Роман Злотников - Русские сказки
В дверь постучали. Вахмистр резко вскинул голову, правая рука метнулась под подушку, но в следующий момент он недовольно поморщился. С этими последними событиями нервы стали совсем ни к черту. Те, кого следовало бы опасаться, вряд ли стали бы стучать. Вахмистр вытер вспотевший лоб и хрипло выкрикнул:
— Заходи.
Дверь в горницу распахнулась, и на пороге вырос Серко, молодой казачонок, племянник его двоюродного брата, который был при вахмистре чем-то вроде адъютанта. Вахмистр еще в станице пообещал брательнику, что приглядит за мальцом, и во весь столь неудачно окончившийся «освободительный» поход держал его при себе, частенько отправляя стеречь свою подводу в обозе. Паренек, конечно, обижался, но перечить не смел. А уж сейчас, когда дядька внезапно стал таким значительным лицом в сотне, даже слегка заважничал.
— Разрешите побеспокоить, дядько Тороп. Вахмистр снова поморщился. Вот ведь бестолковый, сколько он уже втолковывал мальцу, что величать его теперь следует «господин вахмистр» или даже «господин сотник», а тот опять за свое.
— Ну, чего тебе?
— Богун докладает, что еще три семьи в лес утекли.
— Тьфу, напасть. — Вахмистр рассердился. Вот незадача. За время войны он привык относиться к крестьянам как к непременному приложению к дому и полю. Там, за Рудным хребтом, так и было. Казаков частенько отводили в прифронтовые деревеньки на переформировку и отдых. А они были постояльцами не особливо спокойными, иногда и девок прижимали, да и по амбарам пошастать не считали особо зазорным. Хотя и не сильно. Все-таки хозяева как бы свои был хотя и с другого конца огромной империи. Тем более что по указу суверена за каждого воинского постояльца казна снимала с семьи изрядный кусок подушного налога, да и сами крестьянки, истосковавшись по мужской ласке, по большей части не сильно противились. Да и кому плохо, ежели какой казачок утешит соломенную вдовушку. Там крестьян нельзя было согнать с родного пепелища даже многодневной артиллерийской подготовкой. В деревнях, попавших в зону боевых действий, семьи прятались в подпол и сидели там, дрожа и осеняя себя святым кругом. А иногда даже погибая под обломками родного жилища. Но здесь все было не так. В первый же день, когда казаки предусмотрительно прошерстили сеновалы и амбары, из-под крыш, из дальних углов хлевов и из подполов были извлечены добрых шесть десятков длинных пехотных штуцеров и ведер пять патронов. Но это было понятно. Среди здешних крестьян немало было тех, кто, так же как и они, лишь недавно вернулись с западного фронта. А вот как он мог упустить, что местные крестьяне испокон веку промышляют охотой на пушного зверя, — уму непостижимо. Каждые две-три семьи сродственников, как правило, держали где-то в глуши зимнюю избушку, куда сразу после уборки уходили мужики и охотничали там аж до самого Вознесения. Чтобы успеть до весеннего равноденствия, когда в деревнях как раз и появлялись скупщики пушнины, выделать шкурки. Так что на следующее утро, после того как казаки закончили обыск, заодно и слегка пошерстив местных мужичков, крестьяне побогаче, вместе с семьями и кое-каким скарбом, под покровом ночи потянулись из деревни. В тот вечер сотня, хорошо погуляв на дармовых закуске и самогоне, дрыхла без задних ног. Так что никто ничего не услышал.
Когда на следующее утро вахмистр узнал о том, что добрый десяток самых крепких хозяев исчез неведомо куда, он просто вышел из себя. Посланная вдогон команда вернулась ни с чем. Беглецы до рассвета успели добраться до гольцов, а там зачастую теряли след даже охотничьи собаки. После той ночи вахмистр приказал выставить секреты, но крестьяне были хитры, а казаки несли службу не особо ревностно, частенько под утро утекая в село, под бок к какой-нибудь вдовушке поскольку не видели особой надобности в ловле бегущих. «Пушай гуляють где хотят, все одно скоро домой трогаться». И в общем-то, были правы. Но вахмистру, который уже совсем почувствовал себя этаким маленьким царьком, все это сильно портило кровь. И вот опять. Вахмистр повернулся к казачку. Тот уже с утра был при полном параде — сапоги вычищены, на боку шашка, за спиной короткий кавалерийский штуцер. Прямо казак Смекун с плаката времен прошлой войны, только пики не хватает.
— Иде Богун?
— А у тына с хозяйской дочкой любезничает.
— Зови.
Казачок подошел к окну, распахнул створки и, высунув голову, заорал:
— Дядько Богун, дядько Тороп… то есть господин сотник к себе требують.
