Олег Герантиди - На чужой территории
За занавеской раздался треск разрываемой материи, женщина заголосила, но тут же сразу раздались шлепки пощечин и яростный шепот Эриха, и она утихла. Баркхорн усмехнулся, расслышав глагол «шиссен» — расстрелять, — кавалер, блин. Взвигнули пружины матраса. После непродолжительного пыхтения и возни железная кровать стала ритмично стучать козырьком по стенке, после чего Вилли сплюнул на пол и, сгребя летную куртку под мышку, пошел на двор. Там, покурив, он решил, что сегодня он не вернется в дом, а заночует у молодых летчиков, в хате которых гульба шла столбом, пелись песни и играла музыка.
Наутро Вилли, чуть свет продрав глаза, с жестокого похмелья мучаясь головной болью, пришел в дом. Картманн спал, но Баркхорну это не помешало начать греметь посудой, чтобы приготовить завтрак. То ли запах яичницы с тушенкой, то ли звяканье горлышка бутылки о стакан разбудили Картманна, и он вскоре в одних трусах присоединился к застолью.
— Я все сделал по правилам пари? — спросил Картманн у Баркхорна.
— Рад за тебя, после вылета победы с меня.
— А что с погодой? Вроде как снег не перестает.
— Скоро рассветет, давай-ка побыстрее.
Баркхорн налил в кружку горячего кофе и с сигаретой подошел к окошку. Там Варвара развешивала белье на веревке: детские рубашки, штанишки, полотенца. К забору подошли две старухи, что-то сказали Варваре. Та подошла к ним, и они стали переговариваться, причем разговор был довольно эмоциональным. Вилли не мог слышать, о чем говорят на улице женщины, да и не знал русского, но внутренним чутьем понял, что речь идет о ночном «происшествии». Его догадку подтвердили и старухи. Одна из них, повыше ростом, замахнулась и ударила по щеке Варвару, та отпрянула, и вторая попыталась ударить, но не дотянулась через забор и что есть силы плюнула. Баркхорн, усмехнувшись, поставил кружку на стол и пошел одеваться.
В этот день вылетов не было. Низкая облачность придавила авиацию к земле, и летчики 52-й «охотничьей своры» коротали время на аэродроме, играя в карты, читая письма, а то и просто подремывали. Эрих вернулся домой позже Баркхорна, а тот встретил его стаканом водки.
— На, выпей, помяни душу грешную. — Баркхорн был уже сильно пьян.
— Кого помянуть? Сегодня же не было полетов.
— Душу загубленной тобой женщины.
— Кого? Вари? Как это — загубленной?
— Повесилась твоя наложница. Проиграл ты, хотя пари честно выиграл.
Картманн хлестанул из стакана водки, сморщился протянул руку к столу за закуской, но там, кроме нарезанного крупными кусками лука, ничего не было. Он, давясь, закусил, слезы брызнули из глаз, а пьяный Баркхорн продолжал:
— Что слезы льешь? Крокодиловы слезы-то получились, крокодиловы!
— Ты это... думай, о чем говоришь!
— А что, ты мне решил рот заткнуть? Ас! Да ты такой же, как все мы, насильник и убийца!
— Вилли, — не поверил своим ушам Картманн, — это ведь ты со мной заключил пари, это ведь с тобой мне делить ответственность за...
— Перед кем — ответственность? Кто тебя будет судить? Советы? Так не попадай им в плен. А наши... — он махнул рукой.
— Что наши?
— А вот что. Этот из «Ангриффа», ты думаешь, он простой корреспондент, а он — большая шишка при Геббельсе. Он приехал искать нового героя из Люфтваффе, вот поэтому наш командир и пишет тебе в сбитые все, что ты ни насочиняешь. Только ты ври, ври, да перед нами нос-то не задирай. Мы-то, простые летчики, знаем цену твоим подвигам...
— Но ведь ты сам меня спровоцировал заняться русской.
— Сам. И знаешь почему? Да потому, что ты не обо всех своих подвигах пишешь своей Урсуле.
— Ты что, читаешь чужие письма?
— Я иногда читаю газеты, которые их печатают. Почему твои письма печатают, а мои письма, которые я мог бы написать своей жене и детям, не печатают. Потому что мои родные погибли от английских бомб?
— Зачем ты это сделал, Вилли? Чтобы посмеяться надо мной?
— Эх, сопляк. Я это для себя сделал. Ты думаешь, что ты один такой, уникум. А как быть мне? Я-то ведь тоже оседлал полгода тому назад одну русскую. Правда, она совсем молоденькая была. Школьница еще. Ах, как же она отчаянно сопротивлялась! Только потом она сошла с ума. И ведь меня, так же, как я тебя, спровоцировали. Они погибли до тебя, эти двое австрийцев, над Ржевом. И они тоже прихватили в хате одну русскую. А у нее — трое детей под печкой, а на печке старая мать. Так вот она ими пыталась прикрыться, не могу, мол, дети смотрят. Эти австрийцы сначала застрелили детей, потом старуху, все, нет препятствий для группового секса. И метелили ее всю ночь. А наутро она взяла топор и на них. Хорошо, пистолет рядом был. Только не сильно он им помог. Обоих в следующем же бою русские сожгли. Такова война, умри ты сегодня, а я завтра.
