Михаил Шевляков - Тринадцать лет или Сибирская пастораль
В той, октябрьской Москве взорванные мосты торчали обломками костей, в какой-то день все как заведенные говорили об этих мостах, и какой-то сосед-истребитель (они летали с одного аэродрома) сказал – как в Ленинграде, – и никто не понял, а он объяснил – я оттуда… там еще в сентябре все взорвали…
* * *…Он шел вдоль длинной очереди. Очередь поворачивала за угол, и он тоже. Многие в очереди, устав от долгого ожидания, стояли, привалившись к дощатому забору, голова ее ныряла в узкие двери карточного продмага. Внезапно от самых дверей раздался истошный женский визг, и щуплый пацаненок рванулся от очереди прямо на него. Машинально он подсек его, и мальчишка покатился кубарем по мостовой. Подбежавшая от магазина женщина с плачем стала бить сжавшегося на земле мальчишку кошелкой, в которой что-то глухо металлически брякало при каждом ударе, а потом села рядом на землю и, повторяя: «Ирод, ирод, ирод!» – стала дергать его за кургузый обтерханный пиджачок. Все было понятно – кража карточек на рывок – никто в очереди, кроме обокраденной женщины, не покинул своего места, чтобы не потерять его, и лишь разговоры – «Поймали?» – «Поймали» – «Бьют?» – «Да нет уже…» – пошли туда, за угол, к тем, кто не видел сам.
Наклонившись, он выскреб из пацанячьего кулака карточки и ткнул их женщине. Она жадно схватила их и стала заталкивать за пазуху, судорожно обрывая пуговицу у воротника платья, а потом снова молча ударила лежащего мальчишку. Плечи мальчишки дрожали, пиджачишко он пытался натянуть на голову.
Он вдруг вспомнил себя – четырнадцатилетнего в Харькове, Конный базар, – рывком поднял пацаненка на ноги и, ни слова не говоря, повел вперед, в проулок. Оставшаяся сидеть на земле женщина еще раз попыталась ударить кошелкой, но промахнулась. В проулке, вне глаз очереди, он еще раз встряхнул мальчишку за ворот пиджака – ощущение было как от безвольной тряпичной куклы – и, отвесив леща, толкнул в спину – Вали отсюда, быстро!
Тот побежал по проулку, молча, не оглядываясь.
Остро хотелось закурить, но папиросы он забыл дома, а посмотрев на часы, понял, что еще и опаздывает. Выйдя из проулка и прибавив шаг, он вспомнил вчерашний вечер, Ксеничку, плакавшую и прижимавшуюся губами к его руке. Потом она надолго замолчала, он сделал ей еще чаю, а потом ее вдруг затрясло, как в ознобе, и зубы стучали о край чашки, стискиваемой только-только перебинтованными им руками, он набросил ей на плечи свою шинель и крепко обнял, а Ксеничка срывающимся шепотом сбивчиво рассказала ему, как прошлой зимой у них в школе девочка потеряла карточки на продукты и пыталась отравиться, у них не было денег на коммерческий – и смотрела на него снизу вверх полными слез глазами, так, будто он мог защитить ее от бомб, от всего… Он гладил ее волосы, а она схватила его ладонь и прижалась к ней губами…
Он будто снова почувствовал кожей ее слезы и услышал сбивчивый шепот. Нога разболелась, но, сам того не замечая, он еще прибавил шагу…
* * *…Экзамены в школе неожиданно отменили, и у всех возникло какое-то непонятное ощущение – еще вчера они тряслись от того, что не знали, как им сдавать немецкий или геометрию, а сегодня вдруг оказалось, что до самой осени они совершенно свободны.
Может, мама просто устала, а может, это у Ксенички без панического ожидания школьных экзаменов прибавилось сил – но чудо случилось, и ей все-таки удалось выпросить у мамы ее жакет, пошитый в прошлом году модисткой, жакет, который она хотела поносить уже давно и который мама еще с осени совсем не надевала. Когда мама, ворча, что ей в этом доме никогда не бывает и минуты покоя, пошла к шифоньеру, достала и отдала ей жакет, Ксеничка едва сдержалась, чтобы не запрыгать от радости. От жакета пахло нафталином, бархат на локтях был уже потерт, но не это было главное. Главное – это был теперь ее собственный модный бархатный жакет, жакет шикарного темно-вишневого цвета. Ну очень, очень похожий был на женщине, выходившей вчера вечером из ресторана «Гардения» на бульваре. Ксеничка представила себя тоже выходящей из этого ресторана, где только что – иначе быть не может – все смотрели только на нее, и для полного счастья не хватало только шикарной-шикарной маленькой бархатной сумочки, которую она видела тогда в руках у той женщины.