За время, потребовавшееся Богуну, чтобы преодолеть десяток сажен, вахмистр успел натянуть галифе и даже пофыркать под рукомойником. И это еще больше усугубило раздражение вахмистра. Поскольку служило еще одним подтверждением того, что его власть во многом призрачна. А ведь она так пришлась ему по вкусу. Он окинул сумрачным взглядом фигуру казака, который, в отличие от стоявшего навытяжку Серка, расслабленно привалился к косяку, лениво похлопывая по голенищу сложенной вдвое плеткой, и сердито спросил:
— Хто седни в секрете стоял? Богун пожал плечами:
— Да вроде как и никто.
— Как это? — удивился вахмистр.
— Атак, — пояснил Богун. — Вчерась Стельку да Омута назначали, да ни один не пошел. — Он умолк, насмешливо наблюдая, как багровеет лицо самозваного командира. — Омут вроде как себе тут вдовушку нашел. И жениться собрался. Так что он сразу сказал, что ему с будущими односельчанами ругаться вроде как совсем ни к чему, а Стелька сказал, что один не пойдеть. Вот никого и не было.
— Ах они… — Тут вахмистр выдал такой оборот, что стоящий рядом Серко от неожиданности выкатил глаза и разинул рот. А Богун одобрительно хмыкнул. Во дает!
А вахмистра душила ярость. Он подскочил к лавке, зачерпнул ковш студеной воды, глотнул, облив подол рубахи, и, отбросив ковш, забегал из угла в угол горницы, шлепая по некрашеному полу жесткими босыми ступнями. Богун молча ждал.
— Вот что, казак, поднимай свой десяток. Нужно поймать этих убегших.
Богун изобразил на своем лице удивление:
— А на что они нам, старшой?
— А я говорю, нужны! — рявкнул вахмистр, но, почувствовав, что криком ничего не добьется, а сделает только хуже, сбавил тон; — Пойми, казаче, они из нас дураков делають. Казачий секрет даже унгане обойти не могли, а тут крестьяне… — Он окончательно успокоился и добавил отеческим тоном: — Нам здесь уже недолго осталось. А как вернемся в станицу, я сам напишу цидулю наказному атаману, шоб произвел тебя в вахмистры, а то и сразу в подъесаулы.
Глаза Богуна радостно сверкнули. Выбиться в унтера, а то и в подофицеры — это было его голубой мечтой. На фронт он не попал по малолетству, но на границе показал себя с самой лучшей стороны. Однако атаман со штабом, как и штабы других казачьих войск, на все время войны числился прикомандированным к ставке суверена, а потому все унтер-офицерские звания, присвоенные за время войны, требовали утверждения. Но после возвращения штаба атаману Друзю и высшим офицерам сначала было не до того и утверждение званий отложили до весеннего Совета атаманов, а потом появилось воззвание генерала Истока и с утверждением вообще дело заглохло. Если уж на то пошло, Богун и в эту «освободительную» авантюру ввязался только потому, что хотел наконец получить то, что считал давно заработанным. И потому он лихо отдал честь и, радостно выкрикнув: «Слухаю, дядько!» — выбежал из горницы.
Вскоре главная улица деревни огласилась дробным стуком копыт идущих рысью лошадей. Богун помчался зарабатывать себе чин.
Первая половина дня прошла довольно спокойно. Казаки, вчера, как обычно, слегка перебравшие первача, к полудню повыползали на солнышко и, усевшись на завалинки, тянули здоровенные «козьи ножки» и щурились, поглядывая на яркое весеннее солнышко. Время от времени они перебрасывались двумя-тремя фразами да задевали проходивших мимо угрюмых мужиков. Те досадливо отбрехивались. В общем-то казачья оккупация была не особо обременительна, ну погуляют казачки, ну девок потискают, ну вдовушку какую утешат. Дак ведь дело житейское. Да и последнее никто ведь не отбирает. А ежли какого справного хозяина на окорок или штоф облегчат, так что ж, дело военное. Но это пока. А ведь скоро пахать надо.
К обеду вахмистр собрал всех командиров десятков. Те пришли без шашек и портупей, ясно показывая, что рассматривают это не как вызов к командиру, а как приглашение на товарищеский обед. Впрочем, вахмистр и не рассчитывал на особое почтение к своей особе. Он стал во главе сотни больше потому, что большинство ветеранов рвануло вслед за есаулом в ту самоубийственную атаку, а среди немногих оставшихся оказался старшим по званию. А так-то он всю жизнь старался особо не высовываться, хотя и трусом его никто назвать не решился бы. И ведь, поди ж ты, оказалось, что быть сотником не так уж и плохо, особливо подале от фронта.
