Муля, не нервируй… - А. Фонд
Оттуда сразу же послышались характерные звуки.
Мда.
Вот так и разрушаются стереотипы об искусстве.
Мне оставалось вернуться в комнату: на кухне и в коридоре делать было нечего.
Остро захотелось есть. Я поискал в комнате холодильник и, к моему несомненному удовольствию, обнаружил его между шкафом и стеной. Вот и замечательно.
В нём нашлись и продукты: полбутылки кефира, начатая пачка сливочного масла и кастрюлька с гречневой кашей. Морозилка оказалась девственно пуста. Негусто, но тем не менее от голода прямо сейчас я не умру.
На холодильнике стояла белая эмалированная хлебница с отбитой ручкой. В ней я нашёл хлеб. Почти четверть буханки белого хлеба. Чуть подсохшую, но есть можно.
Каша представляла собой слипшийся комок с сизоватым оттенком. Кто знает, когда Муля её варил. Да и непонятно, как он её варил. Поэтому каша мной была категорически отвергнута. С кефиром та же ситуация. Не хотелось вносить изменения в концептуальную инсталляцию со стульчаками на стене, если кефир просрочен.
Поэтому я поступил просто: намазал кусок хлеба маслом и сел за стол. Чаю у меня не было, но решил пока так, заморить червячка всухомятку. Идти на кухню совершенно не хотелось, чтобы не конфликтовать с той бабой из-за умывальника.
Голова шла кругом, и я жадно набросился на еду.
Вдруг в дверь постучали, так, что я чуть хлебом не подавился (нет, есть хлеб с маслом и без чая — так себе вариант).
— Да-да? — обречённо сказал я, попытавшись быстро прожевать.
Дверь рывком распахнулась и в комнату впорхнула хрупкая девушка в халате-кимоно китайского шелка.
Когда она приблизилась, я увидел, что это вовсе не девушка, ей как минимум лет шестьдесят. А халат очень старый, прямо даже ветхий. Тем не менее девушка, а точнее женщина, с немыслимой для её возраста грацией присела на стул напротив. Голову она держала высоко, а осанка её была воистину королевской.
— Здравствуй, Муля, — трагическим шепотом сказала она и тревожно посмотрела на дверь.
— Слушаю вас, — кивнул я и сделал стратегическую ошибку, когда предложил, — может, чаю?
— Чаю? — ахнув, всплеснула руками женщина, — Муля, я рассчитываю на твой профсоюзный билет, а ты мне чай предлагаешь! — её губы задрожали.
— Мда? — спросил я, а сам лихорадочно думал, где может находиться Мулин профсоюзный билет и что он даёт.
И вообще, имею ли я право передавать его третьим лицам? Спрашивать женщину, куда Муля мог положить билет было нецелесообразно, да и подозрительно. Заподозрят, что я не я — упекут в психушку.
Поэтому я со вздохом отложил недоеденный бутерброд и поднялся из-за стола:
— Интересно, куда я мог его опять положить? — как бы между прочим, пробормотал я.
— Как обычно, Муля, — подсказала женщина, — в верхнем ящике шкафа.
Где находится шкаф я видел, так что, сориентированный воздушной женщиной, сразу же нашел документы. Профсоюзный билет лежал сверху. И представлял собой зелёную картонную книжечку небольшого размера, на которой внутри было написано «Профсоюзный билет № 29579254». В графах «Фамилия, имя, отчество» стояло — Иммануил Модестович Бубнов (Оу! Я теперь знаю своё новое полное имя!). В графе год рождения — 1923. В графе год вступления в союз — 1947. В графе «наименование организации» — методист отдела кинематографии и профильного управления театров Комитета по делам искусств СССР (ого! Оказывается, я чиновник, да ещё при КДИ! Это, конечно, не венец мечтаний, но всё же лучше, чем крановщиком на заводе).
С фото смотрел щекастый плешивенький портрет предыдущего хозяина этого тела (поросёнок, да и только). На второй страничке были отметки «об уплате членских профсоюзных взносов» с густо проставленными штампиками.
— Вот, пожалуйста! — я вежливо протянул книжицу женщине. Спрашивать для чего ей нужен Мулин профсоюзный билет я не стал: подразумевалось, что это уже не впервой, и причину Муля прекрасно знает.
Ну ладно, разберёмся потом.
— Муля. Ты моя прелесть! Так выручил! — счастливо выдохнула она и добавила, — я верну вечером.
Я невнимательно кивнул, и женщина покинула мою комнату. Лишь только дверь захлопнулась, я тотчас же бросился к шкафу и принялся вытаскивать все остальные документы, которые там были.
Кроме паспорта, где я убедился, что таки да, я действительно Иммануил Модестович Бубнов, я обнаружил два запечатанных конверта и записку.
Сначала развернул записку.
В ней торопливым корявым почерком было написано: «В моей смерти прошу никого не винить! И. Бубнов».
Я где стоял, там и сел. Хорошо, рядом был стул.
Это что же, выходит, Муля, в смысле, предыдущий хозяин этого тела, совершил самоубийство? Мда… во дела.
А почему?
Когда я рылся и вытаскивал документы, то видел там, в ящике, пузырёк из-под лекарств.
Сейчас я вытащил его и понюхало — пахло лекарством, но не было ни этикеток, ничего. Я знал, что в это время много лекарств делали прямо в аптеке. Так что может и не было этикетки, а к пузырьку прилагался рецепт.
Вот только его я не нашёл.
Интересно.
Затем я взял первый конверт сверху. Он был запечатан. Надпись на нём гласила:
«Ивановой Ольге. Лично в руки».
Хм…
Заинтригованный, я раскрыл конверт и вытащил письмо. «Моя дорогая и любимая Лялечка!» — так начинался сей опус. На четырёх страницах Муля сопливо и многословно восторгался красотой Ляли, обильно и невпопад цитировал какие-то пошловатые стихи и через строчку клялся в вечной любви.
Это словоблудие я невнимательно пропустил. Но вот запись внизу меня заинтересовала: «Лялечка! Жить без тебя не могу! Раз ты выбрала Сергея, мне остаётся единственный выход. Я ухожу. Ухожу с любовью к тебе в своём сердце! Но в память о моей безответной и пылкой любви я оставляю тебе всё, что у меня есть. Сходи по адресу: улица Ленина, дом 61, квартира ¾ и забери пакет. Он лежит на столе в комнате. Там деньги. Завещаю их для тебя. Там хватит тебе, твоим детям и внукам. Будь счастлива! Навеки твой — Муля».
С ума сойти!
Я ещё раз перечитал последний абзац.
Надо будет смотаться туда и то срочно. А то, кто знает, может, эта Ляля в курсе, что это за деньги и откуда они у Мули? Я заглянул в конверт и обнаружил там ключ. Вот и прекрасно.
Ключ и письмо с адресом я положил в карман.
Не откладывая, поеду, заберу и на первое время проблем с деньгами у
