Михаил Шевляков - Тринадцать лет или Сибирская пастораль
…Двухсвечовая лампа тускло освещала сарайчик. По большому счету, конечно, не освещала, а так, разгоняла вечерний сумрак. Ее света было, конечно, маловато, чтобы копаться в карбюраторе, но если идти со всем этим в дом – он представил себе нытье соседки – нет, овчинка выделки не стоит. Лучше уж здесь, на верстаке, на чистой тряпочке… Дверь сарая была открыта, влетевший на свет жук с басовитым гудением крутился вокруг лампочки, ударяясь об нее, вновь и вновь начиная свое кружение, мошка поменьше тоже суетилась вокруг…
Он увидел, как Ксеничка медленно вышла из подъезда во двор. Как-то сразу было видно, что она очень, очень устала. Он помахал ей рукой, она тоже махнула в ответ, тут же спрятала руки за спину и медленно подошла к сарайчику. Пока Ксеничка подходила, он вновь успел склониться над верстаком, а когда распрямил спину, то поразился. Всегда опрятная, сегодня она была мало похожа на себя – прямо посредине лба явно виден был след засохшей земли, и на щеке тоже. Бровь его сама собой вскинулась, но он улыбнулся и, обтерев руку о тряпку, протянул ей. Какое-то мгновенное колебание промелькнуло на усталом Ксеничкином лице, но она все же протянула ему руку, а вторая так и осталась спрятанной за спину. Уже начиная догадываться, он легонько взял ее ладонь – и увидел, как она поморщилась, а на глазах блеснули слезы.
– Ну-ка, ну-ка… – он бережно перевернул ее ладошку и увидел свежие кровавые волдыри. – И что это было? – всякие следы его напускной веселости тут же пропали.
– Мы копали, дядь Мить.
– Вот как. И что же вы копали? И так много?
– У нас сегодня в школе уроков не было. Мы учились копать щели-убежища.
– А о санитарах они не подумали?
– Сказали, что на санитарок будут учить завтра, перевязки делать. Тоже уроков не будет…
– Да нет, ты не поняла… – он отпустил ее руку. – Вам что, руки перевязывать не думали в школе?
– Я не знаю. Сказали, домой когда придете – перевяжете.
– Так что ж ты не перевязала?
– Я не умею… у меня не получается… – она шмыгнула носом, – а у мамы с папой гости… Я к Светке собралась, у нее мама в больнице работает, она умеет.
– Я тебя проведу, – он взял замок от сарайчика и застегнул ворот гимнастерки. – Пойдем, где там эта Светка с мамой живет?
– На Северной, дядь Мить… Он присвистнул:
– Нет, в такую даль я тебя волочь не стану. Руки перевязать я тебе и сам смогу. Только… посмотри дома вазелин какой-нибудь или глицерин… у твоей мамы должны быть, для рук. Давай, я сейчас сарайчик закрою и пойду к себе – дверь оставлю открытой, заходи сразу.
Ксеничка посмотрела на него недоверчиво:
– А… а вы умеете, дядь Мить?
– Не бойся, все сделаем в лучшем виде. Уж поверь мне, я знаю, что такое перевязки…
…Он услышал, как Ксеничка постучала в дверь его комнаты, тут же раздалось тихое ойканье – видно она опять сорвала подсохшую корочку.
– Давай заходи, – он открыл ей дверь. – Я же сказал, что будет не заперто. Я теплую воду уже сделал, сейчас мы всю оставшуюся грязь аккуратно смоем…
– Я мамин вазелин принесла… душистый… – она протянула ему баночку, – вот…
Дядя Митя улыбнулся, доставая из шкафа, из картонной коробки, рулончик бинта:
– Душистый – это хорошо, будешь и здоровая, и благоухающая… Да не стой в дверях, проходи, садись…
Ксеничка присела на стул. Прямо перед ней на столе стояла миска с теплой водой. Ей было немного страшно, она всегда боялась докторов и уколов, но сейчас она еще больше боялась показать, что ей страшно.
– Давай свои ладошки, – он положил бинт на стол и улыбнулся. – Да не бойся, не бойся…
– А я и не боюсь, – она решительно вздохнула и опустила правую ладонь в миску с водой. Было и впрямь совсем не больно, от чуть теплой воды было действительно очень хорошо.
– А вторая? Давай и вторую туда же, места хватит, миска большая…
Она опустила в воду и левую ладонь, вода выплеснулась через край, но она не успела даже ойкнуть, как он быстро сказал:
– Не волнуйся, держи ладошки в воде… Платье не намокло?
– Нет… кажется… Я не хотела, честное слово…
– Да не обращай внимания. Вот видишь, я уже все вытер, – он встряхнул полотенцем. – Ты даже лучше руками побултыхай, пусть у тебя вся земля смоется… Да не спеши ладони тереть, больно же будет.
– Уже… – она шмыгнула носом и улыбнулась, незаметно для самой себя улыбнулась, – уже потерла…
– Отмокай, отмокай… А кто это вас учил землю копать?
