Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло
А немцы, сытые и здоровые, зачастили по ночам на наш передний край. Они резали часовых, брали пленных и швыряли гранаты в блиндажи, а однажды ухитрились угнать из расположения пехотного батальона соракапятимиллиметровую пушку: выгнали из землянки сонный расчет и под дулами автоматов заставили его впрячься в лямки и тащить орудие на себе.
После такого конфуза на весь фронт начальство рвало и метало, поверяя бдительность боевого охранения. Исполненному служебного рвения комиссару батареи показалось, что ездовые недостаточно рьяно исполняют приказ командования о повышении бдительности, и он решил устроить им проверку.
Дождавшись, когда часовой отошел задать корм отощавшим лошадям, ретивый политрук прокрался в землянку, вытащил пистолет и в слабом свете печурки заорал:
— Хенде хох!
После этого он вывел из землянки еще не совсем проснувшихся и полуодетых людей и битых полчаса распекал их на морозе, называя изменниками Родины и пособниками врага.
Узнав о случившемся, Дементьев отозвал комиссара в сторонку и в кратких, но очень энергичных выражениях высказал ему все, что он о нем думает.
— Ты издевался над людьми и не подумал, что любой из них мог спросонок схватить карабин, да пристрелить тебя за милую душу! — закончил Павел свое внушение, добавив про себя: «Жаль, что никто этого не сделал». — И что тогда? Трибунал солдату? Про тебя самого я уже не говорю — покойнику уже без разницы.
Комиссар смолчал, но доложил Вайнштейну, и Павел не получил положенного ему по занимаемой должности звания старшего лейтенанта, несмотря на то, что требовавшиеся для этого три месяца пребывания на фронте давно истекли.
* * *— Пушкари, едрить вашу распротак! — бушевал начальник артиллерии дивизии полковник Коробченко, невысокий украинец с круглым лицом и объемистым животом. — Вы собьете наконец этот гондон или нет, артиллеристы хреновы?
Причиной праведного гнева начарта был привязной аэростат, уже три недели подряд регулярно взмывавший в небо над передним краем противника. Рассмотрев наши позиции, «гондон» вызывал огонь немецкой артиллерии, а сам быстренько нырял вниз, к земле. Сбить аэростат оказалось не так просто: задачу встречи снаряда с целью приходилось решать не на плоскости, а в трехмерном пространстве, и пока батарейцы пристреливались, он уже уходил.
И все-таки Дементьеву удалось его подловить. Немцев подвела их пунктуальность: лейтенант заметил, что аэростат поднимается в воздух в одно и то же время, хотя и в разных точках. Дальнейшее было уже делом артиллерийской техники — «колбаса» лопнула в небе на глазах сотен солдат и офицеров.
— Ну, ты у меня прямо снайпер, Дементьев, — похвалил его Коробченко. — Не только танки умеешь дуплетом бить, факт!
Прямым следствие удачной охоты на аэростат явилась еще одна боевая задача весьма деликатного свойства, выполнение которой было поручено батарее лейтенанта Дементьева.
Разведка обнаружила в деревне Вороново, в ближайшем немецком тылу, публичный дом, организованный завоевателями. Туда для них свозили русских девушек из окрестных деревень, чтобы доблестные солдаты фюрера могли почувствовать себя победителями, а заодно и расслабиться. И батарее Павла было поручено ликвидировать этот «дом отдыха».
На совещании офицеров доблестный комиссар батареи, нахватавшийся услышанных от артиллеристов умных слов вроде «массированный налет» и «стрельба по площадям», впал в раж и требовал «выжечь начисто это фашистское гнездо», подразумевая под «гнездом» всю злополучную деревню. «Дай тебе волю, — подумал Дементьев, слушая воинственную речь политрука, — так ты ради десятка фрицев расстреляешь все местное мирное население этой деревушки».
К необычной операции лейтенант подготовился основательно. Его старые орудия не могли достать цель с острова, и поэтому пришлось скрытно оборудовать огневую позицию ближе к линии фронта. Настелили гать и осторожно, без лишнего шума, перекатили туда трехдюймовых «старушек». Сверившись с картой, Дементьев подготовил данные для стрельбы — все было готово, а противник ничего не подозревал и чувствовал себя в полной безопасности.
Обстрел начали под утро, когда сон сладок и крепок, особенно если под боком теплая женщина.
— По бардаку, гранатой, первому — взрыватель фугасный, второму — осколочный! Прицел… Уровень… Буссоль… Огонь!
