Андрей Ерпылев - Золотой империал
Повисла тишина, нарушаемая только неуверенным отфыркиванием вперемежку со всхлипами.
— Валя! — вскрикнули, переглянувшись, офицеры, разом срываясь со своего насеста...
* * *На более-менее сухое место — поросший хилым осинником островок посреди бескрайних топей — удалось выбраться только к сумеркам.
Летом в этом краю и не пахло, наоборот, судя по трепещущим на пронзительном ветру пунцовым листьям осин, здесь стоял конец сентября, если не октябрь. Проваливаясь местами по пояс, местами скрываясь с головой, промокшие до нитки путешественники, проклиная на чем свет стоит гостеприимных «оборотней» (это определение было самым пристойным из всех, которыми награждали последние несколько часов «големов»), держали курс на зеленый треугольник, непонятным образом появившийся на карте, к которой вроде бы никто, кроме «миропроходцев», на памятном «шмеле» не прикасался.
— Километров двадцать пять будет до этого пункта. — Уставший до чертиков ротмистр, через силу, под благодарными взглядами спутников (даже Кавардовский, приводнившийся головой вниз и сыпавший, вопреки своим аристократическим замашкам, нецензурщиной всю дорогу, здесь не был исключением), кряхтя, набрал охапку какого-то более-менее сухого валежника и запалил костерок, пытаясь теперь отыскать в своем хлюпавшем вещмешке что-нибудь более-менее сухое из провизии. — Может быть, он и там чем-нибудь отмечен? Каким-нибудь обелиском, к примеру.
Парадокс заключался в том, что точка приводнения впервые из встреченных на всем пути переходов была отмечена, причем не какими-нибудь веточками, а вполне солидно — буйками из прочной, словно металл, пластмассы, вполне вероятно светившимися в темноте. Мало того, каждый был снабжен стрелкой, похоже магнитной, указывавшей именно в направлении зеленого треугольника, чудесно возникшего на истрепанной карте. Надписей ни на одном из «поплавков» обнаружено не было, но они и не требовались.
Где-то десяток буйков, идентичных входным, встретился и по дороге, что свидетельствовало о проходимости и ухоженности данного маршрута. Один из маячков Николай из любопытства закинул подальше (он весил немногим более килограмма и не имел никакого якоря), однако, оглянувшись через десять минут, увидел, как простейший на вид предмет неторопливо перебирается на прежнее место.
— Взгляните, господин капитан! — Ротмистр протягивал Александрову, выводя его из задумчивости, большой крепкий гриб с кирпично-красной шляпкой. — Если я не ошибаюсь, это подосиновик.
— Так точно, граф, подосиновик, он же красноголовик. Вполне съедобный, замечу, гриб.
— Замечательно. Их тут вокруг — десятки.
Через полчаса мелко покрошенные грибы, распространяя по всему островку аппетитный аромат, весело булькали в котелке, а путники, приободрившись, глотали слюнки, скинув с себя все, что можно, чтобы не окоченеть на холодном ветру, дабы просушить у огня.
— Как вы думаете, Конькевич, куда нас забросило? — Несколько свысока глядящий обычно на Жорку ротмистр признавал за ним некоторые аналитические способности, начитанность и гибкий ум. — Не приходят на ум аналогии?
— Хм... — Нумизмат, обжигаясь, прожевал горячее варево и пожал плечами. — Я только что хотел вас спросить об этом...
— А все-таки?
— Ну-у... Если принять за рабочую гипотезу то, что кроме пространственных перемещений переходы выполняют еще и функцию межвременных колодцев...
— А проще?
— Пытаюсь! — огрызнулся Жорка, снова запуская ложку в котелок, наровя зачерпнуть со дна. — В общем, возможно, нас занесло куда-то в другую геологическую эпоху. Когда гор Уральских еще не было... Или уже нет...
— Непонятно... Как же теперь попасть в наше время? Конькевич только пожал плечами, отчаянно дуя на очередную порцию грибного варева.
* * *Ночью Вале стало плохо.
У нее начался жар, причем температура, судя по всему, зашкаливала за сорок, открылся сухой кашель.
— Все. Длительный привал, — подвел итог Чебриков, когда выяснилось, что неважно чувствуют себя еще и Николай с Кавардовским. Хотя последний вполне мог и симулировать из вредности. — Разбиваем лагерь и сидим тут до тех пор, пока больные не почувствуют себя лучше. Заодно попытаемся пополнить запасы продовольствия.
— Георгий, у вас там вроде бы кроме пулевых еще и дробовые заряды были? — обратился Петр Андреевич к Жорке, в чьем ведении была двустволка Владимирыча и, естественно, боеприпасы к ней.
