция бросилась в кресло, обхватила колени руками. – Доблестные муж, ты меня удивляешь. Надеюсь, это все твои подвиги?
Квинт тяжело вздохнул. Мог бы и не продолжать. Про ту минутную слабость никто никогда не узнает. Мысли – не деньги. Но ведь Квинт служит Элию.
– Хотел удрать. В Новую Атлантиду. Устал. Надоело. И не смог убежать. Вот, приехал. – Он изобразил на лице самое искреннее раскаяние.
Летиция молчала. Элий тоже.
– М-да… Ну что ж, хотя бы честно, – наконец сказал Элий. – Ты же нам нужен, Квинт. И мне, и Ле… Августе.
В коридоре послышалась краткая возня, чей-то шепот: «Не сейчас», и в ответ отчетливое, почти что крик: «Это важно»!
– Ну что там еще! – крикнула Августа.
Преторианец заглянул в экседру.
– Августа, только что пришло сообщение с телеграфа. – Он протянул бумагу с сообщением.
Она взяла телеграмму, прочла вслух:
– Сенат избрал Бенита диктатором. – Хотела встать, но тут же упала назад в кресло. Сидела и смотрела в одну точку. Известие в голове не укладывалось. – Бенит – диктатор. Какой-то бред. Мы должны вернуться.
Элий молчал.
– Квинт, надо сейчас же сообщить на крейсер: мы возвращаемся! – Она встрепенулась.
– Нет, – сказал Элий.
Ей показалось, что она ослышалась.
– Но мы должны…
– Летиция, мы не можем вернуться.
– Почему? – она знала ответ, но не могла, не смела даже подумать такое.
– Элий… нет, это невозможно, что ты говоришь. Ты – Цезарь!
– Я – перегрин.
– Бред, бред! Ты вернешься, все изменится.
– Мы не доедем до Рима.
– Да к воронам все! Никто меня не посмеет тронуть! Я – Августа, мать императора. Я еду. А ты можешь оставаться!
Она кинулась в спальню. Он за нею. Схватил ее за руки, обнял.
– Летиция я тебя не отпущу. Ты станешь его пленницей, его наложницей…
– Мне плевать.
– Летти!
– Я тебе не жена. Ты меня не удержишь!
– Что ты говоришь!
– Там мой сын.
– И мой.
– Какое тебе дело до него! Ты его никогда не видел!
Элий выпустил ее, отступил. Она шагнула было к двери и встала. Ноги не шли. Она швырнула собранные в охапку вещи и упала сверху сама. Попыталась опереться на руки. Не смогла. Все в ней сломалось. Будто не было ни в руках, ни в ногах больше ни одной самой маленькой косточки.