В морозном утреннем воздухе ахнули выстрелы, со звоном упали на подмерзшую землю стреляные гильзы. Первые два снаряда легли недолетом, но следующие два десятка гранат накрыли цель — «дом отдыха» вспыхнул ярким пламенем, разваливаясь от прямых попаданий. Добавив для верности еще несколько шрапнелей, лейтенант скомандовал отход, не дожидаясь ответного удара немецкой артиллерии.
Батарея вышла из боя без потерь, и настроение у бойцов было приподнятым.
— Как мы их, а? — возбужденно твердил конопатый солдат-заряжающий, поминутно оглядываясь на столб дыма, ясно различимый в прозрачном зимнем небе. — Фрицы, небось, без кальсон на мороз выскакивали!
— А то! — поддержал его другой боец. — Все причиндалы себе поморозили!
— Чему радуетесь, молодые, — угрюмо отозвался ездовой Тимофеев, сосредоточенно глядя перед собой. — Там ведь не только германцы были, но и наши русские девчата. Силком их туда сволокли, не сами они под немцев легли, а мы их — снарядами…
— Так уж и силком, — возразил ему подносчик, крепкий парень с наглыми глазами и повадками блатаря с Лиговки. — Бабы — они такие: как в передке засвербит, так они и бегут, подол задирая.
— Что ты знаешь о бабах, сопля, — отрезал Тимофеев. — Русские бабы — они последний кусок хлеба от своих детишек отнимут да нам, солдатам, отдадут, лишь бы мы их от врага заслонили. А мы их не заслонили, оставили баб наших на потеху немцу, герои… — Он зло сплюнул и без нужды хлестнул вожжами коренника: — Н-но-о-о, волчья сыть!
Слушая Тимофеева, пожилого и по-крестьянски мудрого мужика, Павел вдруг зримо представил себе растерзанные его снарядами женские тела, оставшиеся там, в разрушенном «доме отдыха» вместе с трупами немцев, беззащитные в жизни и в смерти, и почувствовал, что у этой его победы очень горький привкус. И даже когда его в очередной раз — за сбитую «колбасу» и за разрушенный публичный дом — представили к награде, горечь эта не исчезла.
* * *Но и на этот раз Дементьев не получил ни ордена, ни даже медали — Вайнштейн ничего не забыл. И Павел понял, что житья ему здесь не будет, и начал подумывать о том, как бы ему перевестись в другую часть. Легко сказать, да трудно сделать — шла война, и служебные неурядицы простого лейтенанта-артиллериста никого не волновали.
Помог случай: как-то раз на батарею заехал полковник Коробченко в сопровождении своего адъютанта Юры Забегайлова, однокашника Дементьева по училищу. Пока полковник, приняв в землянке фронтовые сто грамм с прицепом (Павел спиртное не уважал и законные свои порции сливал во фляжки для угощения гостей), общался с батарейцами, Дементьев поведал приятелю о своих трениях с полковым комиссаром и попросил помочь с переводом в другую часть.
Юра обещал помочь, и слово свое сдержал: в конце февраля позвонил на батарею и сообщил Дементьеву, что есть возможность откомандироваться в Москву, в Артиллерийское управление. «Должность комбата во вновь формируемой части тебе гарантирована, Паша» — заверил Забегайлов, и Дементьев с радостью согласился.
Приказ об откомандировании пришел быстро, однако Павлу пришлось пережить пару неприятных минут, когда его вызвал командир полка подполковник Деркач и сказал, что не хочет отпускать из своей части толкового офицера.
— Чего ты забыл в Москве, Дементьев? — спросил он напрямик. — Служи здесь, чем плохо? Я тебя помню еще по сентябрьским боям — будет тебе повышение, помяни мое слово.
Пришлось открыться и выложить начальству все как на духу. Выслушав лейтенанта, Деркач покачал головой:
— Так вот в чем закавыка… То-то я смотрю, Вайнштейн все норовит тебя обойти — предлоги пустяковые, а не подкопаешься. Здорово ты ему на мозоль наступил… Ладно, коли так, езжай. Захвати только от меня письмо жене — с тобой оно до Москвы быстрей доедет.
В отличие от Деркача, Коробченко историю злоключений лейтенанта Дементьева уже знал, и потому удерживать его не стал. Наоборот, посоветовал, «ежели что», обратиться в Москве к начальнику управления полковнику Гамову — мы с ним, мол, старые знакомцы: мужик он хороший, скажешь, что ты от меня, и он для тебя все сделает. А в качестве услуги «не в службу, а в дружбу» начарт попросил отвезти в Москву «мимо цензуры» два письма — жене и любовнице, причем если первое письмо достаточно было просто бросить в любой московский почтовый ящик, то второе требовалось доставить адресату лично и передать кое-что на словах.