Не в силах удержаться, она быстренько надела обновку и стремглав подбежала к зеркалу. Да, это было действительно чудо – и это чудо было ее. Позади словно зажглись невиданные огни в люстре ресторанного зала под высоченным потолком, невиданные, неслыханные – не такие, как она видела через двери на вокзале, даже не такие, как в не виданном никогда, но обожаемом зале «Гардении», а огни самые лучшие, самые прекрасные. Она даже на мгновение закрыла глаза, представив все это…
Жакет был почти, ну практически совсем впору. Ксеничка покрутилась перед зеркалом, вытягивая шею и кося через плечо, чтобы даже на спину заглянуть. Нет, это действительно было чудо – ее, сейчас, сегодня… Похвастаться хотелось неимоверно. Наспех поправив волосы и надев туфли – как всегда они непослушно заваливались набок и не хотели надеваться, заставляя ее крутиться возле них в прихожей на одной ноге – она побежала к Машке из параллельного-та оценит. Дверь еще захлопывалась, когда она уже стучала каблучками вниз по лестнице.
С Машкой они устроились посплетничать на самом удобном месте – на крышке тяжелого сундука, обитого железом с морозными узорами. Крышка была широченная; Машкина семья жила в одной комнате, и на сундуке спал пятилетний Машкин младший брат. Им почему-то очень нравился именно этот сундук, они набросили на него лоскутное одеяло и устроились, скрестив ноги по-турецки. Этой зимой они устраивались так, когда Машка болела – а болела она тогда часто. Тогда сразу после уроков Ксеничка заходила к ней в гости, они болтали дотемна, пока не приходили Машкины родители, и она не спохватывалась, что нужно бегом бежать домой, а мама теперь, наверное, устроит ей головомойку. Обычно младшего брата оставляли в такие дни дома с Машкой, но сегодня он был в детском саду при заводе, и никто не дергал их каждые пять минут и не мешал им.
Машка еще у порога показала свое восхищенное обалдение от жакета, и теперь он висел на спинке стула посредине комнаты.
– Ксенька, нет, ну просто шикарная, шикарнейшая вещь! Я даже не знаю, что сделала бы, чтобы и у меня такой был, – Машка посмотрела на нее искательно. – Ну можно, я померяю? А? Ну разочек?
– Ну, только аккуратно… Там слева подкладка чуть отпорота внизу, ее подшить надо…
Машка мгновенно соскочила с сундука и, замерев на мгновение с жакетом в руках, быстро-быстро стала надевать его.
– Да осторожней ты! Там же подкладка!
– Где? – Машка на секундочку перестала застегивать быстрыми пальцами пуговички и, вывернув полу изнанкой наружу, протараторила: – Это, что ли? Да это мелочь, с этим за минуту управиться можно.
– Да ну, скажешь тоже – за минуту. Там же аккуратно надо, чтобы видно не было…
– Меня мама научила, я умею. Сегодня прямо зашить могу, у нас вроде и нитки такие есть, – она пристроила на подоконник зеркало и, повернувшись боком, одернула жакет сзади.
– Да я и сама умею. Дашь нитки?
– Ладно тебе, у меня ж мама шьет, я лучше умею, – она снова посмотрела на подкладку. – Сейчас, подожди только, я еще посмотрю, как он сидит, – Машка стала поправлять жакет на груди, попробовала запахнуть полы посильнее и, чуть приуныв, сказала: – Жалко-то как, мне свободно вот здесь вот, даже если пуговицы переставить… он на тебе тоже слегка свободно сидит, но не так. Это разве только перешивать, если б это мой жакет был…
– Не, ну тогда наверно, а мне-то он почти совсем впору.
– У тебя фигура такая, ты крупнее меня просто. А если б я его носила, я б его тогда перешила бы. Эх, ну как всегда – школа закончилась как раз, когда есть такая вещь! Ладно, давай я подкладку зашью, что ли… – Машка с неохотой сняла жакет и, положив его на стол, достала с полки коробку с нитками.
Ксеничка все порывалась зашить сама, но Машка не дала ей сделать это, и стала внимательно рассматривать подпоротую подкладку.
– Ой, Ксенька, слушай, тут внутрь такой припуск завели! Сантиметра на два, не меньше!
– Ну и что?
– Как что? – Машка сделала большие глаза – Это же целых два сантиметра бархата, понимаешь?
– Ну так и что? Куда эти два сантиметра сгодятся?
– Ксенька! А бархотка? – волшебное слово было сказано, и у Ксенички тоже сразу загорелись глаза.
– А получится? Это ж надо все подпороть.
– Ну и что? Ну и подпорем! Знаешь, Ксенька, это ж можно целых две бархотки сделать – мне и тебе. Ну давай, а? – Машка повернулась на стуле, взгляд ее стал таким просящим.
– А правда получится? – в Ксеничкином голосе было не столько уже опасение за судьбу подкладки, сколько интерес и восторг.
– Да конечно! Давай, ну давай сделаем, а?..
