Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Еще через несколько дней перед воротами его переделкинского дома остановилась черная «Победа», и вежливые молодые люди настоятельно рекомендовали Пастернаку поехать с ними. Привезли на Старую площадь, в ЦК, к Поликарпову. Тот даже не пытался сдерживаться: назвал Пастернака «предателем и двурушником». Напомнил еще совсем недавние времена. Пригрозил арестом.
Чего же так испугались в ЦК, в частности? Того, прежде всего, что они не смогли «взять ситуацию под свой контроль», что их ослушались, что их, следовательно, перестали бояться. А это уже страшило их, ибо понимали партийные идеологи, что после того, как привлекательный запах коммунизма выветрился, система могла устойчиво держаться только на страхе. А где он? Одним словом, Пастернак создал прецедент. Несколько, кстати, дурацкий, ибо сам роман никто в ЦК не читал. Им оставалось только верить разговорам, что там «сплошная антисоветчина» и крыть автора непрошибаемой демагогией.
И еще. Они видели, с каким успехом эта «первая ласточка» из СССР летит по западным издательствам. Там роман шел нарасхват. Только за первые два года «Доктор Живаго» был издан на 24 языках. А они – повторю – даже не читали. Вот где – лужа.
Так что дело не в Нобелевской премии. И без нее свою судьбу Пастернак уже смастерил сам. Его бы затравили насмерть и без этого акта признания. Он укусил советскую власть в самое ее больное место – откуда инъецировался страх для простых граждан. И его за это не простили.
(Заметим в скобках, все равно это не удержать на пере. Все дело Пастернака слепил страх писательской братии, тех, в частности, кто писал отзыв на «Живаго». И первый среди них – К. Симонов. Ибо когда роман был издан легально и его прочли все, кто хотел, то, хотя мнения о содержательной стороне романа были разными, но недоумевали все одинаково: ну и что? что там нашли?
Да ничего! Вся возня вокруг романа шла на уровне правления СП да идеологического отдела ЦК. «Выше» она тогда не поднималась. Так что убили писателя именно эти трусливые советские творческие сошки. В то время их совесть была скована прочной броней страха, выкованной еще в сталинские времена. И пересилить его они не могли.
И все же: что они там вычитали? Может быть, это? В эпилоге к «Доктору Живаго» есть слова, что в послевоенные годы «пред-вестье свободы (! – С.Р.) носилось в воздухе, составляя их единственное историческое содержание». Иными словами, итог и революции, да и войны один – не оправдавшиеся надежды, а значит – разочарование. Это и есть основной эмоциональный камертон романа. Такое в те годы воспринималось, действительно, как покушение на устои.
И последнее. Еще в августе 1957 г. – роман уже в Италии! – Пастернак пишет очень достойное письмо Д. Поликарпову: «В чем-то (не со мной, конечно, что я, малая песчинка) у нас перемудрили. Где тонко, там и рвется. Я рад быть по поговорке этой ниткой или одной из этих ниток, но я живой человек и, естественно, мне страшно того, что вы мне готовите. Тогда Бог вам судья. Всё в вашей воле, и нет ничего в наших законах, чтобы я мог ее неограниченности противопоставить».)
Действительно – нет. Противопоставить он ничего не смог. Начался последний акт драматической судьбы великого Пастернака – травля…
* * * * *Кстати, до присуждения Нобелевской премии вся описанная нами идеологическая суетня шла в кабинетах, за плотно закрытыми дверями. На поверхности всё было тихо. Советский читатель и не слыхивал ни о каком романе «Доктор Живаго», да и о Пастернаке также успел подзабыть.
«Доктор Живаго» в центр Нобелевского признания Пастернака поставили сознательно советские партийные идеологи – так им было сподручнее уже публично добивать писателя. На самом деле, не за роман только Пастернак получил премию. Ибо выдвигали его на Нобелевскую премию много раз, когда этого романа и в помине не было. Секретарь Нобелевского фонда в 80-х годах Ларс Гилленстен по просьбе сына писателя и его биографа Е.Б. Пастернака дал справку: Пастернак выдвигался на Нобелевскую премию семь раз – ежегодно с 1946 по 1950 г., а также в 1953 и в 1957 гг. И лишь с восьмого раза, в 1958 г., получил ее. Выдвинул кандидатуру Пастернака Альбер Камю, лауреат 1957 г. И к тем поэтическим и прозаическим работам, на которые он опирался в своей аргументации, был, само собой, добавлен и «Доктор Живаго». (Этот роман в 1958 г. пиратским путем, по-русски, тиражом всего в 500 экземпляров издали в Дании.)
