Чемпионы Черноморского флота - Greko
И более всего меня беспокоила не сама эта ситуация, принявшая очертания гордиевого узла. В конце концов, метод борьбы с ним известен — разрубить, и всех делов! Хотя, конечно, никакой силовой метод решить проблему этого любовного треугольника не мог. Тут слукавил. Мог, конечно. Только чего-чего, а решать силой столь нежную «головоломку» совсем не хотелось. Ну, или уж только в последнюю очередь.
Меня более всего беспокоила Коченисса. От природы красивая и сильная девушка — потому в неё так сразу и влюбились два достойнейших парня — она из-за пережитых потрясений почти утратила все то, что делает женщину женщиной в первую очередь: мягкость и нежность. Я поневоле почти все время сравнивал Кочениссу с Тамарой. Они были почти одинаковы с точки зрения физического строения — обе хорошо сложенные, с идеальными пропорциями. Если бы не странная традиция черкесов обряжать юных девушек в корсет, Коченисса и размерами груди сравнялась бы с моей богиней. Красивые лица у обеих. (Ну, признаться, у Кочениссы чуть попроще). И моя Тамара ведь немало пережила. А, по правде, столько, что и не всякий мужик бы выдержал. Тамара выдержала. И при этом ни на йоту не утратила всех настоящих женских качеств. Осталась нежной, милой девушкой. Настолько мягкой и женственной, что все мужчины рядом с ней становились лучше, а то и сразу влюблялись. Готовы были умереть за неё. Мне ли этого не знать. Столько раз наблюдал.
А Коченисса лишилась этих качеств. Может, попросту запрятала поглубже в себя, посчитав, что её месть — важнее всего на свете. Мол, не до сантиментов и слюней. Может быть, не навсегда. Хотелось бы верить. И были на это причины. Я же видел, что она пусть незаметно, но уже менялась, общаясь с влюбленными в неё ребятами. Нет, бронежилета не снимала. Но уже все чаще и чаще играла улыбка на её лице. Все чаще и чаще менялся тембр её голоса: металлические нотки уходили, уступая место мягким девичьим. Пока с ней все это происходило непроизвольно. Думаю, она и сама не понимала, что вдруг улыбнулась, вдруг проявила нежность. Потому что почти сразу после проявления таких, на её взгляд, слабостей, она опять пряталась в свою раковину. Курчок-Али и Цекери, вздохнув, начинали все сначала. Тихо и нежно призывали её выглянуть из этой железобетонной раковины, поговорить с ними, да просто — порадоваться солнцу, цветам, деревьям. Коченисса после долгих уговоров прислушивалась. Выглядывала. Проникалась красотой мира. И опять, видимо, ругая себя за слабость, пряталась обратно.
Так вот и проходило время в этом треугольнике. В постоянной борьбе. И даже пока не за сердце девушки, а хотя бы за её улыбку. Пусть слабую, пусть короткую. Но — улыбку.
Я пытался с ней говорить. Пытался убедить, что путь ненависти — самый пагубный. И, наоборот, спасение приходит только с любовью. Коченисса усмехалась и с легкостью парировала мои доводы.
— Вот рассчитаюсь с ненавистью, убив врага, и займусь любовью.
Тут уже я горько усмехался. И крыть было нечем, и нельзя было не оценить шутливую двусмысленность её «займусь любовью».
Начинал корить про себя незнакомого мне Васю.
«Эх, Вася, Вася! Что ж ты так топорно сработал с такой девушкой! Смотри, во что превратил! А, ведь, с её страстью, с её данными могла бы любого мужчину сделать таким счастливым! А теперь вот носится за тобой. И каждый день теряет частичку женского в себе. Ох, намылю же я тебе шею, если вдруг сподобится с тобой столкнуться! Ох, намылю! Чтобы впредь не общался с хорошими девушками с грацией слона в посудной лавке!»
Потом начинал корить себя. Думал о том, что, ведь, не был на месте Васи. Кто его знает? Может, так приперло, что и выхода у него другого не было. И не тот ли это рядовой Девяткин, нынче унтер и георгиевский кавалер, о котором мне рассказал Раевский, назвав его чемпионом? То же ведь Вася. И отправлен в Поти.
«Может быть. Может быть, — вздыхал про себя. — А только, Вася, чемпион ты там или нет, я все равно дам тебе по шее, если встретимся. Все равно!»
Голос Цекери отвлек меня от размышлений о любовном треугольнике.
— Вот они! — Пшекуи-ок указал на ближайший холм.
Месяц назад люди князя Берзега превратились в лесорубов, несказанно удивив гарнизон крепости. Копируя тактику русских, они устроили засеку из деревьев в трёхстах саженях от лагеря. К ней прорубили просеку, раскорчевали ее и засыпали. Получилось нечто вроде широкой тропы, уходившей за группу небольших гор вдоль левого берега реки Соча.
Следующим шагом стал обстрел строящейся крепости из небольшой, со стволом менее метра, пушки. Безвредный, но беспокоящий огонь крайне нервировал гарнизон, хотя вреда от него было не больше нуля.
Убыхи непонятно как умудрились вытащить с опрокинутой «Месемврии» полюбившийся на флоте четвертьпудовой или, как он назывался по-другому, 10-фунтовый десантный единорог. Его устанавливали на станках вертлюжного типа на катерах, перевозивших войска. Из него вели предупредительный огонь, пока баркасы выгребали к месту высадки. Затем медную пушку переставляли на легкий лафет и лихо выкатывали на берег. Вес темно-коричневого медного единорога составлял всего шесть с небольшим пудов — предельный груз для перевозки на одной вьючной лошади. Станок весил в полтора раза больше. Его в разборном виде тащили уже две лошади. Столько же лошадей требовалось для транспортировки пушки на колесах в готовом к бою виде.
Среди снарядов к такому единорогу имелись небольшая граната обыкновенная, картечная граната, дальняя и ближняя картечь. Максимальная дальность стрельбы гранатой составляла почти 700 саженей при возвышении ствола на 14.7 градусов, но эффективная — не более 450 саженей.
Этими тактико-техническими данными со мной поделился артиллерийский офицер в крепости Александрия. Его мне выделил генерал Симборский, когда я привез к нему лейтенанта Зарина и выслушал очередную порцию комплиментов.
— Гранаты, как и картечь, — объяснял мне артиллерист, — наверняка, промокли в морской воде. На корвете сухого места не осталось после крушения. Поэтому гранаты черкесы используют как ядра. Было бы иначе, могли поиметь от них проблем.
— Могли бы горцы сами освоить премудрость стрельбы из подобного орудия? — задал я беспокоящий меня вопрос.
— Исключено! Их кто-то научил.
Я скрипнул зубами. Кто, кто? Англичане, ясно дело! Оставалось лишь выяснить, кто конкретно. Или действовали ученики покойного Венерели, которого я отправил на тот свет перед