— Зачем ты и меня втравил в это?
— Да затем, что когда вокруг такая грязь, теперь я могу чувствовать себя спокойнее, не один я в нее вляпался...
Картманн сжал кулаки, но вовремя поборол в себе гнев. Это ведь только недочеловеки не могут справляться со своими эмоциями, а Белокурому рыцарю Третьего Рейха не пристало им уподобляться. Он улыбнулся и, не прощаясь, вышел на улицу, под снег. Что-нибудь придумаем...
Эрих подошел к своему самолету. Поднялся на крыло, откинув фонарь, заглянул внутрь. Все в норме. Пушки на предохранителе, ремни сложены. Блок предохранителей... он открыл крышку блока, вытащил фишку предохранителя фотопулемета и, оглянувшись по сторонам, зашвырнул ее в снег, а на место вставил сгоревший, подобранный в пепельнице у техников. После чего, спустившись с крыла, начал внешний осмотр самолета.
В полет опять пошли двумя парами, цель полета — патрулирование в глубине русской территории. Вел группу, как повелось, Баркхорн, Эрих со своим ведомым выше и сзади, прикрытие задней полусферы. А при обнаружении противника — пара Баркхорна отвлекает внимание противника на себя, а Картманн бьет из засады, из туч или со стороны солнца.
Против 52-й эскадры уже две недели действовал 176-й гвардейский истребительный авиаполк. Летчики этого полка успели за это время снять почти всех асов «своры», и Картманн решил воспользоваться этим. «Сталинские соколы» теперь не только сопровождали свои бомберы, но и активно вели воздушную «охоту». Так и сейчас — в разрывах облаков Картманн, обладающий исключительно острым зрением, увидел мелькнувшее звено Ла-5. Эрих предупредил о них Баркхорна, а сам стал поднимать свою пару выше. Баркхорн должен выйти им с фланга и нанести удар, одного он успеет срезать, но другие сожгут его, и все, не будет свидетеля его проступка. И с небольшой задержкой — весь в белом — Картманн, воздушный рыцарь Рейха, сбивает всех русских, убивших его верного товарища.
Картманн ошибся, когда Баркхорн выскочил из тучи, он не осмелился нанести внезапный удар по «Лавочкиным», слишком много их оказалось, и Вилли, заложив крутой вираж, снова ринулся в облака. Только вот его ведомому, Кремеру, повезло меньше. Советские истребители, предупрежденные внезапным пролетом Баркхорна, были начеку и сняли его первой очередью.
Картманн умелым маневром скинул Швайцера с «хвоста» и вышел чуть сзади и выше Баркхорна. Прицел, упреждение, короткая очередь, и снова в облако. Он не смог разглядеть результаты атаки и вновь вынужден был повернуть в сторону «Мессершмитта» с номером 13. Пули прошили капот двигателя, но тот не загорелся, только лохмотья дюраля указывали на попадания. Картманн поднырнул ниже самолета Баркхорна и на выходе из пикирования вновь ударил снизу, прошив пулеметной очередью кабину Вилли. Истребитель повело вправо, потом он резко перевернулся вниз фонарем и, кувыркаясь в штопоре, устремился к земле.
— За что, Эрих, за что?.. — раздалось в наушниках Картманна, а по кабине и плоскостям, словно молнии, прошлись несколько бронебойных пуль. Картманн резко отвернул, моментально облегчил винт и добавил оборотов, но тут же понял, что крепко влип. Повернувшись, он увидел за хвостом своего самолета нарастающий капот двигателя советского Ла-5, весь окутанный огнем, вылетающим из стволов пушек и пулеметов. Разлетелось на мелкие осколки бронестекло кабины, и пуля винтовочного калибра хлопнула Эриха по левому плечу, вырвав ключицу и забрызгав кровью переднее стекло.
— За что, Эрих, за что?.. Эрих! Эрих Картманн! — звучал в наушниках голос Баркхорна, хотя его самолет давно уже скрылся в облаках. И снова по плоскостям и кабине «сто девятого» прошла сметающая все на своем пути очередь «Лавочкина», и снова удар пулей, теперь уже по спине.
— Эрих! Эрих Картманн!
И Картманн проснулся. Над ним стоял его ротный, капитан Ундерберг и, хлопая по спине, пытался разбудить Эриха. Тот, продрав глаза, безумно оглянулся вокруг. Исчез самолет, исчез аэродром под Смоленском, исчез 1943 год. Картманн, с трудом отходя от сна, начинал воспринимать окружающую его действительность. Такие сны стали мучить его недавно. Только вот откуда простому пехотинцу авиаполевой дивизии знать подробности устройства не только немецких самолетов, но и про новейшие, еще не принятые даже на вооружение ВВС РККА Ла-5? Откуда он, никогда не бывавший в России, может помнить типично русские имена, типично русские ландшафты? Откуда знать ему, каким пушистым может быть снег, когда на улице минус двадцать? И как он может искриться на морозном солнце. Впору поверить после таких снов не только в подсознание, но и в другие бредни, вроде единого информационного поля Земли.