– А на первом еще уроке к нам пришел офицер, харбинец, сказали, что он этот… есаул, кажется. Нас всех вывели во двор, и он сказал, э-э-э… – Ксеничка наморщила лоб, вспоминая, – что именно сейчас, когда над нашей землей снова нависла тевтонская опасность, каждый должен понимать значение противовоздушной обороны. Как его… По… Про… Нет, не помню фамилию…
– Сам он, конечно, лопату в руки не брал.
– Дядь Мить, да вы что! Он же в парадном мундире был… Он по двору ходил и палочкой такой показывал, где копать. Нам там два казака помогали, один такой уже старенький, а другой нет, они целую телегу лопат привезли…
– Ну конечно… Младших-то хоть не гоняли на рытье? Покажи-ка свои ладошки.
– Нет, младшие классы домой сразу отправили, – она опасливо дала ему свои руки, но он удивительно осторожно взял их в свои ладони, промокнул воду полотенцем.
– Отлично, всю грязь ты уже смыла… как тут эта баночка открывается?.. так, есть… действительно душистый… Я постараюсь аккуратно, давай правую…
– Я боюсь, дядь Мить…
– Хорошо, попробуй сама… Да смелее, смелее…
– Ага, я ж маме не говорила, что баночку беру, она увидит, что вазелина мало, и ругаться будет…
– Не будет… мажь, мажь… вот так нормально… а теперь я их перевяжу…
Он стал осторожно бинтовать Ксеничкины ладони, но, видно, в какой-то момент придавил их, и Ксеничка вскрикнула, совсем по-детски:
– Ой, мама!
– Тихо, тихо, тихо… – тут же сказал он и легонько подул ей на руки. – Все уже, все. Сейчас я сделаю красивый бантик… и на этой руке тоже… Вот и все, можно вытереть глазки. Ну-ка, где твой платок?
– Я… я не знаю… кажется, я потеряла его сегодня в школе, когда мы копали…
– Ну да это ничего. Обойдемся без платка, мы их вот так, полотенцем… Ну вот ты и опять красавица… – он подмигнул ей, и Ксеничка улыбнулась…
В честь героического лечения они решили выпить чаю. Пока дядя Митя носил жестяной чайник на кухню, пока он закипал, пока заваривался крепкий чай – и даже с сахаром, – Ксеничка все рассматривала свои руки и даже украдкой понюхала, как пахнут они маминым вазелином и каким-то еще тонким острым запахом – видно, от бинта. Держать чашку забинтованными руками было неудобно, но потом она приловчилась. Дядя Митя достал с полочки полотняную торбочку со ржаными сухарями, которые сейчас казались Ксеничке вкуснее любого печенья или даже пирожного…
Когда чайник закипал во второй раз, а он убирал в шкаф бинт, то, наверное, слишком сильно захлопнул дверцу, и с вбитого в торец шкафа гвоздя вдруг сорвалась портупея с кобурой. Она словно в первый раз увидела ее – хотя нет, конечно же, столько раз она видела дядю Митю в форме и с оружием – но именно сейчас, сегодня, ей стало грустно, грустно и страшно.
– Дядь Мить… А правда, что опять война будет?
Он посмотрел на нее, враз погрустневшую и глядящую исподлобья, кашлянул в кулак и ответил:
– Ну что тебе сказать…
– Да, будет, я теперь знаю… Прилетят и всех нас разбомбят… – Ксеничка наклонила голову и закрыла лицо руками, – всех разбомбят… Мама думает, что я была маленькая и ничего не запомнила, а я помню, помню! Дядь Мить, мы ведь раньше в Москве жили… мы летом уехали… сначала в Саратов, а потом сюда… Папа машину прислал, чтобы вещи на вокзал везти… я стояла рядом с машиной и смотрела – соседнего дома нет, и вытаскивают оттуда людей… я подумала, что это мешки, а потом поняла… – плечи ее задрожали, и она всхлипнула.
Встав за спинкой ее стула, он обнял ее за плечи и погладил по волосам – тихо, тихо… – и Ксеничка прижалась щекой к его руке и, не скрывая слез, прошептала: «Митенька»… – он замер и вновь провел ладонью по ее волосам, она прижалась затылком к пряжке ремня и посмотрела на него снизу вверх – только не бросай меня, Митенька…
За окном совсем уже стемнело. Стекло окна казалось лаково-черным, как будто за ним заканчивался весь мир… все было хрупким, словно елочная игрушка. Ксеничка доверчиво прижималась к нему, будто только он один мог прикрыть ее руками от страхов, не дать разбиться всему миру на осколки…
…Осколки, и щебень, и кирпичная пыль, и люди, как мешки… Да, так оно и было. Только это был уже октябрь, и мы летали бомбить нашу Москву. Бомбить их плацдарм в нашей Москве. Где же был ее дом? Кто его разнес – они, убивая нас, или все-таки мы, убивая их? Сразу, еще осенью, или потом, в тот проклятый май, когда они вновь рванулись на восток?
В той, октябрьской Москве взорванные мосты торчали обломками костей, в какой-то день все как заведенные говорили об этих мостах, и какой-то сосед-истребитель (они летали с одного аэродрома) сказал – как в Ленинграде, – и никто не понял, а он объяснил – я оттуда… там еще в сентябре все взорвали…
