Побег из волчьей пасти - Greko
— Я люблю тебя, Малика! — ответил я.
Наклонился. Поцеловал её руки.
— Прощай!
— Прощай, Коста. Прощай, любимый мой! Moj dilbere! — Малика поцеловала меня в губы.
…Я вышел. Служанка, стоявшая возле дверей, кивнула мне, проскользнула в комнату. Ахмет внимательно смотрел на меня. Я подошел, мягко хлопнул его по плечу.
— Пошли!
Шли обратно. Ахмет с некоторой тревогой смотрел на меня.
— Все в порядке, Ахмет. — успокоил его. — Я помню твой совет. Я отпустил. Теперь — навсегда.
Ахмет кивнул.
— Знаешь, Ахмет, есть такая фраза: «Печаль моя светла»?
— Нет, не знал.
— Вот совсем редко в жизни людям удается понять и почувствовать её настоящий смысл. Как мне сейчас. Печаль моя светла.
— Красиво! — оценил Ахмет. — Кто сказал?
— Один русский поэт. Пушкин.
— Хороший, наверное, поэт?
— Лучший, Ахмет! Лучший!
Я улыбнулся Ахмету, понимая, что совсем не лукавлю. Мне было грустно, но и необычайно легко сейчас.
— Ты мне лучше скажи, Ахмет, а что это у тебя за такие отношения со служанкой Малики? А? Смотрели так друг на друга…
Ахмет закашлялся.
Да ладно! Я не мог поверить своим глазам! Бог мой, я в первый раз видел перед собой не Ахмета-головореза, а Ахмета смущенного. Я засмеялся. Ахмет, не удержавшись, рассмеялся в ответ, признавая, что его подловили.
— Это жена моя! — даже чуть покраснел, отвечая.
Я перестал смеяться.
— Поздравляю! — я был искренен. — Я очень рад за тебя, Ахмет! За вас!
— Спасибо!
— И будьте счастливы!
Ахмет в знак благодарности приложил руку к сердцу.
… Вернулись с Ахметом на конспиративную квартиру англичан. Прежде, чем войти, я собрался и выкинул из головы все лишние мысли. Теперь только дело. Только путешествие к волку в пасть!
В зале, где проводился первый инструктаж, народу прибавилось за счет турецких офицеров. Среди них выделялся статью и какой-то обреченностью в глазах высокий мужчина в мундире полковника. Его властные манеры и привычка быть лидером были видны невооруженным взглядом. К нему обращались с почтением.
Меня представили. Оказалось, что передо мной тот самый Сефер-бей Зан или Заноко, о котором я так много слышал. В жизни бы не поверил, что передо мной черкес. Его аккуратная бородка с усами и явное знакомство с европейским этикетом путали картину. Я не удержался и сказал об этом вслух.
Он ухмыльнулся:
— Мальчиком я воспитывался в Ришельевском лицее в Одессе. Потом служил в полку под Анапой. Мой командир был воплощением зла. Все мерзкое и гадкое, что есть в русской натуре, соединилось для меня в этом человеке. Я бежал от него в горы и с тех пор не перестаю бороться с русскими.
Он внимательно в меня вгляделся.
— В тебе есть что-то от горца. Лысая голова и греческие черты… Борода отрастет — сойдешь за натухайца. Существует предание, что их предки прибыли из-за моря. Ахейцы или даже троянцы, бежавшие от гнева своих победителей… Давайте примерим костюмы, которые я вам приготовил.
На груде наших вещей, в которых я безошибочно признал, набор, выкупленный по совету стамбульских друзей Тиграна, лежали две белые черкески, красные чувяки, ноговицы и прочие детали кавказского костюма[1].
— Этот наряд похож на военную польскую тунику, только без воротника, — восхитился Спенсер. — Его, как я понимаю, следует перехватывать этим великолепным поясом, отделанным серебром?
— Именно так, мистер Спенсер, — согласился Сефер-бей. — Обычный наряд горца, будь он князь или простой уорк[2]. К этому поясу подвешивается кинжал, который есть все для черкеса — и щит, и оружие нападения. Но не столовый прибор! Этой цели служит вот этот маленький острый нож, если не считать ваших пальцев.
Он рассмеялся, представив картину нашего будущего недоумения за обеденным столом в гостях у своих соплеменников.
— Им же можно побриться, — кивнул он на мою лысую голову. — Так же на пояс вешается пара пороховниц и маленькая коробочка с салом, чтобы смазывать пули, с кремнями и прокладками из кожи. Нередко на пояс вешается и маленький топорик…
Черкесский вождь погладил пальцами сафьяновые газыри на черкеске.
— Наряды юности моей… В деревянных патронах на груди найдете много полезного. Свинцовые пули, куски смолистого дерева и серные нити, чтобы быстро развести огонь. Рукоятки ваших плетей обернуты бумагой, пропитанной воском. Из нее быстро скрутите свечу на привале…
— Почему белые? — спросил я, имея в виду цвет наших черкесок[3]. — Разве воины не должны маскироваться в лесу, когда выслеживают врага?
— Хочешь красные, как положено князьям и знатным родам? — усмехнулся Сефер-бей, нахлобучивая мне на голову пышную папаху из овечьей шерсти. Я ее терпеть не мог с детства. Башка потела! — Ты воин? Знаешь с какого конца за шашку браться?
Я отрицательно покачал головой, не решаясь снять папаху.
— То-то и оно! Вы — иностранцы! И должны своим видом об этом сказать каждому встречному, чтобы не возникло недоразумения. Поэтому ваши красные накидки для ночевки в горах, которые вы приобрели в Константинополе, будут весьма кстати. И никаких сабель на шелковом шнуре через плечо, если не хотите проблем! Только пистолеты, винтовки и кинжалы. Какая шашка у доктора-хаккима и у его слуги⁈
— Я не слуга! — я гордо выпятил подбородок.
— Это — хорошо! Я в тебе не ошибся, маленький грек, — уже бесила эта его постоянная ухмылка. — Таким и будь среди адыхов! Гордость и честь — главное оружие кавказского мужчины! Веди себя, как князь — будешь князем! По крайней мере, любой русский солдат называет таковым всякую шваль!
Он засмеялся неприятным каркающим смехом. Я чувствовал, что завожусь. И Спенсер поспешил вмешаться, гася конфликт в зародыше.
— Воу-воу! Полегче, храбрые воины! Мы среди друзей, а не врагов. Достопочтимый Сефер-бей, лучше, чем насмехаться над человеком, не раз доказавшим свою храбрость, расскажите нам о политической обстановке.
— Ну, что вам сказать про закубанских черкесов? Сам я княжеского рода из племени хегайк[4] из окрестностей Анапы. Мой отец был богатейшим человеком, его знали и уважали все, кто жил пред Кавказским хребтом. Народ адыхов, издревле населявший кубанские земли, лет сорок назад сошел с ума. Всех князей и благородных мужей стал убивать, как шакалов. Абадзехи — самый подлый народ. Они не только изгнали князей, но и преследовали их на землях племен, принявших несчастных.
В тоне полковника звучала нескрываемая ярость. Его
