Ма. Лернер - Другая страна. Часть 1

Мы повернули во двор. Солдат, заглянул в машину и узнав полковника, махнул рукой товарищу — убрать шлагбаум.

— Ну вот и штаб бригады, я на совещание. Ты — на второй этаж. Комната 213. Оформишь там все что положено. Потом тебя заберет Изя Штивельман, твой командир батальона.

Худой, с заметной лысиной, хозяин кабинета протянул мне несколько листков.

— Тебе необходимо заполнить анкету, и сфотографироваться для удостоверения четыре на шесть. Фотостудия прямо через дорогу. Потом медкомиссия.

— Понял.

— И если тебя привел полковник, не думай что можно будет ходить в таком виде. Здесь ЦАХАЛ, а не Красная Армия.

— О Боже, — подумал я, — и здесь от этих тыловых идиотов не возможно избавиться.

— Так точно, — произнес вслух. — Как только получу форму и оружие, — и выжидательно уставился на лысину.

— Заполняй, — раздраженно сказал он, двигая по столу ко мне анкеты.

Возле шлагбаума стоял здоровенный рыжий мужик, лет пятидесяти и явно рассказывал анекдоты солдатам. Те помирали со смеху. Вдруг он резко повернулся, и тыча в меня пальцем спросил

— Вот этот что ли? Ты, Томский?

— Я.

— Я твой комбат, Йосеф Штивельман, можно просто Изя, и хочу знать, где ты шляешься?

— Фотографии делал, согласно указаниям начальства, потом буду искать медкомиссию.

— Запомни, заорал он, махая у меня под носом кулаком, размером с мою голову, — Начальство у тебя только я. Всех остальных ты будешь посылать нах. Понятно?

— Понятно.

— Запомни, еще одно. Евреи самый умный народ в мире. Поэтому они создали такую умную бюрократию, что сами ничего в свои бумагах не понимают. Все вопросы надо решать по знакомству. Или через генерала, или через прапорщика. На здоровье жалуешься?

— Нет.

— В ЦАХАЛе разрешается иметь свое оружие, помимо казенного. Купленное или добытое в бою, — он снова заухмылялся, — или стыренное у врага, только надо зарегистрировать по всей форме. Есть что-нибудь?

— Есть. Немецкий вальтер.

— Давай свои фотографии и пистолет и жди меня здесь.

Через пятнадцать минут он вернулся и сунул мне удостоверение, разрешение на оружие и постановление медицинской комиссии.

— Что смотришь? Не нравится, что снова лейтенантом стал? Ну не батальон же тебе давать, с твоим знанием иврита. У нас как в Древнем Риме. Если бы в строю кто-нибудь, вдруг заговорил по-этруски, господа римские офицеры быстро бы показали ему, где римская кузькина мать. Вне строя, можешь говорить хоть на марсианском. Пошли оружие получать, потом я тебя отвезу к себе домой, переночуешь, и с утра в кибуц. Там продемонстрируешь, что ты можешь. А мы посмотрим.

И он гулко заржал.

Изина жена, Фаина, совсем не походила на еврейку. Мощная блондинка, с необъятными формами, больше похожая на польскую крестьянку. Сейчас, она сидела, подперев щеку рукой и смотрела как я ем. Изя, попав домой, сразу притих и легко было догадаться, кто тут глава семьи.

— Кушай, кушай, не стесняйся, — в очередной раз повторила она. — У нас двое сыновей, в армии, в Италии, может и их кто то накормит. Вот картошечки возьми. Сейчас полегче стало, а раньше ее вовсе не было.

— Правильно, — сказал Изя, деловито доставая из огромного сооружения под названием буфет, бутылку и рюмки, — раньше и небо было голубее и трава зеленее.

— Ты не слушай моего старого дурака, сказала она отмахиваясь от мужа. Раньше, действительно картошки не было. Только в войну сажать начали. Мы ж с-под Гомеля, как можно без картошки? Я этих местных овощей до сих пор не понимаю. Оливками сыт не будешь. Тут все другое, даже у хлеба другой вкус. Но, ничего, приспособились.

— Ну, сказал Изя, подмигивая. — Такой повод и не выпить? Первый человек из еврейского Легиона, да еще из советских, да прямо к нам. Будет чем похвастаться. За то, чтобы все наши вернулись живыми и здоровыми.

Выпили. Он разлили еще по стопке и глянув на меня, сказал:

— Ты не поверишь, здесь даже пьют меньше, когда жара начнется, даже и не тянет, разве что пивка, да и тебе завтра с утра вставать.

Фаина замялась и спросила:

— Скажи, ты ж видел, что там делается. Может в газетах преувеличивают?

— Нет, там, где немцы были, всех евреев убили.

— Знаешь, — сказала она после паузы, — когда Жаботинский приехал в Польшу и начал звать людей в Израиль, многие стали собирать вещи. Все таки великое событие. И Изя, тоже — «Едем, едем». А моя семья собралась и отец сказал, не нужно уезжать. Здесь дом, работа, люди, которые тебя знают и уважают. А там — пустое место, песок и камни. Немцы? Ну что немцы, поляки не лучше. Жили под этими, проживем и под теми. Хороший сапожник всем нужен. Родители, трое братьев и сестра, их семьи, дети. Все остались, а мы вот уехали. Красная Армия те места уже год как освободила, я вот пишу, пишу. В посольство, в Красный Крест. Везде отвечают — сведений о местонахождении нет.

— Ну, мы ж на Украине были, а в Белоруссии леса есть, можно было в партизаны уйти. Да война многих с места сорвала, может еще найдутся.

— Хороший ты мальчик, — сказала она. Погладила меня по голове и резко встав, вышла.

Мы молча выпили по второй.

— У меня в полку, был разведчик, Саша Подвальный, — глянув закрыта ли дверь, сказал я. Так он у командира отпросился на пару суток, мы рядом с его местечком были. Приехал, весь черный. Всех в овраге расстреляли. И детей его, и жену. А жена русская вообще была. Так он потом любого немца убивал без разговоров. Нет, если языка надо — это другое дело, а вот если без задания, сдается там или нет — моментально на тот свет. Все время лез на рожон и погиб. Может лучше и не знать, лучше верить, что хоть кто-то спасся.

Газета А-Арец

Продолжаются бои в Восточной Пруссии

Они стояли передо мной. 15 парней и 10 девчонок семнадцати лет. С цыплячьими немытыми шеями торчащими из воротников. С прекрасно мне знакомым голодным взглядом. Только один выбивался из общего строя хорошо развитой мускулатурой. На мгновенье я снова оказался в училище, только стоял с другой стороны. Представляю, что думали наши преподаватели, когда мы приехали в феврале 1942 г. Пожалуй, еще хуже выглядели.

Я собрал в кучку все свои знания языка и начал:

— Прошу просить мой скудный иврит. Я постараюсь говорить чтоб было понятно. С помощью рук и ног я буду показывать отсутствующие слова.

Засмеялись. Уже хорошо.

— Вы будете учить меня языку. А я буду учить вас выживать на войне. Гитлеру скоро конец, но для вас война не кончилась. Здесь, на границе, стреляли и похоже будут и дальше стрелять. Вы все здесь добровольцы и пришли не работать на кибуц, а защищать свою страну. Поэтому боевая работа главная. Да, именно работа. Романтические подвиги бывают два раза в год на всю армию и только если попадают в газету. В остальное время бесконечные тренировки и нудная работа. А сейчас, вольно. Садитесь. Я хочу знать, чем вы занимаетесь и что хотите. Только не разом. Командиры отделений кто?

Встали трое. Тот самый мускулистый

— Рафи Орлов

Очкарик

— Дов Голани

Девчонка

— Анна Ардити.

— Расскажите-ка мне, что вы делаете.

Опять загалдели.

— Два человека в карауле на въезде, один на башне, 6 сменщиков. Остальные работают с утра до вечера. Очень выгодно, рабочая сила за кормежку.

— И все? А в роте что, никто не знает?

— Знают, прекрасно. Мы жаловались, да только отмахиваются. Никто с Хавой ссориться не хочет.

В результате вырисовывалась любопытная картина. Нахлаим, солдаты НАХАЛ, обычно приходят в кибуц группой, вместе посменно работают, отдельно от кибуцников, живут и едят отдельно, хотя и то же что кибуцники и в основном общаются между собой. С кибуцниками солдаты общаются мало, не считая получения приказов. Их стараются использовать на работе, которые не хотят делать кибуцники. Даже с местными девушками и парнями не очень то общаются, хотя нравы здесь достаточно свободные. Они чужие. Рано или поздно уйдут. Все это знают и предпочитают видеть просто рабочую силу.

В принципе, и общего у них мало. Разговоры в кибуце делятся на три группы. О сельском хозяйстве говорят очень конкретно, и постороннему мало понятно и не интересно. На втором месте перемывание костей друг другу. Кто получил больше, чем другие, кто сделал меньше, чем другие.

И, наконец, третья. Политика. Кибуц был основан группой с очень левыми взглядами. И хотя, он изрядно разросся в конце 30-х, руководство осталось прежним. Так что прием новых членов был не столько по деловым качествам, сколько по политическим взглядам. Но даже постороннему было видно, что внутри кибуцники делились на две неравные группы. Практически все начальство «поляки», работники — «румыны». Так что страсти кипели нешуточные.