Скопа Московская (СИ) - Борис Владимирович Сапожников

— Вот как уйму сейчас этого буяна, — поднялась на ноги мама, и я даже немного испугался за свейского офицера и моего хорошего друга. — Будет знать, как нестроение в чужом доме разводить.

Остановить дочь стольника князя Петра Татева, что ещё Грозному царю окольничим служил, Якоб Делагарди точно не сумел бы, и вылетел бы из моего дома, как пробка от шампанского. И то, что родительница моя немецкого не разумела, а сам Якоб по-русски изъяснялся едва-едва, вряд ли бы ему помогло.

— Пусти его, — велел я слуге, прежде чем мама успела подняться на ноги, — пока он все горшки в доме не переколотил.

— Ой зря ты привечаешь так этого свея худородного, — попеняла мне мама, но без особой укоризны. Сразу ясно, что разговор этот начинается не в первый раз, и все мои аргументы она знает отлично.

— Не такой уж он и худородный, — начал я.

— Нам не ровня, — перебила мама.

— Может и так, да только мы с ним вместе дрались и кровь вместе лили под Тверью и на Каринском поле. Друг он мне, матушка, такая дружба, что кровью скреплена, не рушится из-за рода.

Тут дверь распахнулась, и на пороге возник высокий, худой, огненно-рыжий человек с отчаянно торчащими в разные стороны усами и гладко выбритым подбородком. Одет он был в немецкое платье тёмных тонов, и от одного вида его чулок мама тайком перекрестилась и что-то прошептала себе под нос. Вряд ли это было нечто лицеприятное о внешнем виде нашего гостя.

— Идём, Александра, — как и я, мама звала мою супругу по имени, да ещё и с показной строгостью в голосе, какая положена свекрови всё тем же «Домостроем», — мужские разговоры не для наших, бабьих, ушей и разума.

На самом деле, ей не нравился Делагарди с его светскими манерами — он всё время норовил приложиться к её руке. И вообще намеренно раздражал маму, а потому был редким гостем в моём доме, хотя мы и дружны с самого начала военной кампании против литовских людей и самозванца.

— Микхаэль, — выпалил он, присев на поданный старым слугой табурет рядом с моей кроватью, — йа уш дьюмать, ты оттать тушу Богу.

— Якоб Понтуссович, — усмехнулся я, — говори по-немецки, не коверкай мой родной язык. Когда волнуешься, ты говоришь на нём совсем ужасно.

— А я думал, что делаю успехи, — наигранно повесил нос свейский генерал, — такое разочарование… Но Бог бы с ним, ваш змеиный язык выучить просто невозможно. Главное, ты жив, Михаэль! Царь ведь уже дубовый гроб для тебя выколотить велел.

Тут внутри поднялась волна гнева. Хоронить князя Скопина-Шуйского, теперь уже царского родича, в дубовом гробу будто боярина простого. Да уж, дядюшка либо пошёл на поводу у братца Дмитрия либо решил по-быстрому замять историю с моей смертью, чтобы Москва поскорее забыла спасителя. Ну да теперь не выйдет, дядюшка, раз я жив. Но и дубовый гроб тебе припомню, а не тебе, так дядюшке Дмитрию.

Я сам удивился этой волне гнева, от которого аж в кровь в ушах застучала. Видимо, оскорбление мне царь нанёс невиданное, раз остатки личности умершего (до конца ли?) князя Скопина-Шуйского так возмутились.

— Рано меня, как видишь, в домовину класть, — ответил я. Надеюсь, Делагарди списал мою заминку на слабость и не заметил гнева — незачем ему знать о моей размолвке с царём. — Ещё поживу и повоюю за царя и Отечество.

— Я к тебе пару верных офицеров приставлю, — наклонился ко мне Делагарди. — Они из шведов, королю присягали, так верны будут и любой мой приказ выполнят. Пускай подежурят у тебя. От греха.

— Нельзя так, Якоб, — не на людях и в бою мы обращались друг к другу по именам. — На меня и так доносы строчат каждый день, а если ты своих офицеров оставишь в моём доме, тогда у вовсе начнут писать царю, что я на службу к твоему королю перебежать хочу.

— А то и идём, — усмехнулся он вроде бы и не в серьёз, но если глянуть в глаза, то всё сразу видно. Якоб Делагарди очень хотел бы видеть меня подданным шведского короля. — Мой король уж точно наградит тебя получше царя Василия.

— Нельзя с родной земли уходить, Якоб, — покачал головой я. — Никак нельзя. Даже если против тебя подлость свершили. Не за одного царя сражаюсь, но и за землю русскую.

— Святой ты, Михаэль, истинный крест, — он перекрестился на свой манер, — не для нашего грешного мира человек. А может рыцарь из прежних времён. Помнишь, я тебе рассказывал ещё в Новгороде про английского короля Артура и его рыцарей, на которых прежде ровнялись все дворяне Христианского мира?

Уж об этих-то я бы тебе и сам порассказать мог. Очень любил в детстве истории о короле Артуре и его рыцарях круглого стола. Но удивлять Делагарди своими познаниями явно не стоит.

— Святой ли, грешный, но это так, — глянул я ему прямо в глаза.

— Не хотел бы воевать против тебя, — криво ухмыльнулся Делагарди, и я понял, что сказал он не всё. Фраза его закончилась словами, что произнёс он, наверное, про себя, и ефимок готов поставить на то, что звучали они примерно так: «А придётся».

— Я бы тоже, — кивнул я, и непроизнесённые слова повисли в воздухе.

— А ты знаешь, — нарушил затянувшееся молчание Делагарди, — Кристеру Сомме отказали от дома там, где он долечивался после раны, прежде чем вернуться домой.

— С чего бы это? — удивился я.

Шведов, конечно, не очень любили в Москве даже после разгона Тушинского лагеря и бегства самозванца в Калугу. Мало того, что иноземцы, так ещё и кальвинисты, чего православный человек вообще понять не может. Если про католиков с амвона батюшка вещал, что они-де еретики, души заблудшие, то кто такие протестанты, объяснить уже не мог. Вот и относились к ним едва ли не как к безбожникам, вроде татар или вовсе уж диких сибирских людей. И всё же Кристер Сомме, он же Христиан Абрамович Зомме, был одним из героев. По приказу Делагарди он остался со мной, когда большая часть корпуса взбунтовалась из-за невыплаты денег, и даже спешно собранные мной две тысячи рублей серебром не помогли. Вместе с Сомме мы дрались с Сапегой под Калязиным. И именно Сомме обучал полки нового строя в моей армии по голландским уставам. В бою у Александровской слободы он был тяжело ранен и отправился лечиться в Москву, чтобы после отправить домой, но задержался уже на полгода. Видимо, рана оказалась слишком серьёзной. Так что без причины отказать