Пастернак знал о выдвижении его кандидатуры. Да и соперника представлял себе – М.А. Шолохов. Чувствовал: добром все это не кончится. В 1958 г. он писал, что даже «сомнительное предположение» возможности получения Нобелевской премии «мысленно сталкивает меня с целым рядом трудностей, мучений и беспокойств».
23 октября 1958 г. секретарь Нобелевского фонда Андерс Эстерлинг известил Пастернака телеграммой о премии. И сообщил еще: в Стокгольме его ждут 10 декабря. Премию Пастернаку присудили «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Счастливый Пастернак тут же отправляет ответную телеграмму в Стокгольм: «Бесконечно благодарен. Тронут. Горд. Удивлен. Смущен». Потом эту элементарную вежливость станут трактовать как «продажность».
Как только факт награждения Пастернака стал известен «литературной общественности» (до него Нобелевскую премию из русских писателей получил лишь Иван Бунин в 1933 г.), писатели-патриоты захлебнулись от негодующего лая. Кому дают? Эмигрантам да предателям? Как будто специально насмехаются над великой советской литературой. Это уж слишком. Советские писатели, писатели-коммунисты терпеть подобного надругательства более не будут. Они заставят этого ренегата Пастернака отказаться от «буржуазной подачки».
К. Федин, зайдя к Пастернаку на дачу, потребовал от имени руководства СП, чтобы Пастернак публично отказался от премии и отрекся от собственного романа. «Не захочешь, пеняй на себя. Что там приготовили, ты даже не догадываешься». (Это тот самый Федин, который еще при чтении романа на даче Пастернака называл это сочинение «гениальным».)
Пастернак, конечно, принял это за неуместную самодеятельность. На заседание правления СП, куда его пригласил Федин, не пошел, указав в записке, что от такой чести, как Нобелевская премия, еще никто никогда не отказывался. И он не будет.
Начавшуюся далее беспрецедентную травлю можно проследить буквально по дням.
25 октября 1958 г. «Литературная газета» дала первый массовый залп по лауреату. Целых две полосы. На одной из них текст того памятного (от пятерых) отзыва на роман Пастернака, написанный еще в сентябре 1956 г. Тут же коллективное письмо, среди других подписанное А. Твардовским. В нем авторская позиция в романе названа «постыдной».
Уму непостижимо. В 1958 г. Твардовский готов был размазать по наждаку несчастного Пастернака, а в 1962 г. напечатал в своем «Новом мире» «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына и прослыл (заслуженно!) самым ярким главным редактором толстого советского журнала.
О писательской объективности говорить бессмысленно – ее не бывает. Не любил Твардовский Пастернака. Вот и вся недолга.
И еще «Литературка» заявила, что «Доктор Живаго» является «чисто политической акцией, враждебной по отношению к нашей стране и направленной на разжигание холодной войны».
Литературный институт пошел еще дальше: там решили, что Пастернаку не место в СССР, что пора его выбросить на европейскую свалку. Директор этого института заявил, буравя зрачками несчастных студентов, что отношение к Пастернаку для них – лакмусовая бумажка. Каждый третий студент тут же подписал возмущенное письмо против «предателя родины». Даже демонстрацию перед зданием своего вуза устроили. Удивленные прохожие могли прочесть на плакатах: «Иуда – вон из СССР». Дружной колонной прошли к зданию СП и вручили свои петиции одному из секретарей.
А ведь многие из тех студентов сейчас ходят в «маститых», а некоторые даже статьи и монографии строчат о творчестве Пастернака. Они – советская интеллигенция. Им – не стыдно.
26 октября главный орган – «Правда» – печатает злобный выпад Д. Заславского «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка». Название явно двусмысленное, ибо на Западе никто не шумел, все с удивлением внимали действу, разыгравшемуся в палате № 6. Но тогда никто этого не заметил.
Вновь организовали пикет у здания СП. Люди, многие из которых даже фамилию опального писателя никогда ранее не слышали и уж точно не читали ни одной его строки, гордо смотрели в глаза прохожим, которые могли прочесть на плакатах: «Долой иуду Пастернака!», «Это и есть фашизм», «Предателя родины – вон из страны!», «Я не желаю дышать с предателем одним воздухом» и т.п.