— Д-да... Патронов у двадцати— двадцати пяти верхние пыжи помечены тройкой. Старик, помнится, объяснял, что это дробь утиная, «троечка». Я, правда, не знаю, что это означает конкретно.
— Это калибр дробин, — охотно пойснил ротмистр, заменяя пулевые патроны в потертом патронташе дробовыми. — Самый подходящий при стрельбе по уткам и прочей водоплавающей дичи. Я, знаете ли, там у себя охотой немного баловался...
— А где вы тут видели уток? — изумился Николай.
— Ну, видеть, конечно, не видел, но слышал утром кряканье. Думаю, утиный супчик нашей больной не повредит. Да и всем остальным — тоже. Грибы тут привычного вида, пиявки тоже. Почему бы не быть и уткам?
— Здесь еще патроны с ноликом есть и крестом помеченные.
— Это крупная дробь и картечь. Если попадутся гуси — сгодятся.
— Гуси? Петр Андреевич, мы что: на птичьем дворе приземлились?
Ротмистр уже невозмутимо затягивал на себе патронташ и поудобнее пристраивал за плечом неразлучный автомат.
— Птичий двор не птичий двор, а дикие гуси тут вполне могут быть. Болотное царство, господа! Следите за Кавардовским, не развязывайте его ни в коем случае, часика через два-три буду.
С этими словами Петр Андреевич исчез в камыше. Буквально через пятнадцать минут после его ухода в той стороне, куда он удалился, ударил сдвоенный выстрел.
— Палит куда-то... Может, и в самом деле подстрелит чего?
— Знаешь, Жорка, а я ничему не удивлюсь. Ротмистр наш — разносторонних талантов человек, не чета нам грешным.
— Тогда, может, нам порыбачить для разнообразия? Вдалеке еще раз гулко бабахнула берестовская двустволка...
* * *Гусиная тушка, истекающая прозрачным жиром на импровизированном вертеле, постепенно покрывалась аппетитной золотистой корочкой, заставляя путников, пожирающих ее голодными глазами, поминутно сглатывать слюну. Не участвовал в созерцании готовящегося деликатеса один Шаляпин, до отвала нажравшийся гусиных потрохов и теперь дремлющий подальше от потрескивавших углей, не забывая поворачивать уши-локаторы на малейший шорох.
— Честно говоря, господа, большинство из добытых сегодня пернатых в охотничьей литературе мне дотоле не попадалось, не говоря уже о реалии... — Герой дня, умудрившийся настрелять за два с половиной часа больше десятка разномастных уток и двух гусей и потративший на это всего девять патронов, невозмутимо поворачивал над пышущим жаром кострищем вертел.
— А мы не отравимся? — испуганно спросила Валя, чувствовавшая себя после принятия кое-каких лекарств из ротмистровой аптечки, отвара из осиновой коры и горячего утиного супчика гораздо лучше.
— Не волнуйтесь... — механическим «големовским» голосом промолвил Чебриков и первым засмеялся. — Утки как утки... Некоторые похожи на наших чирков, одна совершенно точно кряква, селезень, но вот эти пестрые широконоски... Да и гуси странноватые: окраска словно у казарок, хотя клювы...
— Пусть ученые разбираются! — заявил Жорка, шумно сглотнув слюну. — Все равно не определим.
— Это точно. — Ротмистр пристально посмотрел на него.
Прошло еще двадцать томительных минут, пока кулинар, определив готовность гуся по каким-то только ему понятным признакам, провозгласил:
— Прошу к столу, господа!
Несколько минут над местом трапезы царил только сосредоточенный хруст и чавканье. Благородный ротмистр отвалил солидный кусок и пленнику, естественно не дождавшись от того ни малейшей благодарности.
— Не знаю, гусь это или не гусь, — вся перемазавшаяся жиром Валя, шутливо отсалютовала полуобглоданной ножкой Чебрикову, — но вкус у него... Ни в какое сравнение не идет с теми... ну этими... грызунами, — нашлась она, боясь назвать вещи своими именами, чтобы не испортить аппетит остальным. — Которыми нас...
Зловещий, ни на что не похожий вопль, завершившийся низким утробным урчанием, раздавшийся совершенно неожиданно где-то в отдалении, заставил всех оборвать на полуслове беседу и схватиться за все, более или менее могущее служить оружием. Кавардовский выронил недоеденный гусиный бок в траву и теперь не глядя, чисто автоматически шарил там связанными руками, подняв окаменевшее лицо к темному небу, а Шаляпин, припав к земле, протяжно шипел, как толстая мохнатая змея, сверкая глазищами.
— Что это было?
Петр Андреевич, положив автомат возле бедра и сдвинув предохранитель на «огонь очередями», невозмутимо отломил крылышко изрядно уполовиненного уже гуся и пробормотал себе под нос:
