Александр Романов - Триумф «попаданцев». Стать Бонапартом!

— Разумеется, — сухо подтвердил Альбит. Явно не понявший про заседателей.

— Тогда не смею более обременять вас своим присутствием, граждане! — Я подхватил с кровати шинель и треуголку с гвоздя («на нем треугольная шляпа — и серый походный пиджак!» Ага). — Революционное Отечество в опасности! Мы не можем терять ни минуты!

Подойдя к двери из камеры, я остановился напротив тюремщика и возложил ему на плечо руку.

— Благодарю за службу, боец!

Боец надзирательного дела чуть не упал. Но моя могучая длань удержала его в вертикальном положении.

— Служи дальше, храбрый старик! — продолжал я, чувствуя, что меня несет, но не в силах был остановиться. — И запомни, что я тебе сейчас скажу! — Я приблизил свое лицо к его лицу и произнес голосом оракула, доверяющего слушателю самое сокровенное:

— Бог — ВСЕГДА на стороне больших батальонов!

После чего отпустил совершенно уничтоженного великой истиной бедолагу и вышел в коридор, привычно придерживая рукой саблю. Теперь осталось только получить назначение в командармы — и дело в шляпе!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Новое назначение

Летели с юга птицы ©

Рано я обрадовался… И к тому же я все-таки явно угодил не в нашу историю. А в альтернативную. Ну — судите сами…

В Ницце, в штабе Дюмербиона, так, блин, и не вспомнил, кто это такой! В смысле я не вспомнил — не Наполеон… — мне искренне обрадовались только два человека. Некий лейтенант Мармон — знакомый по Тулону — но он куда-то быстро убежал по своим делам — и мой адъютант, тоже лейтенант, Жюно.

Между прочим, неплохой парень, судя по всему. Во всяком случае, так считает Наполеон. А я, помня его памятью обстоятельства знакомства, склонен согласиться. По крайней мере, не всякий способен шутить, когда его засыпает землей упавшее рядом ядро. И не всякого солдаты выбирают своим сержантом. (Оказывается, во французской революционной армии командиров солдатЕГи вполне себе выбирали. По крайней мере младших… Н-да, ничто не ново под луной…) И — грамотный к тому же.

Остальные штабные… Меня встретили примерно как воскресшего покойника. Только не как благословенного Лазаря (ну, который «Лазарь — встань!»), а приблизительно как восставшего зомби из голливудского фильма. И даже сам Дюмербион, который вообще-то к Наполеону вроде как благоволил, выглядел скорей растерянным, чем обрадованным.

Впрочем, причина такого его поведения выяснилась достаточно быстро. Едва успев бегло поздравить вашего покорного слугу — Наполеона то есть — с избавлением от гибельных подозрений, генерал огорошил меня известием о том, что меня вызывают в Париж для вступления в командование свежесформированной бригадой. У него, надо полагать, — впрочем, я-Наполеон знал это точно, поскольку участвовал в разработке планов, — у Дюмербиона были на меня кое-какие виды в предстоящих боевых действиях. И виды немалые. Поскольку сам он особыми военными талантами не отличался. Но… В армии приказы не обсуждаются.

Таким образом, я, не успев, что называется, даже лыжи снять, вынужден был срочно прыгать в сопровождении верного Жюно в ближайший дилижанс и двигаться в сторону «городу Парижу». В этой, блин, спешке я даже помыться не смог. А уж то, что ехать пришлось в том же задрипанном мундире… Как выяснилось, в генеральском гардеробе не было предусмотрено запасного комплекта формы. Но что меня еще больше озадачило — такое положение дел для всех здесь выглядело как бы не в порядке вещей. Во всяком случае — судя по реакции Жюно. Когда я сказал ему об этом, он так простодушно удивился, как будто я… Даже не знаю… Предложил бы совершить нам с ним намаз, что ли? По-моему, Жан — это его так зовут: Жан Жюно, не знаю как кто, а я сразу запутался и какое-то время не мог запомнить — решил, что я просто шучу. Ну и бог с ним — повезло, будем считать…

Меня только хватило — хотя скорей не меня, а Наполеона — на то, чтобы выбить из штабного каптенармуса (или интенданта?) недополученные за время отсидки деньги и отдать их матери. Которая, как оказалось, обитала вместе со всей остальной семьей не где-нибудь, а в том же Антибе, в старой развалюхе, возвышенно именуемой «замок Салле». Впрочем, это обветшавшее сооружение выглядело достаточно романтично, увитое плющом и залитое солнечным светом на склоне обращенного к морю покрытого зеленью холма. Ну, Италия — сами понимаете…

Честно сказать, это свидание с семьей сильно меня ошарашило. Ну не ожидал я, что все они «тоже тут». Не разобрался еще в памяти реципиента. В результате чуть не влетел по полной, вынужденный столкнуться с родней нос к носу. Ладно, хватило сообразительности сослаться на срочность исполнения приказа и ограничиться буквально кратким стоянием одной ногой на пороге, а другой на крыльце… Да и то пришлось выдержать целую бурю родственного натиска. Начиная с объятий обрадованной матушки, повисанием на шее двух визжащих младших сестер и заканчивая дерганием за полу со стороны самого младшего из братьев — Жерома. Хорошо еще, что недавно женившийся Жозеф отсутствовал по своим семейным делам. И Люсьена тоже не было. Зато Луи, оказывается, было давно обещано с моей стороны отвезти его в военную школу в Шалон, и сейчас представлялся весьма удобный случай!..

С огромным трудом удалось мне вырваться из этой западни. Особенно — избавиться от любимого брата, которого я, оказывается, уже который год учу и воспитываю лично. Только этого мне сейчас и не хватало!.. Отговорился полной неясностью положения и обещал все прояснить уже из Парижа. А также вызвать туда, сопроводить оттуда и там же все уладить… Как только — так сразу… Кажется, прокатило. Хотя, похоже, народ озадачился моим странным поведением. Но, в общем, с вопросами приставать не стали. Поскольку привыкли, что в семье все же я за главного… Еще и по этой причине я унесся из Ниццы как наскипидаренный. Мне просто страшно было оставаться с внезапно обретенными родственниками хоть насколько-то долго… Я и так вышел оттуда в почти что невменяемом состоянии.

Короче, вырваться удалось, но значение семьи для Наполеона оказалось для меня натуральным откровением. Как-то не ожидал я подобного от «чудовища Буонапарте». А вот поди ж ты!.. Впрочем, память — наполеоновская, понятное дело, — подсказывала, что так обстояло всегда. И семья их вообще отличалась исключительно дружной атмосферой и взаимопомощью. А значит, не таким уж самовлюбленным эгоистом был будущий потрясатель Европы, каким его изобразил Лев Толстой. Да и не только он один… По крайней мере — в молодости.

Кроме того, ничуть не меньше отношения к семье меня ошарашил тот факт, что этот, блин, кандидат в монархи, будущий узурпатор и душитель революции оказался при всем при том отъявленным якобинцем и сторонником республики! Чему, как выяснилось, нисколько не противоречило штудирование им записок Цезаря, числимого Наполеоном как раз в величайших революционерах. На основе деяний, ага… Такая вот диалектика. А помимо этого — он еще и Руссо шибко уважал. С небезызвестным высказыванием: «Ничто на земле не стоит цены крови человеческой!»

И это при всем при том, что якобинцев на данный момент уже в основной массе поотправляли на гильотину! Правда, крайним монтаньяром он все же не был. И многие действия робеспьеровского Конвента считал неверными. А то и дурацкими. В частности, массовый террор. Но — как ни странно — сторонником решительных мер являлся однозначно. Впрочем, сторонниками решительных мер в текущий момент были решительно все — от крестьян и простых горожан, страдающих от произвола революционных властей и шаек дезертиров, рыскающих по стране, до так называемых «неприсягнувших» священников, с оружием в руках боровшихся против воцарившегося безбожного государства… Революция, так ее и разэдак…

Хотя применительно к Наполеону причина была достаточно проста. Будучи по происхождению дворянином, но не аристократом, он своими глазами видел, к чему привела страну монархия. И совсем не хотел возвращения прежних порядков. Бурбоны — вернись они на трон — в полном соответствии с формулировкой «ничего не забыли и ничему не научились» первым делом восстановили бы привычный им старый добрый феодализм. А этого бывший офицер заштатного гарнизона совершенно не хотел. Как не хотело реставрации подавляющее большинство населения Франции. И против чего упорно сражалось. Робеспьер же и монтаньяры просто максимально последовательно и радикально выступали именно против такого поворота дел. Ну и Наполеон за компанию, ага… Черт знает что!..

В добавление ко всему наши с Наполеоном личности оказались едва ли не полными противоположностями.

До такой степени, что я даже представить был не в состоянии, как их можно совместить. Уж кто и зачем такое устроил — бог весть. Но я бы этому умельцу с большим удовольствием высказал бы мое отношение к таким экспериментам. Да… Если бы добрался…